Радуга тяготения - Пинчон Томас Рагглз (книги бесплатно читать без .txt) 📗
Из 77 возможных карт Вайссман «покрыт» — то есть его нынешнее состояние определяется — Башней. Загадочная карта, и кого ни спроси — у всех про нее своя история. На карте молния ударяет в высокую фаллическую конструкцию, с которой падают две фигуры — одна при этом в короне. Кое-кто прочитывает эякуляцию и тем ограничивается. Другие различают характерный для гностиков и катаров символ Римской Церкви и обобщают его до любой Системы, нетерпимой к ереси: системы, которая по природе своей рано или поздно обречена пасть. Но теперь-то мы знаем, что еще на карте изображена Ракета.
Члены Ордена Золотой Зари полагают, будто Башня олицетворяет победу над величием и силу мщения. Так Геббельс и вне профессионального своего краснобайства видел в Ракете мстителя.
На каббалистическом Древе Жизни дорога Башни соединяет сфиру Не-цах, победу, с Год, славой или величием. Отсюда интерпретация Золотой Зари. Нецах пламенна и эмоциональна, Год — водяниста и логична. В теле Божества эти две сфирот — бедра, колонны Храма, вместе приводящие к Йесод, половым органам и органам выделения.
Но любую сфиру преследуют свои демоны, они же Клиппот. Нецах — клипа Орев Зерек, Вороны Рассеяния, а Год — Самаэль, Божес твенный Яд. На обоих уровнях демонов никто не спрашивал, но, наверное, у них наблюдается кро-охотная слабость, ощущение падения, эдакого отвесного, внео-хватного падения, как во сне, скорее сквозь пространство, чем между объектами. Разные Клиппот способны только на зло определенного сорта, однако движение на дороге Башни, от Нецах к Год, очевидно, привело к зарождению новой разновидности демона (это чего — диалектическое таро? Да-с, вот так-c! Вдоба-авок если вы думаете, что не бывает марксистско-ленинских магов, значит, вы плохо думали!).Вороны Смерти отведали Божественного Яда… однако в малых дозах, которые не травят, но, подобно Amanita muscaria,приводят субъекта в весьма своеобразное состояние ума… Официального имени им не дадено, однако они — демоны-хранители Ракеты.
Вайссман перекрещен Королевой своей масти. Может, это он сам, только переодетый. Она — главное прецятствие у него на пути. У ног его одинокий меч горит в короне: опять же Нецах, победа. В американской колоде эта карта нивелирована для нас до пикового туза, что несколько жутче: знаете же, какая тишина затопляет комнату, когда выпадает пиковый туз, во что бы ни играли. В прошлом у Вайссмана — уходит как фактор из его жизни — 4, она же Четверка пентаклей, на которой персона скромного достатка отчаянно цепляется за то, что имеет, за четыре золотых денария, — две монеты балбес придерживает ногами, третью положил на макушку, а четвертую крепко прижимает к животу, в котором обитает язва. Перед нами неизменная ведьма, что пытается защитить свой пряничный домик от стаи грызунов, шныряющих в темноте. Впереди Вайссмана ждет целый пир кубков, насыщение. Реки бухла и толпы шлюх вскоре предстоят Вайссману. Ну и славненько — впрочем, в окружении своем он уходит, бросив пирамиду из восьми золотых потиров. Может, ему будет дано лишь то, что надлежит бросить. Может, это потому, что в осадке на дне последней чаши на сон грядущий — горькое присутствие Двойки мечей, женщины, что сидит на скалистом берегу, в одиночестве на балтийском побережье, под луною, на глазах повязка, в руках два клинка, скрещенные на груди… обычно эта карта читается как «согласие правой и левой руки», что неплохо описывает сегодняшнюю Зону и отражает сокровеннейшие надежды Вайссмана или его страхи.
Сам он, каким видит его Мир: ученый молодой Паж пентаклей, размышляющий над своим волшебным золотым талисманом. Паж может подразумевать и девушку. Однако пентакли обозначают людей очень темнокожих, и потому карта — почти наверняка Энциан в молодости. И Вайссман наконец эдаким скудным карточным манером может стать тем, что впервые полюбил.
