Не плакать - Сальвер Лидия (читать книги онлайн бесплатно без сокращение бесплатно TXT) 📗

Но Диего, который прежде ни разу не посмел не то что заговорить с ней, а даже просто подойти или коснуться ее украдкой во время воскресной хоты, заявил, что счастлив вновь видеть ее здесь колющей орехи, все лучше, чем в городе, сказал он, где сейчас, говорят, дела совсем плохи. И Монсе постепенно пришла в себя.

Она нашла, что Диего изменился.

Его лицо показалось ей теперь не таким замкнутым, не таким хмурым, не таким суровым, да и робости в нем поубавилось, хотя при виде ее щеки его вспыхнули румянцем.

Они обменялись какими-то банальностями, и мать оставила их ненадолго, чтобы принести из кухни водки.

Воспользовавшись ее отсутствием, Монсе принялась быстро и усиленно соображать и вдруг, еще не успев понять, что слетит с ее языка, напрямик спросила Диего, знает ли он. Диего сразу понял, о чем идет речь. Он сказал да. Залился краской. Они помолчали. Монсе с облегчением переменила тему и осведомилась о последних сводках с фронтов, которые он получал первым в деревне.

Франко, по бесконечной своей доброте душевной, отдал приказ Ягуэ, палачу Бадахоса, где по его команде были расстреляны четыре тысячи красных, запретить кастрацию пленных: вспарывание живота и обезглавливание остались на сегодня единственными дозволенными способами мучительной казни. Но мы еще удерживаем Мадрид, добавил Диего, гордый тем, что черпает информацию не из досужих сплетен, а из официальных сводок и не менее официальных рассказов, доходивших до него посредством телефона с преимуществом в два-три дня перед деревенской молвой. Диего говорил мы, наши солдаты, наша война, наши трудности, наши шансы на победу, как будто все это было его собственностью. И Монсе это слегка раздражало.

После этой короткой встречи, которую устроила бог весть какими хитростями и уловками ретивая посредница мать, Монсе ночь за ночью не могла уснуть.

Должна ли она уступить желанию матери? Согласиться на этот брак? Ибо речь шла именно о браке, хотя ни она, ни Диего не произнесли этого слова.

Должна ли она стать женой мужчины, к которому не испытывала ни малейшего влечения, мужчины, который даже ни разу не прикоснулся к ней, разве только глазами, мужчины со строгим лицом и волосами цвета коровьего хвоста, мужчины, чьи речи, которые он чеканил на публике, называя вещи своими именами, пугали ее, хоть она сама не смогла бы сказать почему, но словечки типа эффективность и организация вылетали из его рта, как пули из пистолета. Я преувеличиваю, говорит мне мать, но ты понимаешь?

Должна ли она согласиться на этот брак, когда всю свою жизнь готова отдать, лишь бы вернулся француз? Ибо в то время Монсе еще надеялась вопреки всему, что, вернувшись с фронта, француз разыщет ее, заберет из деревни и увезет в свою страну, где они будут жить счастливо вместе с их малышом.

Она думала о нем днем и ночью. Думала о нем, обожаемом, которого не успела толком узнать, так неожиданно и быстро все произошло, от которого у нее не осталось даже фотографии на память. Думала об этом человеке, не зная, где он родился, где рос, какие у него вкусы, какие слабости, какие встречи сделали его тем, кем он был, не зная о нем почти ничего, даже его фамилии, и, стало быть, при всем желании не имея возможности отыскать его следы, даже возьмись она за это с усердием сыщика, но твердо зная, что этот человек предназначен ей судьбой и что она любит его любовью такой же огромной, как точившее ее горе. Она постоянно видела как наяву его лицо, склонившееся к ее лицу, видела его глаза, в которых она тонула, прядь волос на лбу, которую он отбрасывал, тряхнув головой, и маленький шрам звездочкой на левой щеке, к которому она приникала самым сладким из поцелуев. И без него сердце у нее разрывалось.

