Психолог, или ошибка доктора Левина - Минаев Борис Дорианович (книги хорошего качества .txt) 📗
Нет, тут другое, подумал Лева.
Он не в первый раз прокручивал в голове все перипетии их отъезда, но они были еще так ярки, так болезненны, так свежи в памяти, что до нормального осмысления дело никак не доходило, и он всегда останавливался на полпути…
Тут другое, подумал Лева. Она внутренне рассталась с ним гораздо раньше, когда поняла, что он завяз в этой своей ленивой московской жизни, что она уже не сможет его расшевелить, куда-то вытолкать, как-то растормошить, – а сама уже приготовилась к прыжку в неизвестность. Очень страшному, очень далекому прыжку через Мировой океан – ив этом прыжке он был для нее обузой, балластом.
– Ты хочешь жить своей жизнью? – спросила она просто и спокойно. – Ты не хочешь ехать? Тебе там нечего делать? Ну так живи. Живи своей жизнью. Просто живи. Сам. Ты уже большой мальчик, правда? Я должна быть там, где учатся дети, – а ты оставайся. Пока оставайся. Потом посмотрим.
В этом ее «пока» была уловка, капкан для него. И она это прекрасно знала. В таких вещах не бывает «пока». Если бы она сказала: как мы там без тебя, как дети без тебя, я не хочу без тебя, ты должен, мы что-то там для тебя придумаем, – он бы скрипел, стонал, орал, но поехал бы с ними…
Но этого она не сказала. Она сказала «пока». Открыла ему дверь. И он вышел в нее.
Вышел. Шышел-мышел, вышел вон.
На часах было полдвенадцатого. Спать совершенно не хотелось. Он прочел внимательно открытое письмо Калинкина об отмене военных кафедр (хороший, пламенный текст), просмотрел пару родительских форумов, почитал «ЖЖ» и понял, что все равно не заснет.
Ладно, сказал он себе, вернемся к началу. В начале этого дня я вышел на балкон, чтобы почитать дневник. Перечитать его. Выделить главную проблему. Он закопался в этой Кате. Он придавлен этой тысячей баксов, которые лежат у него в столе. С этим надо что-то делать, что-то решать.
Итак…
«Екатерина С. 22 года.
Девочка (какая, блин, девочка, невеста уже, подумал Лева) выглядит болезненно, много курит (хотя родители запрещают, у матери аллергия на табачный дым, вот дрянь), плохо спит, жалуется на головную боль и бессоницу, сухость во рту (значит, ест «колеса», как они говорят, только какие?).
Учится в институте (в каком не знаю). На вопросы отвечает неохотно. Мать наличие детских неврозов и расстройств отрицает, тик, энурез, навязчивые состояния, патологически привычные действия (неразборчиво) – нет.
Родители обратились с конфиденциальной просьбой рассмотреть вопрос о госпитализации в стационар.
Проблема: любовь к Путину. Навязчивые мысли о том, что президент – ее первая и единственная любовь. Вся комната увешана его фотографиями и портретами. При этом – не знает ни одной фамилии политиков, депутатов, губернаторов, не знает, как называются партии (кроме «Единой России»), не знает, в каком году он пришел к власти, книг о Путине и его речей не читает. Сосредоточена только на своих отношениях с ним.
Гуляет мало, из дому почти не выходит (в последнее время запрещают родители, боятся неадекватного поведения и что об этом узнают ее подруги), много общается по интернету на различных сайтах, посвященных президенту и его политике (какой еще политике, она же в ней ни бельмеса не смыслит). Музыку слушает мало (российские группы), читает тоже – только Мураками, Кундеру, Коэльо.
Не хочет отвечать на вопросы по теме: считает, что это ее личное дело, и родители «зря поднимают шум». Больной себя не считает, говорит, что лечить надо не ее, а родителей, поэтому она согласилась на приход психолога, чтобы он их «вразумил и улучшил обстановку в семье» (разумно, отметил про себя Лева).
Мать говорит, что отмечает «странные состояния» типа медитации, когда она часами может сидеть и думать или лежать без движения. Называет это «мечтами дуры». Катя согласилась, что порой «отключается», фантазирует на разные темы, это позволяет ей расслабиться, получить удовольствие, отдохнуть «от суеты», но связано ли это с каким-то конкретным человеком, с мыслями о нем, говорить отказалась.
