Атлант расправил плечи. Трилогия. - Рэнд Айн (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
Медленно, с усилием, она подняла на него глаза.
На его лице она увидела то же выражение, что и утром двенадцать лет назад: подобие улыбки, хотя губы не улыбались. Спокойную победу над страданием, мужскую гордость за ту цену, которую он заплатил, и за то, что стоило этой цены.
— Но ты не сдался, — возразила она. — Ты не бросил дело, ты до сих пор президент «Д’Анкония Коппер», просто теперь это для тебя ничего не значит.
— Сегодня дело значит для меня столь же много, как и в ту далекую ночь.
— Зачем тогда ты разрушил компанию?
— Дагни, ты счастливее меня. «Таггерт Трансконтинентал» — средоточие высокоточных механизмов. Компания недолго сможет существовать без тебя. Не сможет двигаться лишь при помощи рабской силы. Они безжалостно разрушат ее сами, и ты не увидишь — просто не успеешь увидеть, — как твоя дорога служит мародерам. Но добыча медной руды — дело попроще. «Д’Анкония Коппер» продержится под присмотром нескольких поколений грабителей и рабов. Управляемая грубо, жалко, неумело, она все равно поможет им выживать. Я должен разрушить ее своими руками.
— Ты… что?
— Я сознательно и последовательно разрушаю «Д’Анкония Коппер», преднамеренно и планомерно, своими собственными руками. Я спланировал все так аккуратно и работал так усердно, как будто зарабатывал себе состояние, чтобы не дать им заметить и остановить меня, чтобы не дать им захватить рудники до тех пор, пока не станет слишком поздно. Все силы и энергию, что ожидали от меня в управлении «Д’Анкония Коппер», я потратил не на то, чтобы усилить компанию. Я разрушу ее до последнего камня, до последнего цента моего состояния, до последней унции меди, которая могла бы достаться мародерам. Я не оставлю ее в том жирном благополучии, в каком унаследовал, я верну ее к тому, с чего начинал Себастьян д’Анкония, а потом предоставлю им попробовать выжить без него и без меня!
— Франсиско! — вскричала Дагни. — Как ты мог заставить себя сотворить такое?
— По милости той же любви, какую питаешь ты сама, — спокойно ответил он. — Моей любви к «Д’Анкония Коппер» и ради того духа, чьим воплощением она является. Была, есть и когда-нибудь станет снова.
Дагни стояла молча, пытаясь собрать воедино все сказанное — все то, что повергло ее в оцепенение. В тишине стала слышна музыка из радиоприемника, и ритм струнных настиг ее, подобно медленным глухим шагам. Перед мысленным взором Дагни пронеслись прошедшие двенадцать лет: измученный мальчик, просящий о помощи у нее на груди; мужчина, сидящий на полу, играя в марблс и смеясь над разрушением промышленных монополий; мужчина, отказывающийся ей помочь с криком: «Любовь моя, я не могу!»; мужчина, произносящий в дымном баре тост за долгие годы, которые пришлось ждать Себастьяну д’Анкония…
— Франсиско… я многое поняла про тебя… но никогда не думала, что ты — один из тех, кто ушел…
— Я ушел одним из первых.
— Я думала, что эти люди всегда исчезают…
— А разве я не исчез? Разве это не самое худшее, что я тебе причинил — бросил тебя, предоставив любоваться испорченным плейбоем, который уже не был тем Франсиско д’Анкония, которого ты знала?
— Да… — прошептала она, — только самое худшее то, что я так и не смогла в это поверить… никогда не верила… Каждый раз, глядя на тебя, я видела того Франсиско д’Анкониа…
— Знаю. И знаю, чего это тебе стоило. Я старался помочь тебе понять, но время еще не пришло. Дагни, если бы тогда, когда ты пришла ко мне, чтобы проклясть за то, что я сделал с шахтами Сан-Себастьяна, я бы тебе сказал, что я не пустой бездельник, что я стараюсь ускорить разрушение всего, чему мы с тобой поклонялись: «Д’Анкония Коппер», «Таггерт Трансконтинентал», «Уайэтт Ойл», «Риарден Стил», — стало бы тебе легче понять меня?
— Нет, только труднее, — прошептала Дагни. — Я даже сейчас не уверена, что могу принять то, что случилось. Ни твою форму отречения, ни мою… Но, Франсиско, — она внезапно вскинула голову, чтобы посмотреть ему в глаза, — если это и есть твоя тайна, то из всего, что ты пережил, я была…
— Да, моя дорогая, ты — моя беда! — в своем отчаянном то ли крике, то ли смехе он признавался в агонии, которую так хотел изжить. Он схватил ее за руку, прижал пальцы к губам, потом ко лбу, чтобы не дать ей увидеть, чем отразились на его лице прошедшие двенадцать лет. — Если только возможно искупить… какое бы страдание я тебе ни принес, я заплатил за него… ведь я знал, что причинил тебе, но должен был это сделать… И ждать, ждать, покуда… Но теперь все кончено.