Король кубков, венчающий его надежды, — прекрасный король-мыслитель. Если вам интересно, куда он делся, поищите среди благоденствующей профессуры, президентских советников, свадебных интеллектуалов, что сидят в советах директоров. Найдете его почти наверняка. Только берите выше — ниже не надо.
Карта его будущего, карта того, что грядет, — Мир.
Во все стороны Пустошь окрашивается в зелень и пурпур, земля и вереск, матерея…
Нет. Стояла весна.
В поле, за деревьями, за лужайкой, стоит последний скакун — тускло-серебристый, какой-то монтаж теней. Когда-то местные германские варвары в древних своих церемониях приносили коней в жертву. Позже кони из священного жертвоприношения превратились в слуг власти. Тогда великая перемена объяла Пустошь — месила, крутила, размешивала пальцами сильными, как ветер.
Ныне, раз жертвоприношение стало деянием политическим, деянием Цезаря, последнего скакуна только и заботит, как задувает послеполуденный ветер: сначала подымается, тщится удержаться, зацепиться, но увы… всякий раз скакун переживает этот порыв в сердце своем, краем глаза, краем уха, мозга… Наконец, когда хватка ветра становится уверенна — а день повернулся к вечеру, — скакун вздергивает голову, и дрожь сотрясает — обуревает его. Хвост его хлещет ясную, юркую плоть ветра. В роще начинается жертвоприношение.
Согласно агадическому преданию примерно IV столетия, в ту минуту, когда Авраам занес нож над сыном на горе Мория, Исаак узрел Чертоги Престола. Для практикующего мистика испытать видение и миновать Чертоги один за другим — переживание ужасное и сложное. Необходимы не только зубрежка паролей и печатей, не только физическая готовность, достигаемая упражнением и воздержанием, но равно стояк решимости, который не обмякнет в самый неподходящий момент. Дабы сбить тебя с пути, ангелы у врат станут обжуливать тебя, станут угрожать, подстраивать всевозможные жестокие розыгрыши. Клиппот, скорлупки мертвых, вооружатся всей твоей любовью к друзьям, что перешли на другую сторону. Ты избрал деятельный путь, и любая запинка чревата смертельной опасностью.
Другой путь темен и женствен, покорен и самозабвен. Исаак ложится под нож. Сверкающее лезвие ширится, тянется вниз коридором, чрез который душу возносит неодолимый Эфир. Герхардт фон Гёлль на операторской тележке, восторженно гикая, гонит по длинным коридорам Нимфенбурга. (Тут его и оставим — в его полете, в его невинности…) Впереди расцветает неземной свет, средь этой позолоты и стекла почти синий. Позолотчики работали нагишом и брили головы наголо; чтобы статический заряд держал трепещущий лист, они сначала проводили кистью по волосам на лобке: в сих златых перспективах неизбывно сияет генитальное электричество. Но безумный Людвиг и его испанская танцовщица давно позади, угасают, ало вянут по ту сторону мрамора, что коварно поблескивает сладкой водою… это уже миновало. Восхождение к Меркаве, вопреки последним жалким рудиментам его мужественности, последним порывам к вероятию магии, продвигается уже неотвратимо…
Гигантская белая муха: эрегированный пенис жужжит в белом кружеве, запекшись кровью или спермою. Кружева смерти — подвенечный убор для мальчика. Его гладкие ступни стянуты вместе и обуты в белые атласные туфли с белыми бантиками. Красные соски стоят торчком. Золотая поросль на спине, германский золотой сплав, от бледно-желтого к белому, лежит симметрично вокруг хребта, дугами, тонкими и завитыми, точно изгибы отпечатка пальца, точно железные опилки на магнитных силовых линиях. Каждая веснушка, каждая родинка — темная, четко расположенная аномалия поля. На загривке проступает пот. Во рту кляп — белая лайковая перчатка. О символизме Вайссман сегодня позаботился. Перчатка — женский эквивалент Руки Славы, коей домушники освещают себе дорогу в ваш дом: свеча в руке мертвеца, что торчит, как заторчат все ваши ткани, когда язык Смерти, хозяйки вашей, восхитительно коснется вас впервые. Перчатка — каверна, куда входит Рука; 00000 — утроба, куда возвращается Готтфрид.
