Шалтай–Болтай в Окленде. Пять романов - Дик Филип Киндред (е книги .txt) 📗
«Уйду от нее, — решил он. — Не вернусь больше к ней».
Он открыл дверь, вошел и заперся изнутри, оставив ключ в замке.
— Господи, — вздохнул он.
Голова была готова лопнуть, изнутри страшно давило. Он спустился в туалет, ополоснул лицо холодной водой.
Учуяла, значит, лосьон после бритья, черт бы его побрал. Это было даже немного забавно.
«Что же делать? — думал он. — Сейчас все прекратить, пока она не заметила что–нибудь еще? Что–нибудь, от чего уже не отвертишься».
Наверху зазвонил телефон. Сюда звук едва доходил, и если бы не привычка, он совсем бы его не услышал.
Его часы показывали семь. Еще рано. Даже если бы он бросился вверх по ступенькам, то вряд ли успел бы. И он еще сбрызнул лицо водой, вытерся и неторопливо поднялся на основной этаж. К тому времени телефон смолк.
Роджер сидел в кабинете за столом, курил и раздумывал. Что, если Чик придет домой? Что, если Вирджиния возьмет такси и приедет сюда? Что, если она поедет туда?
Но в любом случае, думал он, даже при самом благоприятном стечении обстоятельств, когда ни Чик, ни Вирджиния не приедут вдруг домой, и не явятся сюда, и не наймут частного соглядатая и так далее, у него все равно остается неразрешимый, безнадежный вопрос. Он до сих пор не знает, насколько глубоко его чувство к Лиз, как далеко готов он пойти. Потому что кончиться все должно было очень серьезно, а именно: бракоразводным процессом или двумя, а потом, после года промежуточных постановлений, вступлением в новый брак. С Лиз Боннер. Тогда она уже будет Лиз Линдал. А как же дети? Кто из них будет жить с ними? Ее мальчики, пожалуй, останутся с ней. Или нет. Нет, если на развод подаст Чик, то нет — если их разведут по причине супружеской неверности. А Вирджиния ни за что не отдаст Грегга. Так что в лучшем случае он окажется вместе с Лиз и ее двумя сыновьями. Его лишат Грегга, и может оказаться, что Джерри и Уолтер, даже вместе с Лиз, не заменят его.
Конечно, у них с Лиз родятся дети. При этой мысли ему чуть полегчало.
Боже, не слишком ли он размечтался? Не рановато ли? Но ведь когда они остановились в мотеле и легли в постель, а потом просто лежали, ничего не делая, Лиз вдруг сказала:
— Знаешь что?
— Что? — откликнулся он.
— Я хотела бы родить тебе ребенка, я правда родила бы. Хочу этого больше всего на свете.
И он подумал тогда о ней как о движимом инстинктами женском теле, рыскающем в поисках мужчины, который оплодотворил бы ее, а потом, когда это случится, она будет искать место, где можно будет родить. Какое–нибудь спокойное, безопасное место. Одним оплодотворением дело не кончится, ей потребуется и все остальное. Как может она обойтись без остального? Если представить себе, что она забеременела от него, то это будет только начало их отношений. А если не забеременела, то думает об этом. Когда она снова ляжет с ним — если это произойдет, — эта мысль не покинет ее. Конечно, она не осмелится зачать до тех пор, пока не будет ясно, что он может и готов уйти от Вирджинии. В каком–то смысле ему повезло, что он сейчас женат: Лиз никогда бы не пошла на такой риск, она даже в своей легкомысленной спешке не способна снять колпачок или оставить диафрагму в коробке. Так что можно не беспокоиться, что она огорошит его таким известием. Если они не совершат ошибку.
Но Роджер прекрасно знал — пусть Вирджиния думает иначе, — что Лиз вполне соображает, что к чему. Особенно в том, что касается диафрагмы и как ее носить. В этом ее глупой не назовешь. Тут уж она не ошибется. И не потому, что ее ведет какое–то внутреннее чутье. Просто она не может позволить себе ошибиться. Слишком велика будет цена.
«Люблю ли я ее? — спрашивал он себя. — И о чем на самом деле этот вопрос?»
Нет, решил он, наверное, нет. Но ведь он и Вирджинию никогда не любил, и Тедди, и ту девочку в школе, что звали Пегги Готтгешенк, первую девчонку, с которой у него что–то было. В наше время никто никого не любит, как никто не молится и не вскрывает желудки ласточкам, чтобы узнать будущее.
