Конец света. Русский вариант (СИ) - Афанасьева Вера (читать книги txt) 📗
Вот, еда, например. Вроде бы, это необходимость, и можно есть всё, что дает организму необходимое количество белков, жиров и углеводов. А можно взять чудесную плетёную корзину и отправиться на залитый солнцем базар. Долго-долго ходить по душистым, благоухающим зеленью и фруктами рядам, смотреть, трогать, нюхать и выбирать, постепенно наполняя корзину чудесными, отмытыми до блеска, сияющими на солнце плодами и чувствуя себя, словно в раю.
А потом придти домой и радостно приготовить прекрасные и простые блюда, красиво сервировать стол. Сесть за него и не съесть, а вкусить, испытывая радость и наслаждение. И пусть не говорят о занятости, об отсутствии времени, всё дело было во взгляде и вкусе. На худой конец, можно было чуть реже есть – не младенцы, здоровый человек может прожить без еды сорок дней. А ложкой и вилкой мы роем себе могилу, причём именно жадными и торопливыми ложкой и вилкой.
Доводы же, что так вести себя могут только люди, не обремененные обязанностями, детьми и стариками, что нельзя сделать красивой жизнь, если приходится стирать пелёнки, выносить судна, мыть унитазы или наблюдать, как во время еды кто-то срыгивает или вынимает искусственную челюсть изо рта, Лиза отвергала.
Надо было просто любить людей, любить и все. Да, человеческое тело все состоит из гадостей. Да, оно может быть старым, больным, уродливым, немощным. Но если смотреть на мир светлым взглядом, если вынуть из глаза все пылинки, соринки и кусочки разбитого кривого зеркала, то увидишь не лысины, складки жира и испорченные зубы, а человека. Не отдельные, иногда неприятные детали, а целое. А тот, кто слишком озабочен деталями, например, своими прыщами или морщинами, как раз целого-то и не видит. И вряд ли увидит когда-нибудь – любой прыщ на носу застит ему весь мир.
Это относилось и ко всему белому свету. Его тоже нужно было просто любить, и всё. И тогда вместо грязи, уродств, разрушений и несправедливостей можно было увидеть чистоту, красоту, гармонию и совершенство. Именно любовь и делала все целостным и прекрасным, именно любовь.
Лиза и любила, и больше всего – маленьких детей и старух. Они ближе всех остальных находились к небытию: одни недавно пришли оттуда, другие должны были вскоре отправиться туда. И поэтому были очень серьезными, очень внимательно относились к миру. И были очень похожи друг на друга: многое ещё или уже не умели, многого боялись и удивлялись всему.
Старухи были особенно прекрасны, и Лиза часто наблюдала за ними. Всё для них было значительным, они уже знали, что в мире важно всё. И всё это любили и ценили. Поэтому у них всегда и всюду был порядок, всё было правильно. И у маленьких детей был порядок, и тоже всё было по правилам. Видя потрепанную старушачью сумочку, в которой как величайшие ценности в строгом порядке хранились сломанное зеркальце, огрызок губной помады, дряхлый платочек, потертый кошелёк и множество каких-то непонятных пустячков, она вспоминала себя, маленькую. И она вот так же правильно укладывала в мамину старую сумочку такие же вещицы и отправлялась во двор, чувствуя себя обладательницей несметных сокровищ. Смотреть на старух было чудесно и грустно.
Но прекрасное можно было усмотреть во всем. Точно так же как и во всем можно было усмотреть интересное. Для всего этого требовалась самая малость: следовало быть эстетом и умницей. Эстетов же и умников было так мало, что оба эти слова часто даже звучали как ругательства. Но Лизе в пару был нужен именно такой, и она хорошо понимала, что найти его будет совсем непросто.
Вернее, искать и не следовало – что нужно, то само найдется. Но следовало понимать, что именно должно найтись, чтобы не пропустить это, когда оно встретится. Все в итоге, разумеется, решали удача и случай, потому что кто-то подходящий мог жить в Австралии, и ему могло оказаться семьдесят девять лет. Но Лиза была уверена, что ей непременно повезет, никуда не торопилась, хотя окружающие и прочили ей непременное одиночество.
