Бесы пустыни - Аль-Куни Ибрагим (книги без сокращений txt) 📗
4
Одинокий танцор испортил всю стройность танца.
Вылез он из своей страшной пещеры в населенный духами горе, спустился вниз и пропал за холмами на востоке. Прошло совсем немного времени, как вдруг он объявился на своей злосчастной, тощей верблюдице, пристроив у нее на спине потрепанное, изношенное седло, потерявшее форму, с выцветшими под солнцем красками и узорами.
Он вторгся с востока в сферу гарцевания верблюдов, присоседившись к трем красивым махрийцам, грациозно двигавшимся в одном ряду — уверенно и гордо — навстречу трем своим подобиям, устремившимся вперед с противоположной стороны. Это вторжение нарушило строй и порядок, четвертый в ряду верблюд, напирая на женщин, привел их в замешательство, они прервали исполнение. Махрийцы сбились с ритма, когда музыка и пение вдруг прекратились, и один из них, выражая свой протест, двинулся в обход женской стайки. Наездник попытался вернуть его, тот рассвирепел, шарахнулся в сторону, нарушил весь условленный порядок танца. Несколько парней бросились ему наперерез, он лягнул кого-то ногами, взбунтовался и запрыгал, пена клочьями слетала с его губ. Всадник ударил его плетью, и он, взлетев в воздух, сбросил его наземь.
Мужчины кинулись было помочь, но незваный пришелец и глазом не моргнул, упрямо двигаясь вперед, на запад, представляя собой нелепое зрелище верхом на своей неказистой тощей верблюдице. Он протаранил стройный ряд всадников, двигавшихся с противоположной стороны открытого поля и пропал в никуда, за барханами, словно бес, ринувшийся за горизонт и сгоревший в огнедышащем диске солнца…
5
Ночью праздник возобновился.
Пение не смолкало.
Лунный диск витал в небесах, кутаясь временами в вуаль из пыли. Бледный свет его струился в расщелины…
Да, не отведал истинного вкуса жизни тот, кто не дышал воздухом гор!
Он медлил со спуском в пропасть. Пастухи сообщили ему о приготовлениях, но о времени начала обетованного праздника передали неточно, потому что ветер дул с прежней силой. Люди к тому же не ожидали, что старые соперники смогут помириться, и гадалка заключит союз с богословами, чтобы одолеть-таки нового противника. Ветер успокоился. А он подумал, что гиблый затих, только чтобы перевести дух ненадолго, перед тем как двинуться вновь в свое извечное странствие с юга на север.
Вечером он смотрел на кукол из своего подвешенного в высотах замка. Гордые верблюды-махрийцы, стройные как газели, съежились до размера мышей. На спинах у них торчали всадники — как детские куколки. Гордые молодые высокорослые упрямцы с фигурами, обмотанными широкими одеяниями, превратились в вереницу муравьев. Мальчишки копошились на земле как гусеницы.
Он следил за ними с вершины сквозь пылевую завесу и смеялся как сумасшедший, откинувшись на спину. На своей небесной вершине, попирающей всякое высокомерие и делающей неразличимыми гордецов и обездоленных, обращающей их всех в мышей, червяков, насекомых, он думал о превратностях жизни.
Вершина обладает не только волшебной силой стирать грани, но и наделена даром насмешки…
Он решил спуститься в пропасть. Натянет на себя обличье муравья, превратится в гусеницу, или в мышь?.. Нет. Нет! Гусеница отвратительна, а мышь — прожорлива и бесстыдна. Муравей, пожалуй, самое благородное существо из всех тварей на равнине.
Упорный и настойчивый, старательный, никогда не отступает от цели. У людей Сахары и у муравьев одна вера. Муравьи — народ, очень похожий на блуждающих в пустынях, на первопроходцев гор. Он расхохотался. О вершина небесная, сделай меня муравьем! Ха-ха-ха!
6
Жизнь двинулась на четвереньках в обитель греха.
Женщины стащили на землю одежды, а девственницы принялись бегать между хоровыми кружками.
Молодые парни также разделились на группы, волочили за собой свои широкорукавные рубахи в поисках новых мелодий. Старейшины собрались на брошенном холмике и развели костер — для жаркого и чая.
