Царица Джунглей - Хайнс Джеймс (полная версия книги txt) 📗

Пол провел рукой по пыльной панели телефона и как-то рассеянно, словно в глубокой задумчивости нажал кнопку воспроизведения и затем довольно долго слушал, как перематывается пленка. Это заняло не так много времени, как на аппарате Элизабет, хотя тоже достаточно долго. Наконец раздался щелчок, лампочка мигнула, и в последнее мгновение Пол вспомнил, что нужно увеличить громкость. Первое, что он услышал, было чье-то тяжелое дыхание. И он подумал: какая злая ирония в сложившихся обстоятельствах – услышать такое тяжелое надрывное дыхание.

Затем раздался низкий голос, более похожий на рычание, изрыгавший проклятия и непристойности и с каждым словом становившийся все громче и пронзительнее, пока наконец не стал совершенно отчетливо напоминать голос его жены. Поначалу Полу показалось, что она говорит на каком-то иностранном языке – на цыганском, возможно, так как он не понимал ни единого слова. Но в ее интонации не было и ожидаемой злобы. О, конечно, он прекрасно знал, как в подобном случае должен звучать голос Элизабет. Сейчас это было нечто иное. Когда она злилась, ее речь прерывалась длинными паузами, казалась напряженной, словно натянутая струна. Она не договаривала фразы, обрывая их на полуслове. Теперь же она говорила без пауз, живо, цветисто, почти театрально, со всеми нужными модуляциями и ритмом. Пол слушал хриплую гневную арию. Мария Каллас в роли Медеи в сочетании с Эзрой Паундом, декламирующим свои «Cantos» [9] на исцарапанном виниловом диске. Пол попытался подыскать слово, чтобы передать характер монолога жены. Ярость?.. Нет. Безумие? Нет, голос сумасшедших, как правило, звучит спокойнее. Это было... да, да, именно так – бешенство в самом клиническом значении слова. Он нашел определение. В голосе Элизабет звучало настоящее бешенство. Он не удивился бы, если из мелких отверстий в телефонной трубке забила бы пенистая слюна.

Теперь слова и даже целые фразы начали приобретать некий смысл, словно иногда всплывавшие у него в памяти коротенькие предложения из забытого испанского. Преобладали разговорные выражения со значением «кастрация». Фигурировали здесь и крайне унизительные обороты, касавшиеся его предков, ранее не употреблявшиеся Элизабет по идеологическим соображениям. На протяжении всей записи чувствовалось, что Элизабет оставила в стороне свою женскую солидарность, так как Кимберли – имя этой «маленькой грязной потаскушки» Элизабет неизвестно, но она очень хотела бы его узнать, – характеризовалась примерно той же лексикой, которую Пол за час или два до того сам использовал, но в совершенно ином контексте и с иными интонациями.

И тут Полу показалось, что в излияниях жены он обнаружил некую характерную для постмодернизма эклектику, ибо автоответчик голосом Элизабет вновь повторял ему те же фразы, ласковые словечки и прозвища, которые он сам некоторое время назад произносил, любовно обращая их к Ким. Сейчас это был некий коллаж, некое ироническое воспроизведение его фалло-эгоцентрической страсти, игровая интертекстуальная инверсия jouissance'а, оргазм, ставший безрадостным и мучительным. Однако Пол был рад, что даже в подобной ситуации его жена не утратила чувство юмора.

Наконец она замолчала, и ему показалось, что Элизабет повесила трубку. Тогда должен раздаться сигнал об окончании записи, а его нет. Пол услышал еще несколько тяжелых вздохов, возможно, даже всхлипов... а потом ее голос зазвучал совсем обыденно, как голос доктора Джекила в его женской ипостаси, недавно получившей постоянное место в университете и в конце концов вырвавшей трубку из рук мрачной и злобной мисс Хайд. С ним беседовала та Элизабет, которую он хорошо знал и которую даже когда-то любил, всегда тщательно продумывающая, что следует сказать по телефону, порой репетирующая, а в случаях особенного волнения даже читающая по бумажке.

– Я бы убила тебя своими руками, Пол, – говорила она, голос немного дрожал. – Я бы глаза тебе выцарапала. Я бы вырвала твою мерзкую глотку. И если бы я знала, как это делается, я бы сейчас же направилась в Габрини-Грин и наняла целую банду хулиганов, одуревших от наркоты, оплатила бы их проезд до Блеф-Сити, только чтобы они разделали тебя, как форель под белым соусом. Единственное, о чем я жалела бы, – что меня не будет с ними в нужный момент. И что я сделала это не собственными руками.

Последовала пауза: долгий вдох и монументальный выдох.

