Воздухоплаватель - Кунин Владимир Владимирович (книги серии онлайн .TXT) 📗
— В чем дело? Почему закрыт ресторан?
А городовой отвечал бесцветным голосом:
— Проезжайте, господа. Не велено.
— Но ресторан же работает?! — возмущались господа.
И тогда швейцар пояснял:
— Иван Михайлович гуляют.
Через несколько дней писатель Александр Иванович Куприн впервые в жизни поднялся в воздух на аэроплане, управляемом Иваном Михайловичем Заикиным. А еще немного времени спустя Куприн написал об этом рассказ «Мой полет».
«... В очень ненастную, переменчивую одесскую погоду Заикин делает два великолепных круга... достигает высоты пятисот метров.
... Несмотря на то что на аэродроме почти что не было публики платной, однако из-за заборов все-таки глазело несколько десятков тысяч народа, Заикину устроили необыкновенно бурную и несомненно дружескую овацию.
Как раз он проходил мимо трибуны и раскланивался с публикой, улыбаясь и благодаря ее приветственными, несколько цирковыми жестами. В это время, бог знает почему, я поднял руку и помахал. Заметив это, Заикин наивно и добродушно размял толпу, подошел ко мне и сказал:
— Ну что ж, Ляксантра Иваныч, полетим?
Было очень холодно, и дул норд-вест. Для облегчения веса мне пришлось снять пальто и заменить его газетной бумагой, вроде манишки. Молодой Навроцкий... любезно предложил мне свою меховую шапку с наушниками. Кто-то пришпилил мне английскими булавками газетную манишку к жилету, кто-то завязал мне под подбородком наушники шапки, и мы пошли к аэроплану.
Садиться было довольно трудно. Нужно было не зацепить ногами за проволоки и не наступить на какие-то деревяшки. Механик указал мне маленький железный упор, в который я должен был упираться левой ногой. Правая нога моя должна была быть свободной. Таким образом, Заикин, сидевший впереди и немного ниже меня на таком же детском креслице, как и я, был обнят моими ногами.
...пустили в ход пропеллер.
... Затем ощущение быстрого движения по земле — и страх!
Я чувствую, как аппарат, точно живой, поднимается на несколько метров над землей и опять падает на землю и катится по ней и опять поднимается... Наконец Заикин, точно насилуя свою машину, заставляет ее подняться сразу вверх.
... Мне кажется, что мы не движемся, а под нами бегут назад трибуны, каменные стены, зеленеющие поля, деревья, фабричные трубы.
Гляжу вниз — все кажется таким смешным и маленьким, точно в сказке. Страх уже пропал. Сознательно говорю, что помню, как мы повернули налево и еще и еще налево. Но тут-то вот и случилась наша трагическая катастрофа...
Сначала я видел Заикина немножко ниже своей головы. Вдруг я увидел его голову почти у своих колен... С каким-то странным равнодушным любопытством я видел, что нас несет на еврейское кладбище, где было в тесном пространстве тысяч до трех народа.
... Заикин в эту трагическую секунду сохранил полное хладнокровие. Он успел рассчитать, что лучше пожертвовать аэропланом и двумя людьми, чем произвести панику и стать виновником нескольких десятков человеческих жизней. Он очень круто повернул налево. И затем я услышал только треск и увидел, как мой пилот упал на землю.
Я очень крепко держался за вертикальные деревянные столбы, но и меня быстро вышибло с сиденья, и я лег рядом с Заикиным.
Я скорее его поднялся на ноги и спросил:
— Что ты, старик? Жив?!
Вероятно, он был без сознания секунды три-четыре, потому что не сразу ответил на мой вопрос, но первые его слова были:
— Мотор цел?»
— Мотор цел?.. — снова спросил Заикин у подбежавшего Шарля Риго.
— Вы — герой, мсье, — торжественно сказал Риго, помогая подняться Заикину. — Для меня это большой престиж, что я работаю с вами.
— Поди ты к черту!.. — простонал Заикин. — Эк тебя понесло! Ляксантра Иваныч! Не убился?
— Вроде бы нет, — ответил Куприн.