Она была так поглощена своей любовью, что не замечала ни холода на чердаке, ни первых толчков ребенка, которого носила. Порой ей даже мерещилось, что ее любовник здесь, с ней, несколько коротких секунд он был рядом, но всякий раз исчезал. Время шло, и Монсе еще лелеяла надежду, слабеющую с каждым днем, что Андре Мальро однажды появится и спасет ее от этой жизни. Боже, сделай так, чтобы он вернулся, шептала она, в то время как разум строго ее одергивал, напоминая, что желание это безумно.

Три месяца прожила она в этом безнадежном ожидании, три месяца, в которые мать вливала в нее капля по капле неощутимый яд шантажа несчастьем.

Ей думалось, что если француз не разыщет ее, она умрет.

Но живот рос, кучка скорлупок тоже, от француза не было ни слуху ни духу, а она все жила.

Настал день, когда она наконец поняла, что француз никогда не вернется. Разве что во сне. Да, он снился мне, милая, еще много лет.

Тогда она рассмотрела четыре возможных выхода:

Или покончить с собой, выпрыгнув из чердачного оконца на задний двор.

Или решиться жить с нагулянным приплодом, как говорили тогда, то есть быть una desgraciada, опозоренной, с таким же desgraciado ребенком на руках, которого будут называть выблядком (подсказанная Роситой идея убедить всю деревню в том, что ребенок был зачат без участия мужчины, — явление это еще зовут партеногенезом в ученых трактатах или Непорочным Зачатием в трактатах католических, — была, по зрелом размышлении, вряд ли выполнима).

Или бежать, добраться до города, где-нибудь родить, найти какую-нибудь работу и отдать ребенка какой-нибудь кормилице.

Или же согласиться на брак: несчастье, но не столь жестокое и, наверно, более терпимое, чем все несчастья, рассмотренные выше.

Вот на этот-то последний вариант желание жить вопреки всему и медленное, но верное давление со стороны матери и заставили ее пойти.

Настал день, когда она, выдержав сотни битв со своей совестью и сердцем, проглотила слезы и согласилась на брак, который, ничего не поделаешь, приходится назвать браком по расчету.

Согласившись на брак, она получала имя, прочное положение и гарантированную респектабельность, а взамен отдавала свою короткую молодость и надежды на любовь.

Ее мать не помнила себя от счастья. Милостью Господа Всемогущего (которой в данном случае изрядно помогли ее окутанные глубокой тайной происки, но об этом ни слова!) ее дочь сочетается законным браком с настоящим сеньорите! Ее дочь, хвала Всевышнему, войдет в семью, образу жизни которой завидуют все! Qué suerte! Qué felicidad!^[131]

С уродом, остудила ее пыл Монсе.

Мужчинам необязательно быть красавцами, возразила мать.

А какими им обязательно быть?

A ser hombre y nada más^[132].

На этом дискуссия была закрыта.

Мать Монсе, каждой своей материнской жилкой трепетавшая от гордости за дочь, которая будет теперь принадлежать к богатому сословию и якшаться, хвала небесам, с gente de calidad^[133], победоносно сообщила радостную новость соседкам, которые разахались хором:

Вот повезло-то!

Да она в рубашке родилась!

Ни в чем не будет нуждаться!

На всю жизнь обеспечена!

Вытащила счастливый билет!

Восторгов сразу поубавилось, стоило матери Монсе отойти, и у каждой нашлось что сказать:

Бедная крошка, она еще наплачется!

С этой мегерой доньей Пурой, не позавидуешь ей!

А донья Соль, бедняжка, вот уж кого жаль!

В этом доме, холодном, как могила, спасибо, увольте!

А я скажу, уж лучше жить бедно, да счастливо, чем в богатстве горе мыкать!

Это мнение было поддержано соседками единогласно.

Я сама не знаю, почему этот разговор в пересказе моей матери созвучен фразе Бернаноса, которую я прочла сегодня утром, он пишет, я цитирую по памяти, что люди с деньгами презирают тех, кто им служит по убеждению или по глупости, ибо по-настоящему могут положиться только на продажных и только продажным доверяют. Но, вдумавшись, я отчетливо понимаю, что фраза эта обращена к моему настоящему. И вообще, с каждым днем я все больше убеждаюсь, что мой живой интерес к рассказам как моей матери, так и Бернаноса объясняется по большей части их откликом в моей сегодняшней жизни.