Радуга тяготения - Пинчон Томас Рагглз (книги бесплатно читать без .txt) 📗

— Я слышу Повелителя Моря, — дивясь, кричит Ле Фройд.

— Боженька всемогущий, а зовут-то его как? — У обоих лица мокрые, оба перекрикивают ветер.

— Ой, я не знаю, — орет Ле Фройд. — А вы как посоветуете?

— Берт, — предлагает констебль, припоминая, как надо — правой рукой хватать выше левого локтя или же левой рукой хватать…

Ле Фройд оборачивается и только теперь видит констебля, видит толпу. Глаза его округляются и мягчеют.

— Берт — это хорошо, — говорит он и задом шагает в пустоту.

Вот и все разнообразие, что горожане Фуй-Региса поимели с «Белого явления»: много лет подряд наблюдали розовый или веснушчатый отпускной наплыв из Брайтона, Выброс и Отброс всякий день радио-истории отливали в песне, закаты на променаде, световые отверстия объективов вечно подстраивались под морской свет, веющий в небе то резко, то мягко, на ночь аспирин, — и только прыжок Ле Фройда, единственное развлечение, пока не вспыхнула эта война.

Разгром Польши — и вдруг в любой час ночи видишь правительственные кортежи, что подкатывают к «Белому явлению», беззвучные, как сторожевые суда, выхлопы заглушены до беззвучия, — лишенные хрома черные механизмы, что сияли, если ночь звездная, а в остальном облачались в камуфляж лица, которое вот-вот припомнишь, но отодвигаешь в небытие самим вспоминанием… Затем, с падением Парижа, на утес водрузили радиопередающую станцию, нацелили на Континент антеннами, что охраняются плотно, а наземные линии таинственно протянуты вниз, к дому, что день и ночь патрулируется собаками, которых особо избивали, морили голодом и обманывали, дабы выработать рефлекс вцепляться в горло любому, кто бы ни приблизился. Это что, один из Высочайших взлетел еще выше — ну то есть рехнулся? Что, Наши хотят деморализовать Германского Зверя, транслируя ему случайные мысли безумцев, нарекая — по традиции, заложенной констеблем Дуббзом в тот знаменательный день, — глубинное, еле зримое? Ответ — да, все вышеописанное, и не только.

Спросите в «Белом явлении» о генеральном плане бибисишного краснобая Мирона Ворчена, чей плавленый ирисочный голос годами заползал из потертой ржавой букли громкоговорителя в английские сны, затуманенные старческие головы, в детей на грани внимания… Вынужден был откладывать свой план вновь и вновь — поначалу один только голос, — лишенный данных, которые так нужны, никакой поддержки, он пытался достучаться до германской души тем, что под руку подворачивалось: допросы пленных, руководства Мининдела, братья Гримм, собственные туристические воспоминания (юные бессонные вспышки эпохи Дауэса, южные склоны Рейнской долины обросли виноградниками, точно бородами, под солнцем очень зелеными, ночью длинные оборчатые подвязки в дыму и гарусе столичных кабаре — точно ряды гвоздик, шелковые чулки, и каждый высвечен единой, длинной и тонкой штриховкой света…). Но в конце концов появились американцы, и институция, известная под названием ВЕГСЭВ, и поразительные горы денег.

Комбинация называется «Операция „Черное крыло“». Бож-ты-мой, какая тщательная работа — пять лет угрохали. Никто не может целиком приписать ее себе — даже Ворчен. Контрольные директивы — идею «стратегии правды» — составил генерал Эйзенхауэр. Айк настаивал на чем-нибудь «реальном»: крюк в изрешеченной расстрельной стене войны, на который можно прицепить сюжет. Пират Апереткин из Д.О.О. прибыл с первыми достоверными сведениями: в германской программе создания секретного оружия взаправду неким образом участвуют настоящие африканцы — гереро, выходцы из колоний в Юго-Западной Африке. Вдохновленный Мирон Ворчен как-то ночью совершенно экспромтом выдал в эфир пассаж, который затем очутился в первой директиве «Черного крыла»:

— Когда-то Германия обращалась со своими африканцами подобно суровому, но любящему отчиму и карала их по необходимости — нередко смертью. Помните? Но то было далеко-далеко на Зюдвесте, и с тех пор сменилось поколение. Ныне гереро живет в доме отчима. Вы, слушатели, быть может, видели этого гереро. Ныне он не дремлет в комендантский час, наблюдает за отчимом, пока тот спит, — незримый, под защитой ночи цвета его кожи. О чем они все думают? Где сейчас гереро? Что делаютони в эту минуту — ваши темные тайные дети?

«Черное крыло» даже отыскало американца, лейтенанта Ленитропа, который согласился подвергнуться легкому наркозу, дабы поведать о расовых проблемах в своей стране. Бесценное дополнительное измерение. К концу ближе, когда потекло больше данных о боевом духе за границей — интервьюеры-янки с планшетами, в высоких ботинках или галошах, новеньких до скрипа, навещают снегом смягченные освобожденные руины, дабы выкопать трюфели трюизмов, возникшие, как полагали древние, в грозу, в миг удара молнии, — контакт в О.П.П. [22]умудрился контрабандой раздобыть копии и передать в «Белое явление». Ни одна душа толком не знает, кто сочинил название «Schwarzkommando» [23]. Мирон Ворчен склонялся к «Wutende Heer» [24]— ватаге духов, что дикой охотой мчится по небесным пустошам с Воданом во главе, — но согласился, что это скорее северный миф. В Баварии эффективность может не дотянуть до оптимальной.

Они все только и болтают об эффективности — американская ересь, а в «Белом явлении», пожалуй, чрезмерно. Громче всех обычно мистер Стрелман, и зачастую боеприпасами ему — статистика от Роджера Мехико. К высадке в Нормандии Стрелманов сезон отчаяния был в разгаре. Доктор понял наконец, что великие континентальные клещи все-таки принесут удачу. Что эта война, это Государство, коего гражданином он стал себя ощущать, будет распущено и воссоздано миром — и что в профессиональном смысле он, по видимости, не получит с этого ни хера. Финансируются всякие радары, магические торпеды, самолеты и ракеты — а где же в мироустройстве место Стрелману? Всего только на минутку заграбастал руководство: свою Группу Абреакционных Вопросов (ГАВ), быстренько заловил себе десяток мелких Сошек, собачьего дрессировщика из варьете, студента-другого с ветеринарии И даже крупный куш — беженца д-ра Свиневича, который работал с самим Павловым в Колтушском институте еще до чисток. Всем скопом команда ГАВ принимает, исчисляет, взвешивает, классифицирует по Гиппократовым типам темперамента, сажает в клетки и тотчас подвергает экспериментам аж дюжину свежих собак еженедельно. А еще ведь есть коллеги, совладельцы Книги; все теперь — все, кто остался из первоначальных семи, — вкалывают в госпиталях, обрабатывают тех, кто измотан и контужен на поле боя по ту сторону Канала и пристукнут ракетой или бомбой по эту. В наше время тяжелых V-бомбардировок врачи видят столько абреакций, сколько врачам прежних времен не светило увидеть за несколько жизней; новые темы для исследований можно предлагать до бесконечности. Из Д.П.П. скаредно сочится денежный ручеек, вниз по корпоративной пространственной решетке отчаянно шелестит бумага — хватает, чтобы продержаться, хватает, чтобы ГАВ пребывала колонией в войне метрополии, но до независимости не дотягивает… Статистики Мехико записывают для ГАВ капли слюны, вес тел, вольтажи, уровни громкости, частоты метронома, дозы бромида, даты и часы онемения, глухоты, слепоты, кастрации. Помощь поступает даже из Отдела Пси, колонии degage [25]и послушливой, начисто лишенной мирских устремлений.

Старый бригадир Мудинг пристойно уживается с этой бандой медиумов — он и сам склоняется в ту сторону. Но вот Нед Стрелман — прохиндей, ему бы только денег раздобыть побольше, — Мудинг способен лишь взирать на него и стараться не грубить. Не так высок, как его отец, и, по физиономии судя, явно не так честен. Отец был офицером медслужбы в полку Гроума Тыкка, ляжкой словил шрапнели в Зоннебеке, семь часов лежишь молча, пока они, ни слова заранее не сказав, в этой грязи, в этой вони в… да, в Зоннебеке… или — а кто был тот рыжий мужик, он еще в каске спал? аххх, вернись. Ну вот, Зоннебеке… нет, ускользнуло. Рухнувшие деревья, мертвые, гладко-серые, древеснойтекстурыводоворотомкакмерзлыйдым… рыжий… гром… без толку, без толку, блядь, нету его, и этого нету, и этого, ах ты ж господи…