Однажды орел… - Майрер Энтон (книги онлайн полностью .txt, .fb2) 📗

— Власть! — продолжал он, мрачно кивнув головой. — Теперь она есть у нас. Мы держим ее обеими руками. Перед нами новый мир, чистый как стеклышко. Эти молодые люди заплатили за него наличными, и это была горькая плата, могу вас заверить. Горькая как желчь. Они заплатили своей жизнью не за мир ракет, бомб и колючей проволоки, не за мир заморских рынков, благоприятного золотого баланса и возможностей выпотрошить по-волчьи тех, кого нам угодно называть слаборазвитыми странами. Дорогие друзья, мы можем построить новый Иерусалим, но мы достигнем только того, чего добиваемся…

Томми поймала себя на том, что с силой сжимает руки. Да, правда. Человек — это животное, как говорил Кот, как говорил и Билл Боудойн. Человек слаб, он поклоняется фальшивым богам, у него просто гениальная способность выкарабкиваться из им самим же созданных трудностей лишь для того, чтобы попадать в еще более худшие положения; он эгоистичен, вероломен и жесток… Но люди все же должны надеяться. Надеяться на мир, на любовь, на щедрость, на возможность оказаться на залитом солнечном светом берегу реки, где старые люди могут сидеть и мечтать, а дети — играть без страха. Даже потерпевшие поражение, даже те, кто находится в глубочайшем отчаянии, те, кто испытывает на себе безграничный цинизм других, все они должны надеяться…

Слезы защипали ей веки; она заморгала, посмотрела на худую, осунувшуюся фигуру Дэмона. Он был одет в выходную форму, хорошо отглаженную, хотя сильно потертую на локтях и на плечах. Он даже надел свои орденские планки, исключая планку, обозначающую принадлежность к частям, получившим благодарность президента. Сидевший рядом с ней мэр Клаузен слушал Сэма почти с самозабвенным вниманием; человек по имени Хэрродсен и его компаньон, похожий на маклера по продаже недвижимой собственности, скрестив руки, нахмурясь, сердито смотрели себе на ноги. Милый Сэм!.. Если им хочется ненавидеть его за то, что он говорит такие вещи, пусть ненавидят. Должен же кто-то сказать им это…

— Давайте же запомним это. Они хотели, чтобы мы запомнили это, хотя бы только для того, чтобы заставить нас укрепить решимость не сеять раздоры и не вызывать новую войну. Обнаженный меч, который мы так гордо держим — в руках, обоюдоострый: он так же опасен для держащего, как и для окружающих…

— Мы стоим на распутье. В одном направлении лежит путь великодушия, достоинства и уважения к другим расам и обычаям; другой путь наверняка ведет к алчности, подозрительности, ненависти и к старой кровавой дороге насилия и бессмысленных разрушений, а теперь, да оградит нас бог, и к полному уничтожению всех конфликтов и триумфов человеческой расы на земле. Мои дорогие друзья и сограждане, какой путь мы изберем?

На мгновение он умолк, окидывая толпу оценивающим взглядом, затем поднял руку ко лбу.

— Простите меня, если можете, за такое мрачное выступление в этот прекрасный сентябрьский день, когда по всей стране раздается эхо победных возгласов; но я слишком удручен тяжестью потерь, я вынужден громко сказать об этом, как сказал еще один солдат, уставший от кровопролития и безумия: «Так покоримся же тяжести испытаний, принесенных этими печальными временами; говорите то, что на сердце у вас, а не то, что вы должны сказать…»

Он замолчал и повернулся спиной к покрытым флагами перилам, печальный, суровый, подавленный. Томми заметила, что вокруг нее сначала воцарилось короткое изумленное и испуганное молчание, а потом раздались неуверенные аплодисменты. Мэр Клаузен вытирал глаза тыльной стороной своей большой красной руки; Уолтер Хэрродсен смотрел на Сэма с напряженной и озлобленной улыбкой. Не обращая на него внимания, Сэм сел рядом с Томми.