Он пробился сквозь строй мужчин — негров, вассалов, подростков — и направился вдоль склона населенной духами горы. Амзад плаксиво выводил печальную мелодию. Ритмичные привлекательные звуки доносились от женской группы на западной стороне. Легендарные мелодии Аира. Люди Аира, и впрямь, чародеи в этом своем пении.
Некоторым людям крайних убеждений из числа мудрецов Азгера нравится подчеркивать эту таинственную действенность их чар и возводить ее до полного, дескать, их превосходства в музыке, игре на инструментах и стихотворстве. Говорят, что их пение заставляет немой камень сопереживать, подыгрывать им и впадать в экстаз…
Набежала пыльная туча и закрыла луну. Дервиш бросил взгляд на толпу вассалов и отошел подальше, уверенно двинулся на звуки голоса, выводившего песню на древнейшем наречии, вызывая в душе самое сокровенное… Сердце учащенно забилось, дрожь пробежала по небу. Туча пошла, оголив лунный лик. Дервиш узнал его и двинулся навстречу. Преградил ему путь. Голова у него была обмотала полоской белого муслина, оставляя лицо открытым. Он обнажил свои крупные зубы, и слюна тонкой как нить струйкой текла на землю, поблескивая в лунном свете. Дервиш повернулся всем телом налево и принялся разглядывать его своим косым глазом, прежде чем отважился сделать предложение:
— Там состязания в пении начались. А на всей равнине ни одного живого существа нет, кто бы мог с шайтанами Аира соперничать — кроме тебя!
— А я и не отношу себя к равнине! — возразил Удад.
Дервиш рассмеялся и двинулся с ним рядом:
— Ты же человек все-таки, а человек должен когда-нибудь на равнину спуститься.
— Я не спущусь — разве только матушке приятное сделать…
— Куда ты полетишь? Даже соколы в пропасть бросаются. Гнезда у них у всех на вершинах, а умирают они на равнине.
— Ха-ха-ха!
— В небесах одни ангелы умирают. Ты что, ангел?
— Ха-ха-ха!
…Они подошли к одному кружку, сердце в груди Удада забилось в новом ритме. Жар разливался по всему телу, дрожь усиливалась. Он был в лихорадке, но в экстаз не впал.
Уселся в нескольких шагах от кружка поющих. Справа от него сидела вереница надевших чалму призраков. Вся равнина полнилась запахами. Духи, благовония, запахи женского тела… Он не знал, что для женщины нет запаха сильнее и слаще, чем этот запах горного козла, вроде как у него. Что может быть вожделеннее, чем запахи чистых невинниц? Что приятнее голосов певчих дев? Песни-песни… Лихорадка тоже усиливалась. В центре женского круга он разглядел личико в лунном свете. Это лицо он узнал, еще не родившись, а не видел его с той первой встречи. Круглое… Туарегская тафтасет[124] покрывает ярко-красным цветом щеки и губы. На грудь спускаются толстые косы черных как смоль волос. Она не покорилась, высвободила лицо из-под кутавшего голову покрывала, напряглась как струна, откинулась чуть назад, не поддаваясь власти хиджаба[125]. О, господи! Он и не ведал, что в этом искусстве особенного — откуда эти чары, этот соблазн? Словно дикий баран разом кинулся с гор на землю!.. Тело горело, но он продолжал владеть собой.
На грациозном запястье, будто выточенном из эбенового дерева, красовался серебряный браслет, искусно переплетенный из тонких полосок, словно кожаных ремешков. Он впервые видел так мастерски изготовленное изделие. Кузнецы в Аире тоже делают чудеса.
На груди ее покоился амзад. Рисунки при таком бледном свете разобрать было нельзя — слишком часто набегали пылевые облака, но слой кожи казался плотным, наверное — двойной, он обтягивал небольшой яйцевидный корпус инструмента. Размер амзада был немного меньше обычного, а звук тоже был необычен — под стать всей раздававшейся мелодии. Сердце горело — он обонянием чувствовал запах горелого! Его шатало, в ушах раздавался голос райской птицы, напевавшей из кущ:
