Двадцать первый: Книга фантазмов - Османли Томислав (книги онлайн без регистрации полностью .txt) 📗
Когда он закончил и убрал блокнот во внутренний карман пиджака, с ним столкнулась торопящаяся пара, видимо, собиравшаяся сесть на поезд. Это были мужчина и женщина не очень высокого роста и обычной внешности, одетые по моде пятидесятых годов, третьего времени этого происшествия. Мужчина, державший во рту трубку, косил на правый глаз, на нем были очки в круглой роговой оправе, а женщина выглядела строго, волосы у нее были забраны в пучок.
— Pardon! — бросил на ходу Миладинову торопящийся мужчина, не вынимая трубки изо рта и поправляя сползавшие на нос очки.
Человек в очках и дама с пучком подошли к вагону, в котором находились Гордан, железнодорожник и учительница, и заглянули внутрь в поисках свободных мест, при этом взгляд женщины встретился со взглядом учительницы.
В этот момент совершенно ошеломленная учительница привстала и внимательно посмотрела на них.
— Я их знаю, — прошептала она, подняв указательный палец, как когда-то, когда рассказывала школьникам нечто важное, но пара, разыскивавшая свой вагон, тут же исчезла.
Кирилл, стоя у окна, махал руками, пытаясь привлечь внимание Миладинова, и что-то неслышно говорил, тщательно артикулируя, чтобы поэт мог его понять, прочитав слова по губам.
«Что? — спросил ничего не понявший поэт, удивленно показывая рукой на левое ухо. — Ничего не слышу!» — добавил он, отмахнулся и быстро пошел к выходу из вокзала.
— Это невозможно… — прошептала учительница сама себе, но достаточно громко, чтобы услышал и Гордан. — Может ли такое быть, это же Сартр и Симона де Бовуар?
— Экзистенциалисты?! — поднялся Гордан и с любопытством вытянул шею, тщетно пытаясь через опущенное окно увидеть знаменитую пару.
— Да, в этом же самом поезде… Известно, что в прошлом они посещали Скопье, по-моему, в июле 1956 года… — сказала учительница и нервно воскликнула: — Господи, так какое же время сейчас…
— Прошлое, но смешанное, — сказал Гордан, не столько ей, сколько себе, отвечая на собственный невысказанный вопрос.
— Прошлое смешанное время. Вы совершенно правы, молодой человек. То, что происходит сегодня со всеми нами, похоже на нарушение синтаксиса в грамматике истории, — сказала учительница.
Тут они опять заметили Константина Миладинова, который что-то спрашивал у начальника станции.
Учительница подумала, что больше у нее не будет шанса встретиться с известным поэтом и получить ответы на вопросы, возникшие у нее, когда она рассказывала школьникам о его стихах. Прикусив нижнюю губу, она села, но тут же вскочила с места и взволнованно застучала по оконному стеклу вагона. Но из-за шума на железнодорожном вокзале Скопье, где смешалось несколько эпох, Константин Миладинов ее не услышал. Раздался резкий свист локомотива, откуда-то донеслось шипение, и появилось облако белого пара. Гордан дал себе слово, что больше ничему не удивится, потому что уже смирился с аномалией смешения балканской части пространства-времени, даже и с тем, что когда он садился в поезд, его вез современный тепловоз, а не старинный паровоз, который беспрерывно выпускал горячий пар из какого-то фантастического котла.
Несчастная учительница смотрела, как Миладинов коротко поблагодарил начальника станции, и тот пошел, чтобы дать сигнал об отправлении состава, а потом увидела, как поэт, взяв в руки багаж, спокойно зашагал в другую сторону и исчез из поля зрения.
— Жаль, — разочарованно сказала учительница, садясь на свое место, — а я так много хотела у него спросить.
— Ты чего так разволновалась? — грубо возразил ей Кирилл. — Если и надо было что-то спросить, то вот что: почему он назвал наши песни болгарскими…
Учительница стояла у окна, когда поезд дернулся раз, второй и закачался, отходя от перрона. Женщина все еще никак не могла поверить встрече, ее мучили незаданные вопросы и неполученные ответы, и она совсем не слушала настойчивую болтовню железнодорожника.
Поезд постепенно увеличивал скорость и оставил позади себя слабо освещенный круг какого-то скромного и обычного, но одновременно сюрреалистического, существующего в параллельной реальности Скопье.
