Ниже нуля - Эллис Брет Истон (бесплатные серии книг TXT) 📗

Еще одна религиозная программа по телевизору перед моей встречей с Блер. У говорящего седые волосы, розовые противосолнечные очки, пиджак с очень широкими лацканами, он держит микрофон. Неоново освещенный Христос безнадежно стоит на заднем плане.

– Ты в смятении, – говорит мне человек. – Чувствуешь разочарование. Не ведаешь, что происходит. Вот почему ты беспомощен, у тебя нет надежды. Вот почему тебе кажется, что выхода нет. Но Иисус придет. Он придет через телевизионный экран. Иисус поставит дорожный знак в твоей жизни, чтобы ты смог повернуть. Он сделает это для тебя сейчас. Отец Небесный, Ты освободишь плененных. Тех, кто в путах, научи их. Празднуйте Господа. Пусть это будет ночь Искупления. Скажите Иисусу: «Прости мне грехи мои» – и вы сможете почувствовать радость, которая непередаваема. Пусть переполнится ваша чаша. Во имя Иисуса, аминь... Аллилуйя.

Я жду, что что-то произойдет. Сижу около двух часов. Ничего не происходит. Я встаю, добиваю остаток кокаина, что в моем шкафу, останавливаюсь выпить в «Поло-лаунж», перед тем как заехать за Блер, которой, позвонив раньше, сказал, что у меня два билета на концерт в «Амфитеатр», она лишь произнесла: «Я пойду», я сказал, что заеду за ней в семь, и она повесила трубку. Сидя один в баре, я говорю себе, что позвоню по одному из номеров, которые вспыхивают в низу экрана. Но понимаю: я не знаю, что сказать. Я помню пять сказанных слов. Пусть это будет ночь Искупления.

Почему-то я вспоминаю эти слова, сидя с Блер в «Спаго» после концерта, уже поздно, мы одни в патио, Блер, вздохнув, просит сигарету. Мы пьем коктейли «Кир-рояль», Блер уже выпила много, когда же она заказывает шестой бокал, я говорю:

– Может быть, хватит.

И она смотрит на меня и говорит:

– Мне жарко и хочется пить, и я буду заказывать, блядь, что хочу.

Я сижу с Блер в итальянском кафе-мороженом в Уэствуде. Мы едим итальянское мороженое и разговариваем. Блер вспоминает, что на следующей неделе по кабельному «Вторжение похитителей тел».

– Старый? – спрашиваю я, думая, почему она говорит об этом фильме. У меня возникают параноидальные ассоциации.

– Нет.

– Римейк? – спрашиваю я осторожно.

– Да.

– А. – Я смотрю на свое почти нетронутое мороженое.

– Ты сегодня почувствовал землетрясение? – спрашивает она.

– Что?

– Ты почувствовал землетрясение сегодня утром?

– Землетрясение?

– Да.

– Этим утром?

– Да.

– Нет, не почувствовал.

Пауза.

– Я думала, может, ты почувствовал.

На стоянке машин, повернувшись к ней, я говорю:

– Слушай, я виноват, правда, – хотя не уверен в этом.

– Не надо, – говорит она. – Все нормально.

На Сансете красный свет, я наклоняюсь, целую ее, она переводит на вторую передачу и дает газ. По радио звучит песня, которую я слышал сегодня пять раз, но все равно подпеваю. Блер закуривает сигарету. Мы проезжаем мимо нищенки с грязными, спутанными волосами, рядом пакет «Буллокз», полный пожелтевших газет. Ее лицо запрокинуто; глаза прищурены из-за яркого солнца. Блер запирает дверцу, мы едем по боковой улице к холмам. Машин нет. Блер делает радио громче. Она не видит койота. Он большой, коричнево-серый, машина сильно ударяет его, когда он перебегает улицу, и Блер кричит, пытаясь ехать дальше, сигарета выпала изо рта. Но койот застрял между колес, он визжит, машине трудно двигаться. Блер останавливается, дает задний ход, выключает двигатель. Я не хочу выбираться из машины, но Блер истерично плачет, уткнувшись головой в колени, я выхожу и медленно иду к койоту. Он лежит на боку, пытаясь вилять хвостом. Глаза широко открыты, глядят с испугом, я смотрю, как он умирает под солнцем, изо рта бежит кровь. Ноги его раздавлены, он бьется в конвульсиях, я замечаю, как возле головы натекает лужа крови. Блер кричит мне, но я не обращаю на нее внимания и смотрю на койота. Я стою минут десять. Машин нет. Койот дрожит и выгибается всем телом три-четыре раза, потом его глаза белеют. Над кровью, над стекленеющими глазами тут же начинают роиться мухи. Я возвращаюсь к машине, Блер трогается. Приехав домой, она включает MTV и, я думаю, принимает валиум или торазин, мы ложимся в постель, когда по телевизору начинается «Другой мир».