Затем торжественно сняли покрывало с памятника — каменной плиты, выглядевшей до абсурда будничной и небольшой. Его преподобие Эккерт предложил всем прочесть молитву, а потом вперед выступил с горном ветеран из тридцать второй дивизии и протрубил сигнал отбоя: звуки пронеслись в неподвижном воздухе, как легчайшие, чистейшие стеклянные шарики. На этом церемония закончилась. Все поднялись со стульев. Несколько солдат окружили Сэма и пожимали ему руку, разговаривали с ним. А Томми все еще не понимала, что же она чувствует, зачем приехала, что должна делать или говорить.

Люди бесцельно толпились на траве вокруг помоста, казалось, никто не знал, что делать, у всех на лицах было веселое облегчение, как у детей, освободившихся от докучливой обязанности, и это разозлило Томми. Брат Сома Ти пригласил всех сесть в машины и ехать домой пообедать.

— Сегодня у нас твое любимое блюдо, — сказала Сэму его мать. — Жареные цыплята.

— Ну так поедемте, — ответил он, ласково улыбаясь.

— Все тот же Печальный Сэм, — сказала сестра Сэма Пег и подмигнула Томми. — Расшевелил их всех, подбросил им тему для размышлений. Нисколько не изменился, правда?

— Да, нисколько, — ответила Томми.

— Пошли, Сэм, — позвал Ти, — поехали. Никто не тронется с места, пока ты не поедешь.

— Вы поезжайте вперед. — Он взял руку Томми и зажал ее в своих, как когда-то в Канне на Ля-Круазетт; она посмотрела на него с изумлением. — Мы придем домой попозже.

— Но послушай, поедем, какой смысл болтаться здесь?…

— Увидимся дома. Мы пойдем пешком.

— Хочет показать своей милой город, — сказал Тед Барлоу. — Понятно, понятно.

Ти выглядел обескураженным. Его поредевшие волосы были аккуратно разделены пробором.

— Но места в машине хватит всем, ведь ехать полмили, Сэм.

— Мы пройдемся. Поезжайте вперед, — повторил Сэм, притворно нахмурившись. — Отправляйтесь, отправляйтесь.

Улицы были переполнены народом, жители города то и дело окликали его, останавливались, чтобы перекинуться словом и пожелать ему всего хорошего; всем им хотелось еще и еще раз произнести его имя, будто это был талисман, как старая однофранковая монета, которую он всегда носил в правом кармане брюк вместе с перочинным ножом с костяной рукояткой.

— Сэм! — раздавались их голоса в свежем осеннем воздухе. — Сэм… Сэм Дэмон…

Затем, повернув, Сэм и Томми стали подниматься на вершину холма мимо большого белого дома с колоннами и оранжереей, с высокими коваными железными воротами; потом они остались одни на краю поля, простиравшегося вниз, к обрыву у берега реки. По полю, что-то вынюхивая, кружила большая серая собака.

— Сэм, — сказала Томми, — тебя осудят за эту речь.

— Да. Чертовски подходящий случай.

— Эти репортеры записали все до последнего слова.

— Я думаю, что дал им достаточно оснований отправить меня на виселицу. Черт с ними, четыре года я держал свой рот на замке. Но к генералам с двумя звездами никто не прислушивается.

— Это была хорошая речь, — сказала она. — Я рада, что ты высказал все это. Хотя не думаю, что в управлении генерал-адъютанта она вызовет большой восторг.

Сэм презрительно фыркнул:

— После того как придира Кот напишет мне аттестацию, они не дадут под мое начало даже военного склада в каком-нибудь Споку алми-Джанкшен.

— Ох нет, он не может сделать этого! — запротестовала она. — После того как твоя дивизия была упомянута в приказе президента…

— Думаешь, не может? Подожди, и увидишь. Он может сделать все, что ему заблагорассудится. Теперь он там ходит в любимчиках у Макартура. — Он мрачно улыбнулся. — Они понимают друг друга.

Вдалеке, где-то среди тополей и зарослей у реки, послышался одиночный выстрел из ружья. Собака, бегавшая по полю, куда-то пропала.

— Ну что ж, во всяком случае, война кончилась.

— Нет. Ничего еще не кончилось.

— Что именно? — Она посмотрела на него с тревогой.

— Самые большие сражения еще впереди.

Она вспомнила Билла Боудойна, заправлявшего в брюки рубашку в Ист-Хэмптоне под аккомпанемент барабанившего по стеклам дождя.

— Россия? — пробормотала она. Ее сердце сжала щемящая боль. Он покачал головой и сказал: