Вещий сон - Слаповский Алексей Иванович (читать полную версию книги txt) 📗

— Я не дурак! — сказал Вдовин. — После утренней беседы с вами я понял, что есть опасности, кроме войн и катастроф. Я доверчиво впустил вас в дом, говорил с вами, а потом ужаснулся: ведь вы могли убить меня и воспользоваться моим убежищем! Какой я был идиот! Нет, все, хватит! Пусть Иннокентий не все выучил...

— Кто?

— Иннокентий. Кеша. Попугай. Пусть он не все выучил, но мне хватит и этого. Я ухожу от людей. Никому не говорите об этом. Покажите только мою фотографию.

— Это не фотография.

— Все равно. Покажите ее всем. Ничего не надо говорить. Я все постарался вложить в свой взгляд. Все увидят — и поймут. Прощайте.

И Вдовин исчез в непроглядной темноте сада.

Врет, подумал Невейзер. Притворяется сумасшедшим. А сам подкрадется к Кате... И что? А то, о чем обмолвился, когда говорил, что хотел бы с нею жить в подземелье. Спрячет, как крот, в свою нору, и никакой бомбой его не достанешь!.. Катя, милая, мне нужно поговорить с тобой, услышать твой голос...

19

— Катя? — обрадовался Невейзер, почувствовав на своих глазах прохладные девические ладони.

Обернулся.

— Опять снова здорово! Нина я! — сказала та девушка, с которой он был на берегу реки.

Она обернулась к мужчине и женщине смущенного вида, мужчина держал в руке стопочку, женщина — круглый каравай с солонкой.

— Благословите, что ли, — сказала Нина. Отломила кусок, обмакнула в солонку, откусила, остальное сунула в рот Невейзеру.

— Эх, жизнь! — потек слезами отец Нины. — Вот ты и проходишь! — Выпил свою стопочку и упал в кусты.

— Гости дорогие, поздравьте молодых! — закричала мать невесты, крутя злым лицом во все стороны.

Никто ее крика не услышал.

— Чей-то жрать захотелось, — сказала она озабоченно и села за стол, с волнением беря большие куски еды и пихая их в рот.

— Зачем тебе это? — спросил Невейзер Нину.

— Да не ной ты! Дай до города добраться, а там разменяем твою комнату, если она у тебя двойная. Я по-доброму. Хотя алименты платить будешь, это уж извини.

— За что алименты-то?

— Не за что, а на что. На ребенка.

— Откуда ему взяться?

— Из меня. Мы вместе будем жить или нет?

— Я тебя пальцем не трону.

— Тронешь. Во-первых, я красивая в голом виде, во-вторых, напою тебя пьяного, и все, в-третьих, от другого могу, а скажу, что от тебя. В-четвертых, ты еще сам будешь умолять меня не уходить. Люблю я тебя, постылого, — вздохнула Нина и прижалась к тощей груди Невейзера.

— Вот что! Ты... Ты хватит! Ты отстань от меня!

— Не-а! — сказала Нина, хрустнув яблоком. — Я что в голову вобью — не выковырнешь. Не ерепенься, Виталя. А то Саше скажу, вон Саша смотрит, скажу ему, он тебя прибьет в два счета. Он хоть и невысоконький, противный вообще, конечно, но злой как собака, если кто меня обидит. Любит... — И улыбнулась Саше.

Саша ощерился в ответ.

— Ладно, — сказал Невейзер. — Ладно, поговорим еще.

И стал пробираться, пробираться дальше, а Нина пролезла под столом, села на колени к Саше, дала ему хрустнуть яблоком, дождалась, пока он прожует, и стала с ним целоваться.

— Хоть с тобой подучусь, — говорила она. — А то он взрослый уже, у него женщины были, его надо сразу ошеломить. Вот так — приятно?

— Приятно, — мычал Саша.

— А так?

— Ммммм...

— А так?

— Ммммм! — даже затрясся Саша.

— Ага. Это надо запомнить, — сказала Нина.

Невейзеру меж тем встретился Рогожин, который бросился на него с упреками:

— Там черт-те что, а он бродит где-то! Того и гляди, пришибут кого-нибудь! — кричал Рогожин.

— Кто? Кто? Кто? — настойчиво спрашивал Невейзер. Но Рогожин, выкрикнув свои слова, ослабел, поник головой, прислонился к дереву.