У Ким снова гости, пока все играют в «Монополию» и пьют, мы с Блер сидим на кушетке в гостиной, слушая старый альбом ХТС, Блер предлагает мне пойти в гостевой домик, мы встаем, выходим из гостиной, минуем освещенный бассейн и, едва зайдя в гостевой домик, жестко целуемся, мне никогда еще не хотелось ее сильнее, она обхватывает меня за спину, с такой силой прижимая к себе, что я теряю равновесие, мы оба падаем, медленно, на колени, ее руки протискиваются ко мне под рубашку, я чувствую на груди ее руку, гладкую и холодную, целую, лижу ее шею, потом волосы, пахнущие жасмином, притирая ее к себе, мы стягиваем джинсы друг с друга, я всовываю руку под ее белье, и, когда слишком быстро в нее вхожу, она резко втягивает воздух, и я стараюсь замереть абсолютно неподвижно.

Я сижу с отцом в «Трампе». Он купил новый красный «феррари» и начал носить ковбойскую шляпу. В «Трампе» ковбойскую шляпу он снял, что приносит мне некоторое облегчение. Он хочет, чтобы я встретился с его астрологом, советует купить «Лео астроскоп» на следующий год.

– Куплю.

– Вибрация планет странным образом воздействует на организм, – говорит он.

– Я знаю.

Окно, рядом с которым мы сидим, открыто, я даю ветру слегка взъерошить мне волосы, потом поворачиваю голову и смотрю на холмы. Подходит какой-то бизнесмен. Я попросил мать составить мне компанию, но она сказала, что занята. Когда я просил, она лежала возле бассейна, читая журнал «Гламур».

– Просто выпьем что-нибудь, – сказал я.

– Я не хочу идти в «Трамп» «просто что-нибудь выпить».

Я вздохнул, промолчал.

– Я никуда не хочу идти.

Одна из сестер, лежавшая рядом, пожала плечами и надела темные очки.

– В любом случае, я жду телемастера, – с тревогой сказала она перед моим уходом.

Бизнесмен покидает нас. Отец немногословен. Я пытаюсь завязать разговор. Рассказываю о койоте, которого переехала Блер. Не повезло, говорит он. Он все время смотрит в окно на красный «феррари». Отец спрашивает, хочу ли я обратно в Нью-Гэмпшир, я смотрю на него и говорю: «Да».

Я проснулся от звуков голосов снаружи. Во дворе за столом сидел директор, на вечер к которому вчера родители взяли бабушку, и завтракал. Жена его сидела рядом. Бабушка хорошо выглядела в тени зонтика. Режиссер завел разговор о гибели каскадера в одном из его фильмов. Он рассказал, как тот оступился. И упал вниз головой на тротуар.

– Превосходный парень. Ему было всего восемнадцать.

Отец открыл очередное пиво. Дедушка печально опустил взгляд.

– Как его звали? – спросил он.

– Что? – поднял голову режиссер.

– Как его звали? Парня?

Наступило долгое молчание, я чувствовал ветерок пустыни, слышал плеск джакузи и журчание осушающегося бассейна, Фрэнк Синатра пел «Summer Wind» , и я молил, чтобы директор вспомнил имя. Почему-то для меня это казалось важным. Я очень хотел, чтобы режиссер назвал имя. Режиссер открыл рот и произнес:

– Я забыл.

После ланча с отцом еду к Дэниелу. Открыв дверь, горничная проводит меня во двор, где мать Дэниела, с которой я познакомился на родительском дне в Кэмдене в Нью-Гэмпшире, упражняется с теннисной машиной; на ней бикини, тело лоснится от крема для загара. Она подходит ко мне, говорит о Японии и Аспене, о странном, недавно виденном сне, в котором Дэниела похитили. Она садится в шезлонг возле бассейна, горничная приносит ледяной чай, мать Дэниела вынимает оттуда лимон и обсасывает его, глядя на маленького светлого мальчика, сбрасывающего в бассейн листья, потом говорит, что у нее мигрень и она не видела Дэниела несколько дней. Я захожу в дом, поднимаюсь по лестнице мимо плаката нового фильма Дэниелова отца, захожу в комнату Дэниела и жду его. Когда становится очевидным, что Дэниел домой не вернется, сажусь в машину и еду к Ким забрать жилетку.