Математические досуги - Свет Жанна Леонидовна (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
Что еще меня смущало — это мой аппетит. Я никак не могла наесться. Такого количества еды, как в этом доме, мне не приходилось видеть раньше. У них был холодильник, а в нем — сыр, колбаса, сливочное масло, всякие молочные штучки. Кроме того, на обед готовили много, можно было, при желании, съесть не одну котлету, а сколько хочешь, то и дело пекли и жарили пирожки, кексы, разное печенье. Под кухонным окном был шкафчик с отверстием наружу, а в нем — банки и горшочки с соленьями, копченое и соленое сало — и все это можно было есть, когда и сколько захочешь. А сколько у них было варенья! Летом Дмитрий Андреич, бабушка и прабабушка переезжали на дачу — он был преподавателем в техникуме, отпуск имел длинный, и весь его тратил на сад и огород. Поэтому не было нехватки сырья для всяких домашних заготовок, которых хватало до следующего урожая.
Мне было стыдно своей прожорливости, но наедаться я начала только месяца через два после приезда. Я даже поправилась немного, но все сказали, что мне это идет, да я и сама видела, что моя худоба имела болезненный вид: я выглядела почти изможденной, а, поправившись, вдруг приобрела фигуру и формы, превратилась из мальчика в женщину и понравилась сама себе.
Бабки не знали, как нас с Мишкой повкуснее накормить, я старалась почаще торчать на кухне, когда бабушка готовила и смотрела, что и как она делает, чтобы научиться. Ей это нравилось, она многое мне объясняла, предлагала сделать то одно, то другое, мы разговаривали во время работы, и незаметно для себя я стала называть ее так же, как и Сережа — Ба. Мать он называл Ма, прабабушку — Пра, а отчима — Андреичем. Постепенно я тоже стала так к ним обращаться, и все приняли это как должное.
Все в этом доме было необычно для меня. По моим представлениям, они были богаты. Ма и Андреич работали — он преподавал в техникуме, она — в институте, а во время летних каникул ездила в экспедиции — была биологом, возила студентов на практику — у Ба и Пра были пенсии. Квартира была большая, но все было сделано так, чтобы квартира, со временем, досталась Сереже. Была она обставлена мебелью еще из приданого Пра, хорошо отреставрированной и заново перетянутой. Каким-то чудом эта мебель не сгорела в печке во время войны, хотя семья эвакуировалась, и квартира стояла пустая. Все был добротным и красивым в этом доме. Многое было старинным, что-то привозил из плавания отец Сережи, что-то привез уже он сам. Я понимала, что они гораздо состоятельнее, чем мои родители, что им легче быть более щедрыми, но, с другой стороны, мало ли я слыхала рассказов о прижимистых богачах! И еще я поняла, что бедность коверкает души сильнее, чем богатство, тем более, что все было нажито ими совершенно честно, в трудах праведных.
Сережа тоже, наверное, хорошо зарабатывал. Мне, правда, и в голову не приходило разговаривать с ним на эти темы. Он однажды попытался что-то мне рассказать, но я смешалась и сказала ему, что преждевременно обсуждать это — я еще не чувствую себя вправе знать о его доходах и расходах, что меня и так смущают мысли о том, как много он и его родные тратятся на меня и Мишку.
Сергей рассердился и сказал, что подобные глупости он больше слушать не желает, но что понимает меня и пока — он подчеркнул это пока — тоже не требует от меня участия в обсуждении домашнего бюджета, но что я должна понимать: рано или поздно от этого никуда не денешься, если все пойдет так, как ему хотелось бы. Помолчав, он добавил, что надеется на совпадение наших желаний и устремлений. Я кивнула, он взял мою руку и поцеловал ее — необычно и трогательно: не тыльную сторону, а ладонь у запястья.
Это он впервые позволил себе некое физическое сближение, небольшой контакт. До сих пор единственное, что он себе позволял — это держать меня под руку на улице.
Мы проводили много времени наедине. С утра он уходил на работу, но вечером бабки забирали у нас Мишку, и мы проводили это время вдвоем — ходили в кино и театры, просто гуляли или сидели в его комнате и разговаривали.
