Прислуга - Стокетт Кэтрин (читать книги без регистрации полные .TXT) 📗

Она произносит это совсем не так, как моя мать месяц назад. Я смеюсь и рассказываю ей о том, о чем никому не говорила, — о телефонных звонках, резюме, отправленном в «Харпер и Роу». О том, что хочу стать писательницей. И о совете, полученном от Элейн Штайн. Как здорово все же поделиться с кем-нибудь.

Эйбилин кивает, принимаясь за следующий помидор:

— Мой мальчик, Трилор, он тоже любил писать.

— Я не знала, что у вас есть сын.

— Он умер. Два года как.

— О, простите…

Некоторое время слышен только голос отца Грина да шорох падающей томатной кожуры.

— По английскому всегда получал одни «отлично». А потом, когда вырос, купил себе пишущую машинку. — Плечи ее поникли. — Говорил, напишет книгу. Была у него одна идея…

— Что за идея? — интересуюсь я. — Если, конечно, вы можете рассказать…

Сначала Эйбилин ничего не отвечает. Все чистит и чистит помидоры.

— Он читал книжку, «Человек-невидимка». А как прочел, говорит, напишет, каково это — быть черным и работать у белых в Миссисипи.

Я нервно озираюсь, понимая, что на этом месте моя мама прервала бы беседу. Она бы мило улыбнулась и сменила тему — заговорила бы, например, о ценах на чистящие средства или белый рис.

— Я тоже прочла «Человека-невидимку» после него, — продолжает Эйбилин. — Мне понравилось.

Я киваю, хотя сама не читала. И вообще никогда прежде не представляла себе Эйбилин читающей.

— Он написал почти пятьдесят страниц, — продолжает она. — Я разрешила его девушке, Фрэнсис, забрать листки. На память о нем.

Руки Эйбилин замирают. Я вижу, как прокатывается комок в горле, когда она сглатывает.

— Пожалуйста, не рассказывайте никому, — произносит она, гораздо мягче. — Он ведь хотел написать о своем белом боссе.

Эйбилин закусывает губу, и меня пронзает мысль — она до сих пор боится за сына. Его уже нет на свете, но материнские страхи все еще живы.

— Это замечательно, что вы рассказали мне, Эйбилин. Думаю, это… смелая идея.

Эйбилин пристально смотрит мне в глаза. Потом берет очередной помидор, нож. Я жду, что сейчас польется красный сок. Но Эйбилин останавливается, бросает взгляд на дверь.

— Несправедливо, пожалуй, что вы не знаете, что случилось с Константайн. Только я… простите, неправильно, что я говорю вам об этом.

Я молчу, боюсь спугнуть момент.

— Но я могу вам сказать, это касается ее дочери. Она тогда приехала повидаться со своей мамой.

— Дочери? Константайн никогда не говорила, что у нее есть дочь. — Я знала Константайн двадцать три года. Почему она скрывала это от меня?

— Ей тяжело было. Ребеночек родился совсем… светлым.

Я припоминаю, о чем рассказывала Константайн много лет назад.

— Вы хотите сказать, со светлой кожей? То есть… она белая?

Эйбилин кивает и вновь принимается за помидор.

— Пришлось отослать ее из дома, куда-то на север, думаю.

— Отец Константайн был белым, — говорю я. — О… Эйбилин… вы же не думаете… — Жуткая мысль проносится в голове. Я слишком потрясена, чтобы закончить фразу.

— Нет, нет, мэм, — мотает головой Эйбилин. — Совсем не то. Парень Константайн, Коннор, он был цветным. Но раз уж в самой Константайн текла кровь ее отца, ребеночек родился белый. Так… случается.

Мне стыдно за собственные дурные мысли. Но я все равно не понимаю.

— Почему же Константайн мне не рассказала? — не могу успокоиться я. — Почему отослала ее прочь?

Эйбилин задумчиво кивает, словно она-то все понимает. Но я — нет.

— Это было для нее самое тяжкое, сколько я ее знала. Константайн тысячу раз говорила, что дождаться не может, когда дочка вернется.

— Вы считаете, дочь имеет отношение к тому, что Константайн выгнали? Что произошло?

И тут Эйбилин замыкается. Занавес опустился. Она кивает в сторону писем Мисс Мирны, давая понять, что готова отвечать на хозяйственные вопросы. По крайней мере, сейчас.