41
На город и озеро, распростертое перед ним, падал первый полумрак, когда Климент Кавай остановил свою Мици у отцовского дома, находившегося в самом начале узкой улочки, ведущей в гору. Вокруг возвышался старый город, меньшую его часть составляли отремонтированные и ухоженные дома, а большую — старые, полуразрушенные и заброшенные, в которых, проникая сквозь разбитые или вообще без стекол окна, гулял ветер, кое-где развевая непонятно каким образом до сих пор сохранившиеся грязные и рваные занавески. Как всегда, когда Кавай возвращался в родной Охрид после длительного отсутствия, у него и сейчас сильно забилось от волнения сердце, когда после горных участков пути на подъезде к Охриду его взору открылась широкая равнина, а на горизонте появилась гладь озера, в которой отражалось заходящее солнце. Это была та световая поверхность, около которой он провел детские и юношеские годы. В его памяти ожили воспоминания былых времен и беззаботных шалостей детства, положительные, но и отрицательные стороны жизни в маленьком городе, всплыли образы друзей, соседей, лица его бабушки и дедушки, тех, кто приходил к ним в дом — одни вели себя высокомерно, другие по-доброму. Вспомнились опасные прыжки в воду со скал в Лабине… Первая тайком выкуренная сигарета, момент, когда его застал курящим отец, но не отругал, а пригрозил, поскольку сам был курильщиком, что, если еще раз поймает его, то сам сразу бросит курить; Климент услышал свой голос, как он просит отца: «Не надо, папа, прошу тебя — ты кури»…
А вон туда, на гору, к Самуиловой крепости, они однажды пришли с Анастасией после уроков и сели рядышком, глядя на озерную ширь, спокойно расстилавшуюся перед ними с одного края — в сторону Струги и Лина, с другого — к Поградцу и монастырю Святого Наума. Они не прикасались друг к другу даже локтями, боялись посмотреть друг на друга, только чувствовали, что их сердца стучат так сильно, что все пространство вокруг них пульсирует им в такт. «Смотри», — тихо сказала тогда ему Анастасия и взглядом указала на божью коровку, слетевшую ей на руку. Она осторожно посадила ее себе на палец и протянула ему. «Вот», — прошептала она, а он, растерявшись, принял ее, но тут божья коровка раскрыла крылышки и улетела. «Извини», — сказал Климент девушке, а та нежно посмотрела на него своими большими синими глазами, которые позже она подарила и Майе. А потом Анастасия застенчиво опустила взгляд на руки — их пальцы все еще касались друг друга, хотя божья коровка уже давно с них слетела.
Тогда ли они поцеловались в первый раз? Нет, только еще больше полюбили друг друга. Они вместе поступили в Университет и, когда его закончили, сыграли в Охриде свадьбу и поселились в Скопье. Анастасия работала, но, когда родилась Майя, уволилась и больше на работу не вернулась. Она шутила: знать бы заранее, в каком направлении пойдет ее карьера, вместо юридического факультета поступила бы на педагогику.
Они жили скромно, но были довольны — их жизнь была наполнена смыслом. Климент продвигался на работе, до поздней ночи сидел над книгами, ездил в экспедиции, но всегда чувствовал, что Анастасия тут, рядом с ним. Как было заведено и в семьях их родителей, своих чувств они не выражали словами, они их «перемалчивали». В доме никто никогда не повышал голоса. И если кто-то из них сердился или был чем-то недоволен, то все равно молчал. Обменивались короткими, мало что значащими словами, которые сразу улетали, как та красная букашка с черными точками на спине из их юности. Они всегда были друг другу надежной опорой. С годами их любовь разгоралась все сильнее, и так было до самой старости.
Климент Кавай вынул из рюкзака ключи и самым большим и старым ключом отпер замок на входных воротах, которые со скрипом распахнулись, впустив его, теперь профессора Университета в Скопье, во двор охридского прошлого. Здесь, в этом пространстве, поросшем травами и дикими цветами, с кустами, густо увитыми плющом, к нему пришло ощущение не только времени собственной молодости, но и времени, пережитом его предками — сначала в маленьком, а потом в этом большом трехэтажном доме, от основания до крыши построенном своими руками, когда-то наполненном живым гомоном и запахами, а теперь утонувшем в тишине сентябрьских сумерек.