«Но я бы защищал ее, — думал он. — А что может быть ближе к любви, чем это? Если бы встал вопрос: я или она, я, не задумываясь, позволил бы отрубить себе голову, лишь бы спасти ее. Разве этого недостаточно? Остальное — пустой треп.
У меня было такое чувство к брату. Перед тем, как он умер. Пожалуй, я чувствовал это к ним всем: к брату, потом к Пегги Готтгешенк, к Вирджинии Уотсон, теперь вот к Лиз Боннер. Ну, и что из этого следует? Следует ли из этого, что я лжец? Или что я сам себя дурачу? Да нет. Это доказывает только одно: что ничто не вечно. Даже здание «Банка Америки», в который стекаются все деньги и свидетельства о собственности в Калифорнии. Когда–нибудь исчезнет и оно. Пройдет не так много времени, и нас всех не будет. Но моя любовь так же велика, как и их любовь, которая уже стала почти преданием».
Зазвонил телефон. Он снял трубку.
— Здравствуй, — с придыханием сказала ему в ухо Лиз.
— Здравствуй, — сказал он.
— Как дела?
— Хорошо.
— Он ушел, — сообщила она. — Приезжай скорей.
— Еду.
— Поторопись, — попросила Лиз и повесила трубку.
Роджер запер магазин, сел в машину и на всех парах помчался в Сан–Фернандо.
В полдевятого того же вечера Вирджиния позвонила в магазин. Никто не ответил. Подождав до девяти, она позвонила снова.
В подавленном настроении Вирджиния набрала номер матери.
— Я тебя не подняла? — спросила она.
— В девять–то часов?! — ответила Мэрион. — Ты, наверно, совсем старушенцией уже меня считаешь.
— А я тут одна сижу. Роджер уехал в магазин, поработать.
— Бедняжка Роджер, — сказала Мэрион. — Он поговорил с Чиком Боннером про магазин?
— Нет, — ответила Вирджиния. — Что ты об этом думаешь? Тебе понравилась идея?
— По–моему, из этого могло бы что–то выйти.
— Чик тебе понравился?
— Да, — сказала Мэрион. — Прямой человек, как мне показалось, и недюжинных способностей.
— Как думаешь, он смог бы стать хорошим партнером для Роджера?
— Думаю, он был бы отличным партнером. Если бы Роджер смог с ним сработаться и не чувствовать… как бы это сказать? Не обращать внимания на некоторое неравенство.
— А как тебе Лиз Боннер?
— Мне нужно отвечать?
— Пожалуйста, — сказала Вирджиния. — Ты не заденешь моих чувств.
— Мне лично кажется, — начала мать, — она как раз из тех, кого я и ожидала встретить здесь, в Лос–Анджелесе. То есть это женщина, ничего особенного из себя не представляющая. Какая–то никакая. Пустое место. Ни говорить не умеет, ни держать себя, ничего–то она не знает. По–моему, здешние автокафе, универмаги и закусочные полны таких девушек.
— Вот и я так считаю, — сказала Вирджиния. — Такие в супермаркетах раздают бесплатные образцы какого–нибудь нового плавленого сыра.
— Нет–нет, — возразила миссис Уотсон. — Я скажу тебе, что это за тип людей. Она из тех — ты послушай меня, Джинни, — из тех, кто… В общем, представь, что тебе нужно пробраться к прилавку с майонезом, чтобы купить баночку со скидкой, не за семьдесят девять центов, а за сорок девять; и вдруг дорогу тебе перегораживает тележка. А тележку эту толкнула туда, чтобы ты не успела пройти, такая вот полненькая коротышка, а сама она уже у прилавка с майонезом, и пока ты кипишь от злости и бормочешь себе: «Эта баба что, навсегда проход заблокировала?» — эта пышка одарит тебя беззаботной улыбочкой и уведет последнюю баночку майонеза за сорок девять центов.
— Зачем ты это говоришь?
— Просто знаю, и все, — сказала миссис Уотсон.
— Ты хочешь сказать, что не так уж она и глупа? Что ты имеешь в виду? — Вирджиния почувствовала, что начинает злиться. — Поконкретнее.
— Я просто хочу сказать, что эта ее тележка — понимай, как знаешь — скоро может встать на твоем пути.
— Мне не очень понятны такие метафоры.
Миссис Уотсон решила сменить тему:
— Давай поговорим о чем–нибудь более приятном.
Они потолковали о том о сем, потом Вирджиния нашла какой–то предлог и повесила трубку.