– Слушай внимательно, Пол. Ты слышишь булькающий звук? Это звук твоей карьеры, смываемой в канализацию. Я принесу священный обет и начну крестовый поход с тем, чтобы ноги твоей больше никогда не было в университетской аудитории. Разве что в качестве жалкого и всеми презираемого уборщика. Распрощайся со своими академическими перспективами навеки. Ты умер. Тебя больше нет.

Элизабет повесила трубку, автоответчик щелкнул и зажужжал: начала перематываться пленка. Когда перемотка закончилась и красный огонек прекратил мигать, Пол нажал кнопку воспроизведения и еще раз прослушал всю запись, сидя на полу посередине кухни практически в полной темноте. Ветерок, дувший в окно, шевелил его волосы, обдувал холодом щеки. Пол повернулся к нему лицом, открыл глаза, чувствуя, как ветер слегка отрезвляет его. Сзади же лились потоки гневной арии Элизабет. Под окном он заметил телефонный аппарат из спальни. Телефон лежал в путанице проводов, пластиковый корпус полностью разбит. На кучке белого пластика он разглядел что-то маленькое и красненькое, словно вишенку на мороженом. Пол наклонился и в последних лучах заходящего солнца рассмотрел крошечную игрушечную мышку Шарлотты. Пол закрыл глаза и представил еще одно проявление невероятной изобретательности этого дьявольского существа. Она неслышно входит в спальню на своих мягких лапках, незаметно для двух человеческих существ, занятых любовной борьбой, крадучись обходит кровать и тихонько запрыгивает на ночной столик, застывает на мгновение, чтобы бросить на происходящее на кровати взгляд кастрата, исполненный нескрываемого презрения. И Пол слышит словно наложенный сверху голос Элизабет, говорящий: «Осторожно, милая, не наступи на телефон», но Шарлотта, конечно же, не наступит на него, она опускает голову и своим холодным, влажным, розовым носом сталкивает трубку с рычага, потом еще какое-то мгновение спокойно наблюдает за безумной парой на кровати и приближает нос к кнопке с телефонным номером Элизабет в верхнем левом углу – даже кошка способна это запомнить. И просто нажимает ее.

Пол встал и обернулся. Вокруг уже совсем темно. Пленка в автоответчике закончилась, и он отключился. В квартире царила гробовая тишина, весь свет был выключен, но Пол уже привык к темноте. И видел совсем неплохо... как кот. Он проследовал по коридору в спальню и начал с кровати. Крякнув, поднял ее вместе с пружинами, но, не обнаружив ничего, кроме пыли и карандаша, отпустил, и она рухнула с громким стуком. Он рванул дверь стенного шкафа в спальне и нырнул в этот склад ящиков, старых туфель, вешалок, начал рыться там подобно какому-нибудь зверю, разбрасывая в разные стороны всякое барахло так, словно собирался вырыть яму. Он обнаружил клочки кошачьей шерсти, тайник для мышей, почувствовал запах кошки – там на свитере она устроила себе гнездо, но саму Шарлотту так и не нашел. Он выпрямился и ощупал рукой самую верхнюю полку шкафа, но и там ее не было.

Несмотря на ледяной ветер, дувший в открытые окна, Пола прошиб пот. Он прошел в гостиную, сердце его неистово колотилось. Сорвал с дивана все подушки, перевернул стопку журналов в углу, поднял диван так же, как кровать, а потом отпустил его, и диван грохнулся об пол, отъехав от стены. Пол обнаружил еще несколько мышек и белый носок, который мог принадлежать Ким, но Шарлотты там тоже не нашел. Он прошел в ванную, тяжело дыша, все еще в полной темноте, стал рыться в шкафчике под раковиной, отшвырнув в сторону душевую занавеску. Но и здесь не было никаких признаков Шарлотты.

– Эй, маленькая сучка, – крикнул он, задыхаясь, – где ты?

Он осторожно вышел в коридор, оглядываясь по сторонам. Несколько мгновений постоял у раздвижной двери стенного шкафа. Закатал рукава и сделал вдох, стараясь создавать как можно меньше шума. Затем резким движением отодвинул дверь и ринулся внутрь, вытряхнул оттуда постельное белье, матрац, случайно задел пылесос, вылетевший из шкафа вместе с бельем, вышвырнул в коридор швабру с тряпкой, сорвав с крючков куртки и свалив их в кучу на полу. Залез в шкаф, разгребая руками все, что встречалось ему на пути, пытаясь нащупать цепочку выключателя. Наконец он наткнулся на нее, дернул и зажмурился от вспыхнувшего ослепительного желтого света. На прямоугольном квадратике ковра, где лежал матрац, Пол обнаружил основные залежи: полдюжины игрушечных мышей, три крышки от винных бутылок, сережку, бумажную луну, которую сделала Ким, и крошки от крабовых крекеров.