Со всех сторон бежали к аэроплану люди. В ложе Пташннков говорил Травину:
— Немедленно, как только они уедут, пригласите судебного пристава опечатать аэроплан, ангар и запасные части. Идея себя изжила. Бабочки-однодневке должны к вечеру умирать, как это ни грустно. Сообщить судебному приставу об остатке долга нашего авиатора.
В номере гостиницы врач осматривал Заикина. Тут же сидели удрученные Куприн, Пильский, Саша Диабели и Ярославцев.
Распахнулась дверь, и в номер ворвались Шарль Риго и франтик в диком возбуждении.
— Иван Михайлович! — с ходу завопил франтик. — Такая шкода, что вы и представить себе не можете! Эти байстрюки!
Вечно спокойный и невозмутимый Риго что-то вопил по-французски и потрясал кулаками.
— Тихо, Шурик! Тихо!.. — крикнул франтик. — Иван Михайлович! Они опечатали «фармашку» и не пускают нас его чинить! Как вам это нравится?!
— Кто опечатал? — потрясенно спросил Заикин и встал.
— Пташниковы! — закричал Риго и стал ругаться на своем родном языке.
— Братцы,.. — Заикин обвел глазами друзей и растерянно развел руками. — Как же это так, братцы? Что же мне теперь делать?
Несколько журналистов одесских газет под предводительством Пильского и Саши Диабели стояли в конторе Дмитрия Тимофеевича Пташникова и строчили в блокноты.
По всей вероятности, Дмитрий Тимофеевич решил не церемониться и говорил поэтому нормальным светским языком:
— Я решил покончить с воздухоплаванием.
— Почему бы вам не перекрасить Черное море? — злобно спросил Пильский.
— Это мое предприятие, и я волен продолжать его существование или закрыть. Так же как любой из моих магазинов.
— Чем вызвано подобное решение? — спросил Саша Диабели.
— Мне сейчас необходимо освободить и себя, и весь свой капитал для организации нового большого дела.
— Но ведь все ваши затраты на аэроплан и обучение Заикина возмещены. Его полеты приносят вам чистый доход, — сказал один из репортеров.
— Существует еще одна грань моего решения — моральная. Мне не хотелось бы выглядеть в глазах общества этаким купцом-эксплуататором прекрасного, смелого и уважаемого Ивана Михайловича Заикина...
— Тогда передайте Заикину безраздельные права на аэроплан и расторгните с ним контракт, — сказал Пильский.
— И рад бы, но не могу, — улыбнулся Пташников. — К сожалению, за ним существует зарегистрированный судебным приставом остаток долга в четыре тысячи рублей.
— А если общественность поможет господину Заикину возместить вам и этот долг — вы аннулируете договор? — спросил Пильский.
— Господа, я закрываю предприятие и не собираюсь делать никаких движений ни в ту, ни в другую сторону. Надеюсь, в своих репортажах вы не исказите смысл сказанного мною?
— Вы подлец! — крикнул Петр Осипович Пильский и в ярости выскочил за дверь.
— Прощайте, господа, — снисходительно улыбнулся Пташников и встал из-за стола.
Спустя некоторое время один из журналистов стоял в своей редакции, и редактор говорил ему:
— Не сходите с ума, Сема! Неужели вы думаете, что я буду сталкиваться лбом с Пташниковыми?! Что мы тогда будем кушать с вами, Сема? Вы об этом подумали?
Второму журналисту его редактор ответил так:
— Уберите все ваши авторские домыслы и выводы, и я напечатаю чистое интервью — вопросы и ответы. Причем учтите — в самом уважительном тоне. Только в уважительном!
Взбешенный Саша Диабсли выскочил из кабинета своего редактора с криком:
— Я давно хотел плюнуть на ваш паршивый листок! На мой век газет хватит! Получше вашей!
Вслед ему выскочил редактор и крикнул:
— Если вы будете поднимать кампании против уважаемых людей города, на вас и пипифакса не хватит! Босяк!
— Хорошо, Петя, — сказал четвертый редактор Петру Осиповичу Пильскому, — давай попробуем напечатать. Что из этого получится, кроме неприятностей, понятия не имею. Ты пойдешь под псевдонимом?