Улыбаясь, Франсиско поднял голову; он прочел в ее глазах отчаяние, и в его взгляде появилась хрупкая нежность.
— Дагни, не думай об этом. Я не попытаюсь оправдать себя теми страданиями, которые перенес. В чем бы ни состояла причина, я знал, что делаю, и знал, что терзаю тебя. Понадобятся годы, чтобы все исправить. Забудь, что… — она поняла, его объятие подсказало ей, о чем он говорит. — Из того, что я должен сказать тебе, это будет последним, — но его глаза, его улыбка, его пальцы на ее запястье свидетельствовали совсем о другом. — Ты слишком многое пережила, и тебе придется научиться многое понимать, чтобы зажили шрамы той пытки, с которой ты не должна была столкнуться. Сейчас имеет значение только то, что ты свободна. Мы оба свободны, мы свободны от мародеров, им до нас не добраться.
Борясь с безысходностью, Дагни тихо вздохнула:
— За этим я сюда и приехала — чтобы понять. Но не понимаю. Кажется ужасным, неправильным, уступить наш мир мародерам, и еще ужаснее жить под их властью. Я не могу ни сдаться, ни вернуться. Не могу жить без работы и не могу работать как раб. Я всегда думала, что любая драка достойнее, чем отречение. Я не уверена, что мы были правы, ты и я, уйдя со сцены. Но сражаться невозможно. Мы капитулируем, если уйдем, но и, оставшись, тоже капитулируем. Я больше не знаю, что правильнее.
— Проверь логические посылки, Дагни. Противоречие невозможно.
— Но я не нахожу ответа. Я не могу упрекать тебя за то, что ты делаешь, хоть это вызывает у меня ужас, ужас и восхищение одновременно. Ты, наследник семьи д’Анкония, превзошедший предков, направил свой несравненный талант на разрушения. Я играю с булыжниками, перестилаю кровлю, когда трансконтинентальная железнодорожная система разваливается в руках моральных уродов. А ведь от таких, как мы с тобой, зависит судьба мира. Если мы допустили то, что случилось, значит, в этом есть и наша вина. Только я не могу разобраться, в чем состояла ошибка.
— Да, Дагни, в том, что произошло, есть наша вина.
— Потому что мы работали недостаточно усердно?
— Потому что мы работали слишком усердно, но требовали слишком мало.
— О чем ты?
— Мы никогда не требовали от мира платы, которую он нам задолжал, и позволяли нашему заслуженному вознаграждению уходить к не заслуживающим того людям. Ошибка произошла сотни лет назад, ее совершили Себастьян д’Анкония, Нэт Таггерт и каждый из тех, кто кормил мир и в ответ не получал даже благодарности. Ты сегодня не знаешь, что хорошо, а что плохо? Дагни, это не битва за материальные ценности. Это моральный кризис, крупнейший за все время существования мира и последний. Наш век — кульминация столетий зла. Мы, люди разума, должны положить этому конец, раз и навсегда, или погибнуть. Мы сами виноваты. Мы создали мировое богатство, но позволили своим врагам написать свод моральных законов этого мира.
— Но мы никогда не принимали их законов. Мы жили по собственным стандартам.
— Да, и платили за это штрафы! Штрафы, выкупы, материальные и духовные: деньгами, которые наши враги получали, хоть и не заслуживали, и честью, которую мы заслужили, но не получили. Наша ошибка заключалась в том, что мы платили их добровольно. Мы поддерживали жизнь человечества и все-таки позволяли людям презирать нас и преклоняться перед разрушителями. Мы позволяли им поклоняться некомпетентности и жестокости, потребителям и расточителям незаработанного благосостояния. Принимая наказание не за отсутствующую вину, а за добродетели, мы предавали наш кодекс и допускали существование их законов. Дагни, их мораль — мораль тех, кто делает людей заложниками. Они делают заложником твою любовь к добродетели. Они знают, ради работы и возможности производить ты вытерпишь все, потому как полагаешь, что достижение — высочайшая нравственная цель человека, он не может существовать без нее, и твоя любовь к добродетели — это твоя любовь к жизни. Дагни, твои враги разрушают тебя твоими собственными руками. Твоя щедрость и твоя стойкость — их единственное оружие. Твоя собственная нравственность — только ею они могут удержать тебя. Они это знают. Ты — нет. Но они боятся, что настанет день, когда ты откроешь для себя эту истину. Ты должна научиться понимать их. Ты не сможешь освободиться от них, пока не поймешь их. Но когда поймешь, тобой овладеет праведный гнев такой силы, что ты, скорее, собственноручно выломаешь каждый рельс «Таггерт Трансконтинентал», чем отдашь его на службу этим людям!
