Ведьма с Портобелло - Коэльо Пауло (читать книги без сокращений .txt) 📗
Но я хочу получить оставшуюся половину денег. И, подавая им вино, спрашиваю, в каком отеле она остановилась. Обещаю завтра в десять утра быть у нее.
Хирон Райан, журналист
Едва пригубив первый бокал вина, она сообщила – хотя я ни о чем, разумеется, не спрашивал, – что у нее есть друг, сотрудник Скотланд-Ярда. И, разумеется, это была ложь: просто она заметила выражение моих глаз и попыталась отдалить меня.
Тогда я ответил, что и у меня имеется возлюбленная. Стало быть, счет стал равным.
Через десять минут после того, как заиграла музыка, она поднялась. До этого разговаривали мы мало и только на самые общие темы – делились впечатлениями о Бухаресте, сетовали на ужасающие дороги. О моих разысканиях не было сказано ни слова. Но стоило лишь ей встать, как передо мной – и всеми, кто в эту минуту находился в ресторане, – возникла богиня во всей славе своей, жрица, заклинающая ангелов и бесов.
Глаза ее были закрыты, и Афина, словно не сознавая, где она, кто она, чего ищет в мире, парила в воздухе, вызывая со дна лет прошлое, выявляя настоящее, открывая и провидя грядущее. В ее танце причудливо перемешивались чувственный накал и чистейшее целомудрие, разнузданность и откровение, гимн Богу и природе одновременно.
Посетители замерли над своими тарелками, глядя на этот танец. Теперь уже не она двигалась в такт музыке, а музыканты старались следовать ее движениям, и ресторанчик в подвале старинного дома на одной из улиц Сибиу превратился в египетский храм, где приверженцы культа Исиды отправляют свои таинства. Запах вина и жареного мяса сменился благовонием, вводившим всех нас в транс, и всем нам в тот миг довелось испытать, каково это – покинуть этот мир и войти в новое, неведомое измерение.
Гитары и труба смолкли, слышались только ритмичные звуки ударных. Афина продолжала танец – так, словно ее уже не было здесь, среди нас: на лбу проступила испарина, босые пятки с силой ударяли в деревянный пол. Какая-то женщина поднялась со своего места и бережно завязала косынку на шее танцовщицы – и вовремя, потому что ее блуза грозила вот-вот сползти с плеча, обнажив грудь. Но Афина словно и не заметила этого, ибо пребывала в иных сферах, пересекала границы тех миров, что почти соприкасаются с нашим, но никогда не дают обнаружить себя.
Посетители начали хлопать в ладоши в такт музыке, и Афина, будто черпая энергию из этих ритмичных рукоплесканий, ускорила движения, кружась и кружась, удерживая равновесие в пустоте, и словно бы выхватывая все, что мы, простые смертные, могли предложить верховному божеству.
И вдруг замерла на месте. И все остановились, включая музыкантов. Глаза ее были по-прежнему закрыты, но по щекам катились слезы. Воздев руки к небесам, она закричала:
– Когда умру, заройте меня в землю стоймя – я и так всю жизнь провела на коленях!
Все молчали. Афина открыла глаза, словно очнувшись от глубокого сна, и, как ни в чем не бывало, направилась к столу. Снова заиграл оркестр, танцевальную площадку заполнили несколько пар, но веселья не получилось – обстановка в ресторане изменилась разительно, и вскоре посетители один за другим начали расплачиваться и покидать заведение.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил я, когда она отдышалась.
– Мне страшно. Я вдруг поняла, как можно попасть в то место, куда попадать не хочу.
– Хочешь, я провожу тебя?
Она качнула головой. Но все же спросила, в каком отеле я остановился. Я ответил.
