Подробности мелких чувств - Щербакова Галина Николаевна (читать полную версию книги TXT) 📗
Теперь же, через восемь лет, испугалась, не сделала ли она чего-нибудь, что помогло бы этому карканью сбыться?
Александра Петровна погружалась в воспоминания без всякой осторожности. Наоборот, она в них плюхалась с разбегу. А, вот тут я еще не была, что там? — и бух головой вниз. Вот, например, пара кроватей деревянных с голубыми матрацами, голубыми, а не в традиционную полоску. Хотелось даже, чтоб слегка торчал голубой шелковистый кончик… Не у каждого же такой…
А цена… Господи, цена этих прекрасных кроватей, купленных плюс к гарнитуру, была всего ничего — девяносто рублей. Они стояли головой к окну в маленькой комнате и занимали все пространство. Из-за батареи — плохо голове — спать им приходилось ногами к изголовью, к высокой спинке, что безумно раздражало мужа. Он говорил, что все это нелепо, что какая там к черту красота, если от нее нутру плохо. «Я не могу жить вверх ногами», — возмущался он. — «Думай, что говоришь, — она ему. — Я разворачиваю тебя по горизонтали, а не по вертикали». — «С тебя станется, — шумел он. — Ты меня еще в пенал положи!» — «Ляжешь и в пенал», — отрезала она. Сказала ли она это до того, как он пожелал им смерти, или после?
Она не могла это вспомнить и просто спятила от беспокойства.
Решила подключить память дочери. А не помнишь ли, доченька, когда наш папочка бузил из-за изголовья кроватей?
Дочь вышла замуж очень удачно в смысле квартиры. У мужа была замечательная старинная полуторка, он махнулся со своей бабушкой, как говорится, не глядя. Скажите, стоило ли умирать отцу?
Ленка жила совсем иначе. Иначе на клеточном уровне. Как будто не из соков матери дочка, а ребенок из пробирки. Поэтому у них реакция отторжения. Хорошо, что Александра Петровна владеет эмоциями, а то бы…
Ленка с мужем обожали турпоходы, причем чем дождливей погода, тем лучше им было, и коллекционировали заварные чайники. Для походов у них был набор разнообразной брезентухи и резины на тело и на ноги, а для чайников всякие протирочные фланелевые тряпочки и набор передников под цвет чайников. Уже от одного этого у Александры Петровны начинался горловой спазм. Детей они не хотели и говорили откровенно, что они их не-на-ви-дят. Они бесконечно лизались по этому поводу, что так удачно нашли друг друга. «А женился бы ты на Верке, у тебя было бы уже трое и был бы ты по уши…» Это дочь мужу. «А клюнула бы ты на Егора, он бы тебе всандалил двойню». Это муж. И кончиком языка друг друга, как собачки: «Сладенький!», «горяченькая!» Матери каково это видеть? Замирают, сплетаясь руками-ногами, причмокивая, прихлюпывая, посапывая, постанывая.
— Вы забываетесь! — кричит она им.
— А мы что? — бормочет Ленка. — Мы же балуемся! И в своем дому, между прочим.
Вот это — «в своем дому» — действовало на Александру Петровну странным образом. Хотелось заплакать, что — вот, дочь, в своем дому и граница на замке. И одновременно — какова раздвоенность человеческой натуры! — была прямо-таки животная радость, что — от-де-ле-на. Что пришла-ушла, а сколько трагедий от того, что уйти некуда. Не счесть, как алмазов в каменных пещерах.
Что касается Ленкиной памяти о том, что отец бузил из-за изголовья… В конце концов ради этого пришла.
— А он бузил? — удивленно спросила Ленка. — Это меня — меня! — выводило из себя ваше ложе. Надо же было придумать — поставить кровать под люстрой. Извращение какое-то.
— Ты хотя бы помнишь нашу кубатуру? — обиделась Александра Петровна. — Это тебе тогда досталась большая комната.
— Но кровати под люстрой! Фу-у-у…
Странно, что именно так все видела дочь. Получалось, что то, как она, Александра Петровна, придумала и как ей нравилось, было противно и покойному мужу, и дочери, но ей настолько нравилось, что на мужа она вообще наплевала, а дочь просто не заметила. Вот она, оказывается, какая есть. Такая разве не отравит?
А единственная дочь Елена стоит рядом и все подливает, подливает масла в топочку. Смехом, конечно.
— В тюрьме, говорят, такие пытки самые страшные — свет лампочки в глаз. Это была казнь, мамуля?
— А я? Я где спала? Не под той ли люстрой?
— Чего не стерпишь, чтоб другому насолить.
Александра Петровна так зарыдала, что дочь испугалась.
— Господи, мамуля, да я же треплюсь. Да вы же с папой были такая пара.
— Какая? — спросила Александра Петровна. — Скажи, какая? Это важно, мне это очень важно.
— Ну, слушай, — Ленка приготовилась говорить долго, умостилась на кухонном стульчике, стала загибать пальцы. — Слушай. Во-первых, единые требования. У других мама — одно, папа — другое. У вас не побалуешь. Даже когда правильно думать по-разному, вы думали одинаково. Во-вторых…
— Подожди! Подожди! Единые требования… Ты относительно себя?
— Я относительно жизни, — вдруг почему-то увяла Ленка. — Может, от этого папа и умер?
— Отчего?
— Ну… От единства, что ли… Ты травоядная, он млекопитающий, а ели одно… Кто-то должен был умереть…
— Ты считаешь — мы не подходили друг другу?
— Нет, вы хорошо спелись. То, что вас различало, вы сожгли на общем семейном костре. Да ладно тебе, мама… Папы уже столько нет…
— А при другом варианте — не со мной — он мог бы жить и жить.
— Он мог бы умереть в двадцать пять! — закричала Ленка. — В тридцать! Он мог бы стать Гагариным или уголовником. Мало ли? Ты что, фантастики начиталась? Откуда у тебя бред на тему, что было бы, если…
Явился из комнаты муж. Дочь повисла на нем.
— Спаси! Мамка меня замучила. Она просчитывает вариантности жизни. Скажи ей, скажи! Мы живем без вариантов. Варианты — это не у нас. У нас судьба. Чет, нечет… Жесткий фатум… Карма… И так будет сто, триста лет… Пока не отмоем кровь, которой все залили по шею, по маковку… Господи, как еще?
Ну все что угодно! Но такое! Они же говорили о семейном, близком, печальном, они папочку-покойника вспоминают, особенности его характера, причем здесь карма и кровь по маковку? А муж Ленку ласкает, по спинке гладит: «Успокойся, родная, успокойся! Ну, дурочка, ну…» И на Александру Петровну смотрит злым глазом. Она в нем читает: если вы, приходя к нам, будете доводить мою жену до истерики, то не ходить ли вам куда-нибудь в другое место?