Днем заезжаю к Хилли, на футбольное сборище. Вдоль улицы выстроились пикапы и длинные «бьюики». Заставляю себя войти в дом, прекрасно понимая, что буду единственной одиночкой на этом мероприятии. Гостиная полна парочек, устроившихся на диванах, на стульях, на ручках кресел. Жены сидят прямо, скрестив ножки, мужья — чуть склонившись вперед. Взгляды прикованы к экрану телевизора. Останавливаюсь в дальнем конце комнаты, обмениваюсь с кем-то улыбками. В комнате тихо, слышен только голос комментатора.

— Ууаааааууу!

Раздается рев, руки взмывают в воздух, дамы подскакивают и принимаются хлопать в ладоши. Я грызу ногти.

— Давай, «Ребелс»! Покажи «Тиграм»!

— Вперед, «Ребелс»! — вопит Мэри Фрэнсис Трули, радостно подпрыгивая. Стильный у нее костюмчик.

Я разглядываю воспаленную розовую кутикулу на своих ногтях. В гостиной повсюду — красная шерсть, бриллиантовые кольца, витает аромат бурбона. Интересно, женщинам действительно так интересен футбол или они просто прикидываются, чтобы произвести впечатление на мужей? За четыре месяца, что я в Лиге, меня ни разу не спросили: «Как там "Ребелс"?»

Перебрасываясь приветствиями с некоторыми парочками, пробираюсь в кухню. Служанка Хилли, высокая и стройная Юл Мэй, вставляет тоненькие сосиски в булочки. Еще одна чернокожая девушка, помоложе, моет посуду в раковине. Хилли болтает с Диной Доран, машет мне рукой.

— …Я в жизни не пробовала птифур вкуснее! Дина, ты самый талантливый кулинар в Лиге! — И Хилли заталкивает в рот остаток пирожного, тряся головой и постанывая от удовольствия.

— Ой, что ты, спасибо, Хилли, они, конечно, требуют времени, но, думаю, стоят того, — Дина сияет. Кажется, она сейчас разрыдается от потока восторгов Хилли.

— Так ты сделаешь? О, как я рада. Нашему Комитету по кондитерским изделиям просто необходимчеловек вроде тебя.

— А сколько штук нужно приготовить?

— Пятьсот, к завтрашнему дню.

Улыбка застывает на лице Дины.

— Ладно. Думаю, я смогу… поработаю ночью.

— Скитер, ты все-таки пришла! — приветствует меня Хилли, и Дина на трясущихся ногах выходит из кухни.

— Я ненадолго, — тут же вставляю я — возможно, чересчур поспешно.

— Так, я все узнала, — подмигивает Хилли. — На этот раз он точно приедет. Через три недели.

Я вздыхаю, наблюдая, как длинные пальцы Юл Мэй ловко снимают булочку с ножа, — я прекрасно понимаю, о чем идет речь.

— Ну, не знаю, Хилли. Ты уже столько раз пыталась. Возможно, это знак. — В прошлом месяце, когда он отменил свидание за день до встречи, я позволила себе некоторое волнение. Не хотелось бы проходить через это вновь.

— Что? Даже думать не смей.

— Хилли… — Пора уже решительно заявить об этом. — Ты же знаешь, я не в его вкусе.

— Ну-ка, посмотри на меня, — приказывает она, и я подчиняюсь. Мы все покоряемся Хилли.

— Хилли, ты не можешь заставить меня…

— Это твой шанс,Скитер. — Она хватает меня за руку и крепко прижимает палец к моей ладони, как некогда Константайн. — Твой шанс. И, черт побери, я не позволю тебе упустить его только потому, что твоя мамаша внушила тебе, что ты недостаточно хороша для таких парней.

Горькие, но правдивые слова больно ранят. Да, я боюсь своей подруги, ее настойчивости и цепкости. Мы с Хилли всегда были бескомпромиссно честны друг с другом, даже в мелочах. Остальных людей Хилли щедро потчует ложью, как пресвитерианец — чувством вины, но, по молчаливому уговору между нами, честность — единственное, что позволяет нам оставаться подругами.

С пустой тарелкой в руках в кухне появляется Элизабет. Она улыбается, но, заметив нас, останавливается. Мы втроем молча смотрим друг на друга.

— Что случилось? — волнуется Элизабет. Наверняка думает, что мы говорили о ней.

— Итак, через три недели? — уточняет Хилли. — Придешь?

— О да! Конечно же, ты придешь! — радостно восклицает Элизабет.

Смотрю на улыбающиеся лица. Это не похоже на мамино вмешательство в личную жизнь — просто чистая надежда, без лукавства и обиды. Ужасно, что подруги обсуждают судьбу моей первой ночи за моей спиной. Ненавижу их за это, но вместе с тем люблю.