За несколько следующих дней я завершил сбор материалов для фильма, отправил в Бухарест переводчика вместе с арендованной машиной, а сам остался в Сибиу – ради того лишь, чтобы снова увидеть Афину. Хотя я всегда руководствуюсь логикой и считаю, что любовь можно выстроить, а не только встретить, мне было понятно: если я больше ее не увижу, какая-то очень важная частица моей жизни навсегда сгинет в этом трансильванском захолустье. Я как мог сопротивлялся засасывающей монотонности: не раз ходил на автовокзал проверять расписание автобусов до Бухареста, потратил на телефонные разговоры с редакцией Би-би-си и с моей подругой куда больше, чем позволяло мое скромное жалованье. Объяснял, что материал еще не готов, что я должен задержаться здесь – может, на день, а может, и на неделю, – что с местными трудно иметь дело: они принимают слишком близко к сердцу, когда их милую Трансильванию пытаются представить отчизной кровавого монстра Дракулы. В конце концов мне удалось убедить продюсеров, и мне разрешили пробыть здесь, сколько будет нужно.
Мы жили с ней в одном отеле, благо он был в городе единственным, и вот однажды она появилась в холле: вероятно, ей тоже запомнилась наша первая встреча. На этот раз она сама предложила мне пойти куда-нибудь, и я едва сумел скрыть ликование. Быть может, и я что-то значу для нее.
Лишь много позже я узнал, что так поразившая меня фраза, которую произнесла она, окончив свой танец, – это старинная цыганская поговорка.
Лилиана, швея, возраст и фамилия неизвестны
Я говорю в настоящем времени, ибо для нас времени вообще не существует – есть только пространство. И потому кажется, будто все минувшее случилось только вчера.
Один-единственный раз я нарушила закон нашего племени, который велит, чтобы в миг появления ребенка на свет отец его находился рядом с роженицей. Но повитухи все же пришли, хоть и знали, что я забеременела не от цыгана. Пришли, распустили мне волосы, перерезали пуповину, завязали на ней несколько узлов, передали мне младенца. Обычай велит завернуть ребенка в одежду отца, а мне от него осталась только простыня, еще хранившая его запах, и порой я подносила ее к лицу, чтобы вновь почувствовать его. Теперь этому едва уловимому аромату суждено будет исчезнуть.
И завернув новорожденную в простыню, я положила ее прямо на пол – чтобы восприняла энергию Земли. И села рядом, не зная, что чувствовать, о чем думать, ибо решение уже было принято.
Мне сказали – выбери ребенку имя, но никому его не называй, произнести его можно будет лишь после того, как окрестят. Дали мне освященного елея и амулеты, которые через две недели надо будет повесить девочке на шею. Одна из повитух сказала, чтобы я ни о чем не тревожилась: весь табор будет заботиться о новорожденной, и чтобы не обращала внимания на толки и пересуды – они скоро прекратятся. Еще посоветовали не выходить на улицу от заката до восхода, потому что могут напасть цинвари – злые духи – и принести беду.
Через неделю, ранним утром, когда только рассвело, я пошла в детский приют в Сибиу и положила ребенка на пороге, ожидая, когда чьи-нибудь милосердные руки возьмут его. В этот миг нянька схватила меня за руку и втащила внутрь. Она оскорбляла меня, как только могла, твердя, что видеть такое им не впервой, время от времени случается, но что мне не удастся так просто избавиться от ребенка: принесла его в мир – изволь отвечать.
– Хотя чего и ждать от цыганки…
Меня заставили заполнить какую-то бумагу со множеством граф, а поскольку я писать не умею, это сделали за меня, повторяя: «Конечно, чего и ждать от цыганки… Не вздумай нас обмануть, не то отправим в тюрьму». Я испугалась и врать не стала – продиктовала все как есть.
И поглядела на дочку в последний раз, а подумать удалось только об одном: «Девочка без имени, дай тебе Бог обрести в жизни любовь, много любви».
А потом ушла и несколько часов брела по лесу. Вспоминала, как вынашивала дитя, как ненавидела его и любила – и его, и мужчину, от которого понесла.
Как и всякая девушка, я мечтала встретить сказочного принца, выйти за него замуж, заполнить свой дом детьми. И, как большинство подобных мне, влюбилась в человека, который не мог дать мне ничего, однако же я пережила с ним незабываемые мгновения. Моему ребенку не дано будет их понять – он навсегда останется в нашем племени безотцовщиной, и клеймо чужака будет гореть на нем до могилы. И я не хотела, чтоб мое дитя прошло через те же мучения, что выпали на мою долю с той минуты, как я узнала о своей беременности.