Иногда мы вместе со всеми сидели в гостиной и смотрели телевизор. Однажды Сережа, как обычно, сел радом со мной на диван и вдруг обнял меня за плечи. Я сначала замерла, но потом почувствовала, что, оказывается давно этого хочу и жду. Я прижалась щекой к его плечу и ощутила такой покой, такое умиротворение, как будто вернулась из долгой тяжелой поездки домой.
В остальном он вел себя очень сдержанно, не форсировал события, а у меня внутри был еще какой-то стопор, не позволявший захотеть чего-то большего.
Время шло, летело, неслось! Капремонт его корабля закончился, шла уборка, вот-вот он должен был уйти в плавание, и я начала испытывать легкую панику от мысли, что останусь одна.
Я отдавала себе отчет, что любви между нами нет. Не было лихорадки в крови, не екало сердце при встречах. Мы были нужны друг другу — с каждым днем все сильнее. Он подарил мне семью, покровительство старших, которого мне не хватало всю жизнь, теплый дом, достаток, покой. Что давала ему я, я еще не знала, но что-то нужное для себя он, явно, получал. Мы сближались все сильнее, все откровеннее были наши разговоры, все легче было рассказывать о себе.
Однажды он позвонил с работы и сказал, что вынужден задержаться допоздна. За месяц это был первый вечер без него, было как-то пусто, и вот тут-то произошел разговор, которого я уже и ждать перестала. Мы пили чай, когда Ма сказала, что нам нужно поговорить. У меня внутри все болезненно сжалось, я побледнела — я почувствовала это — и стала смотреть в свою чашку, не в силах поднять голову и взглянуть на нее.
Она, не обращая внимания на попытки Ба остановить ее рассказала мне, что Сережа был женат — женился сразу после окончания училища. Что они ждали ребенка, жена его была на седьмом месяце. Он проводил жену в консультацию на очередной осмотр, а сам отошел на другую сторону улицы купить сигарет. Он как раз открывал пачку, когда жена вышла из поликлиники и стала переходить улицу, направляясь к нему. Какой-то скот на бешеной скорости проехал на зеленый свет, сбил ее и умчался, не остановившись. Она умерла на месте. Вот уже семь лет он был один, никого не приводил домой, ни к кому не ходил, а осенью вернулся из отпуска сам не свой и объявил им, что женится на женщине с ребенком, что там такой мальчишка, ему кажется, что он похож на его бедного малыша — это он впервые за семь лет сказал что-то о своем неродившемся ребенке — и что мама тоже хороша, но даже если бы это было не так, он бы ради мальчика на ней женился.
Вот и прояснились мотивы его летнего поведения — я ведь чувствовала, что дело не во мне и не ошиблась, оказывается.
Ма сказала, что они со страхом ждали моего приезда, она хочет быть честной и поставить все точки над i. Но что они договорились между собой принять кого угодно ради их мальчика. Ведь все эти семь лет они страдали и переживали за него и вместе с ним.
Она не может передать мне, какое облегчение испытала вся семья, увидев меня. И весь этот месяц им становилось все легче и спокойнее за Сережу. Они догадываются, что и у меня в жизни было какое-то несчастье — они не знают, какое, но если я не хочу рассказывать, они это поймут. Для них главное — чтобы Сереже было хорошо, а ему, как им кажется, со мной хорошо. И теперь они верят, что я стану родной им и их мальчику. А они, со своей стороны, готовы все сделать, чтобы помочь мне и Мишке в этой жизни.
Под конец ее монолога мы все уже хлюпали носами, Андреич ужасно сопел, потом вышел и вернулся с рюмками и графинчиком водки, заявив, что после такого без поллитры не обойдешься. Мы все выпили, скривились, а я даже закашлялась — я впервые пила водку — и тут слово взяла Ба.
Она сказала, чтобы я не рассказывала Сереже об этом разговоре. Если он сам решит сообщить мне о погибшей жене, чтобы я сделала вид, будто ничего не знаю. Что мне это поможет, с одной стороны, пожалеть его, а с другой — не ущемить его самолюбия. Он ведь тоже не знает, что и как произошло у меня в жизни, и рассказать некому, ему труднее, а мне они облегчают задачу, потому что хотят помочь нашему сближению. После этого она сказала, что конференция окончена и чтобы все шли по своим комнатам и не мешали бы ей спокойно убрать со стола.