На вопрос, считает ли она Путина красивым, ответила: конечно. Так все считают, это общеизвестно. На вопрос о том, кто из мужчин ей нравится, какой тип, ответила: мужчина должен быть состоявшимся, взрослым. Мальчики ее не волнуют и никогда не волновали. На вопрос о том, может ли она полюбить какого-то незнакомого ей человека, журналиста, телеведущего, певца, сказала: конечно, нет. Я же не школьница. На вопрос о том, снится ли ей президент, ответила отрицательно. Покраснела. На вопрос о том, почему в ее комнате так много изображений президента, ответила уклончиво: мне интересно изучать лицо человека, которого все так ненавидят или, наоборот, любят. На вопрос о том, знает ли она лично людей, которые его ненавидят, ответила уклончиво: да полно таких. На вопрос о том, говорит ли она с кем-нибудь в своих фантазиях и насколько эти разговоры детализированы, подробны, ответила уклончиво: все так делают. И вы тоже. На вопрос о том, понимает ли она, зачем родители пригласили к ней психолога, ответила раздраженно: зачем вы меня об этом спрашиваете? Вы тоже считаете, что я дура? На вопрос о том, кем она собирается стать в жизни, когда окончит институт, ответила уклончиво: я еще не решила, там посмотрим. На вопрос о том, собирается ли она выйти замуж, рожать детей, ответила: конечно, да. И возможно, раньше, чем они (родители) думают. На вопрос о том, где она собирается найти мужчину своей жизни, избранника, жениха, ответила: он сам меня найдет. На вопрос о том, будет ли она пить таблетки, успокоительные, травы и другие препараты, которые он ей пропишет, ответила равнодушно: да, пожалуйста. На вопрос о том, готова ли она встретиться еще раз, впервые улыбнулась: если вам не жалко свое время, почему бы и нет?»
Конечно, запись отражала растерянность Левы перед ситуацией (да и рабочий дневник он писал впервые в своей практике, случай сразу показался ему из ряда вон). Типично подростковый синдром, который многократно описан в книжках по подростковой психологии – «вживление» себя в чужую личность, подчинение себя ей, – сразу показался ему странным в почти взрослом человеке, неглупом, уже даже немного усталом, прожившем как бы не одну жизнь… Но даже если эта усталость и многоплановость ее опыта была лишь его выдумкой, кажимостью, по крайней мере, Катин интеллект был очевиден, она говорила скупо и точно, оценки ее были разумны и резки, как у настоящей женщины, да и как может человек, читающий книжки, окончивший хоть пару курсов вуза, заниматься такими глупостями?
Лева сразу заподозрил неладное – а вдруг это нормальная шизофрения, стал щупать туда и сюда, смотреть на реакции, изучать ежедневные привычки, поведение, но шизофрения не прощупывалась, по крайней мере он не понимал, как ее диагностировать, по поводу чего, а сразу отдавать ее врачам – он сам не хотел, и родители не хотели, вообще-то они надеялись на какие-то его связи, что это будет особая, абсолютно закрытая «для обычных больных» клиника, где она отдохнет, развеется, но он отмел их иллюзии, все равно будут лечить, а от чего – он, честно говоря, пока не понимает.
Подростковый синдром подобного типа требует общения, выхода, единомышленников – здесь этого не было и в помине. Тем не менее Лева припомнил какие-то прецеденты, как их лечили, таких детей, в «пятнашке», в шестой больнице, – ну плохо все это. Плохо. Посадить на таблетки. Добиться размывания, рассредоточения этого центра тревоги, центра беспокойства – потом долго откачивать, выводить из этого полурастительного состояния. Но это когда уже край, когда бред, когда МДП, когда кричи караул, когда вызывают санитаров – но здесь ведь не было ничего подобного.
Впрочем, все эти методы он отметал заранее, если была надежда, если это не было четким диагнозом «большой» психиатрии, когда больной уже опасен и для себя, и для других, – надо было искать варианты. Где искать?