Дружила же Лиза со многими мужчинами, но больше всех – со старшим братом. Брат был историком, с удовольствием играл в исторические исследования, концептуально играл, чем вызывал большое уважение Лизы. Она не сомневалась, что исторические реконструкции рано или поздно приведут ее любимого братца в интереснейшую собственную историю. И с удовольствием ждала её начала, полагая, что в этом случае и на ее долю достанется толика занимательных приключений.
– Осуществить все это, наверное, очень дорого?
– Не дороже денег.
– И технически сверхсложно?
– В стране, производящей МИГи и атомные подлодки, можно сделать всё. А здесь – дешевле, чем где бы то ни было.
– Скажите ещё – Фобос. Все эти ваши технологичные устройства, конечно, очень интересны и зрелищны. Но они не могут стать квинтэссенцией. Не главное это, уверяю вас как профессионал, не главное.
– Не главное, говорите? Посмотрел бы я на вас, если бы вы, не зная сути происходящего, внезапно увидели все эти неглавные устройства в действии.
– Это в вас говорит молодость. Молодым людям всегда кажется, что наибольшее впечатление можно произвести техникой.
– А чем же его можно произвести?
– Все решают детали, всякие пустячки, маленькие штучки. Мушки на щёчке и бантики на блузке. Именно они сильнее всего запоминаются, могут заворожить или до смерти напугать и остаются в сознании навсегда. Никакое зрелище самой чудовищной битвы не может превзойти вида гнойной раны, в которой кишат черви. А десять коитусов подряд могут значить меньше, чем прикосновение мизинца к мизинцу. Впечатление производит именно тот, кто умеет создавать детали. А детали не так уж дороги.
– Смотря какие детали.
– Это верно. Вот ваш перстень, например, – деталь. Так вы познакомите меня с техническими ресурсами, покажете весь парк?
– Непременно, завтра же и сходим на производство. Но всего я вам не покажу, тут далеко не всё.
– Само действие должно быть очень строго выстроено. Последовательно, но с необходимыми паузами.
– Да, я понимаю. Паузы – великое дело. Именно во время пауз всегда и происходит всё самое главное. Кстати, и в оригинале они предусмотрены весьма значительными. Но у нас на длинные паузы времени нет, сами понимаете, почему.
– Да, сроки поджимают.
– И не только сроки. Вы же знаете, в этой стране ничего не удается долго скрывать.
– Долго? Поражаюсь вашей наивности. Уверен, что некоторым солидным ведомствам уже давно все известно.
– Вот как раз эти ведомства-то меня мало волнуют. Они, конечно, все уже знают, но трогать меня не будут. Им это на руку.
– Что ж, пожалуй, вы правы. Но только пока и отчасти. Пока они вас не тронут. А потом – как получится, это всё непредсказуемо. Они будут делать так, как им нужно. Думаю, сейчас они, и в самом деле, не будут вам препятствовать. В стране непросто, вы работаете им на руку. Но они могут попытаться вами руководить.
– А вот это им вряд ли удастся. Я непрактичен, они даже не представляют, насколько. Возможно, я самый непрактичный на свете.
– Вы начинаете мне нравиться. Что, у вас и строгий план действий есть? И временной график?
– Да, они составлены с учетом наших технических возможностей и психологических особенностей людей. Группа психологов работала до этого пару лет и сейчас может почти наверняка сказать, сколько и кому времени необходимо, чтобы воспринять подобные события, а сколько – чтобы привыкнуть к ним.
– А кого они тестировали? Обычно психологи проверяют собственных пациентов, причем очень малое их число. А затем обобщают сразу на всех людей. Это у них с Фрейда так повелось. Но ведь это порочная практика – проверять что-то на впечатлительных психах, а потом считать, что все толстокожие будут воспринимать это точно так же.
– Уверяю вас, что наши психологи были более добросовестными и проверяли обычных обывателей. Они выстроили и иерархию эмоционального восприятия различных событий. Процесс имеет смысл проводить с ее учетом. По нарастающей.