— Скажи, Невейзер, — сказал он с глубокой грустью, — за что ты меня презираешь? С детства. Да, я человек неверный и переменчивый. Я вечный asinus Buridani inter duo prata [12], мне хочется и рыбку съесть, и мягко сесть, и честь соблюсти, и капитал приобрести, и Богу молиться, и черту подмигнуть. Согласен! Ты можешь меня за это не уважать. Но презирать ты меня за это не можешь! Почему? Потому что: кто ты сам? Ты беспутно путешествуешь своей мыслью и душой, я никогда не знаю, где ты, с кем я говорю. Nusquam est ubique est! [13] Ты — нигде. Тебя нет, в сущности! Ты не умеешь желать конкретного и любить конкретное! А я умею. Посмотрите на меня, я сошел с ума! — воскликнул Рогожин. — Я говорю сам с собой, с пустотой, с тенью!

— Я вижу, Рогожин, ты изменяешь своему правилу, — сказал Невейзер. — Это будет первая свадьба, на которой ты...

— Понял! — сказал Рогожин и тут же выпрямился, оттолкнувшись от дерева. — Девушка, пойдем! — сказал он ближайшей из юных красавиц.

— Куда это?

— К кошке под муда! — ответил Рогожин, вспомнив, что он в деревне и надо говорить по-свойски. — На кудыкину гору воровать помидоры! — добавил он.

Девушка фыркнула и отошла.

Рогожин озадачился.

Он растерялся.

Он недоумевал.

Он стал хватать за руки всех девушек подряд и просил:

— Пойдем! Пойдем, а?

— Пойдем! — услышал он вдруг в ответ, но это была не девушка, а один из местных парней.

— Вот! — обрадовался Рогожин. — Я стал наконец гомиком! Что ж, все в жизни надо испытать!

Но испытание в кустах ему было предназначено другое: парень постучал кулаками о его лицо и уложил отдыхать, подстелив под его тело сухих листьев и сенца.

Чтоб не простудился.

20

А Невейзер оказалсянаконец возле Кати, зашептал сзади на ухо:

— Послушай, послушай, Катя, послушай...

— Что такое? — обернулся гордый кавказец.

— Извините, не знаю вашего имени... — с наивозможнейшей вежливостью сказал Невейзер.

— Аскольд.

— Да? Понимаю. Извините еще раз, мне хотелось бы узнать ваше настоящее имя.

— Аскольд, — повторил кавказец, уже с обидой.

— А позвольте еще узнать, — сказал Невейзер, встав в пружинистую боксерскую стойку, чтобы успеть отпрыгнуть, — каково ваше вероисповедание?

— Мусульманин.

— Ясно, — сказал Невейзер. — Ясно.

И поспешил к Илье Трофимовичу.

— Ты правда мусульманин? — спросила Катя. — Как интересно! Чего угодно ожидала, а этого не ожидала.

— Со мной можешь ожидать все! — пообещал Аскольд.

Подумал о трудностях русского языка и повторил фразу уже в другой редакции:

— От меня можешь ожидать все!

— Я и ожидаю, — сказала Катя усталым голосом. Но он услышал не это, а то, что хотел слышать: томление. И взволновался.

Гнатенков — казак или не казак, хоть и погон с себя сорвал? — спрашивал себя Невейзер, пробираясь к тому месту, где сидел Илья Трофимович. А как казаки искони относились к иноверцам? То-то! Сейчас все и решится. Не сносить, пожалуй, Аскольду головы!

Правда, ему отчасти стыдновато было, что он провоцирует на нехорошие чувства и действия, но, с другой стороны, обнаруженное в себе чувство любви к Кате (не потому, что она напоминает жену в юности, а — к ней самой) было настолько радостным, юным, сильным, что не страшно ради такой любви быть подлым и коварным.

Кажется, минуты не прошло с тех пор, как Рогожина увели в кусты и уложили там, а глядь — уже сидит рядом с Ильей Трофимовичем и что-то ему рассказывает. Невейзер поневоле заинтересовался и стал слушать.

— Чуть гомиком не сделали! — оживленно жаловался Гнатенкову Рогожин. — Вот они, ваши односельчане, крестьяне-то каковы, вот куда уже проникло просвещение! Впрочем, мое правило: Non indignari, non admirari, sed intelligere! [14]

— Илье Трофимовичу это неинтересно! — прервал Невейзер. — А вот знаете ли вы, Илья Трофимович, что Аскольд-то ваш...