Дэниел Мартин - Фаулз Джон Роберт (читаем книги txt) 📗
– Последние обитатели Пальмиры.
Джейн кивком указала куда-то налево от груды обломков и глухо произнесла:
– Там их мать стоит.
Дэн глянул в ту сторону. Ярдах в шестидесяти от них появилась грязная, серая с черным сука неопределенной породы; она молча следила за ними издали. Потом сделала несколько прыжков прочь и снова остановилась. Сука была ростом со среднюю борзую, тощая до предела, ребра торчали над вспухшими сосками, и выглядела она одновременно запуганной и злобной.
Глядя на щенков, Дэн сказал:
– Близко лучше не подходить.
Джейн не ответила.
Он оглянулся. Она повернулась к нему спиной, словно ей наскучило, и медленно шла по песку назад к дорожке, с которой они сошли. Он нагнал ее и пошел рядом.
– Вот бедняги.
Джейн качнула головой, тень улыбки мелькнула на губах, будто она хотела показать, что, несмотря на все происшедшее, не отказывается участвовать в этой небольшой сцене. Но голову она больше не поднимала, руки по-прежнему были засунуты глубоко в карманы пальто, а шла она так, словно готова каждую минуту остановиться, словно каждый ее шаг – последний. Дэн коснулся ее руки.
– Джейн?
Но она покачала головой: ничего не случилось. Они прошли еще несколько шагов. На этот раз он крепко взял ее за руку повыше локтя, заставив остановиться.
– Джейн!
Она опять покачала головой, будто отгоняя его. Но он взглянул на ее склоненное лицо и обнял за плечи. С минуту они стояли так, потом она медленно повернулась и уткнулась лицом ему в грудь. Это настолько не соответствовало его настроению, что он по-глупому опешил. Другая его рука чуть ли не боязливо погладила Джейн по спине. Он взглянул через усыпанное песком пространство туда, где стояла собака. Сука наконец-то решилась повести себя нормально, по-собачьи: она подняла морду, принюхиваясь. Дэн наклонился к Джейн.
– Скажи мне, что с тобой?
Но единственным ответом был ее судорожный вздох. Она по-прежнему стояла, держа руки в карманах, ничего не желая, ничего не давая, способная только плакать. Он обнял ее крепче, поцеловал в голову, но не пытался унять рыдания Она сдерживалась изо всех сил, и рыдания вырывались с трудом, как у ребенка. Ему вдруг пришло в голову, неизвестно почему, что боги порой принимают странные обличья, выбирают странное время и еще более странную погоду, чтобы явить истину; и он понял, что все, что он передумал и перечувствовал за последние три четверти часа, – всего лишь песок, прах.
За всеми ее грехами, ложными догмами, одержимостью, уклончивостью крылось, как крылось и прежде, глубокое и вовсе не интеллектуальное чувство естественной ориентации, подобное тому расплывчатому понятию, какое марксисты именуют совокупностью, целостным осознанием сути и феномена одновременно… загадочное чувство, которое он всегда воспринимал как ощущение того, что правильно. Но он воспринимал это чувство как нечто статичное и неизменное, возможно даже, осознанное, хотя и скрытое; на самом же деле оно всегда было живым, подвижным, меняющимся и трепещущим, даже способным резко изменить направление, как магнитная стрелка… оно так легко может быть искажено, отброшено за пределы истины воздействием ума, эмоций, обстоятельств, среды. И оно вовсе не означает, что Джейн способна смотреть глубже. В каком-то смысле это чувство должно ограничивать и затуманивать рациональное видение, провоцируя бесчисленные погрешности фактического выбора. Если следовать его подсказке, оно неминуемо приводит к конфликту с природой, с наименее тяжкими сторонами общественной жизни; а если противиться – порождает тревогу, шизофрению. Джейн просто чувствует глубже и постоянно теряется при необходимости сознательно выбрать путь, потому что в глубине ее подсознания живет неумолимое ощущение того, какой путь правилен. Человечество может полагать, что существуют два полюса; однако в географическом пространстве человеческого мозга, целостного человеческого «я» существует лишь один полюс, как моральный, так и магнитный, пусть даже расположен он в такой далекой арктической области, где никакой реальный мозг существовать не может.
Порыв ветра тряхнул сухой куст чертополоха, стоявший между ними и собакой, и, будто ветер принес с собой более сильный запах, сука как-то боком отскочила еще ярдов на двадцать назад, но снова остановилась, следя за людьми: двое двуногих превратились в одно, застыли в какой-нибудь сотне ярдов от нее. Наконец Джейн смогла выговорить:
– О, Дэн!
Он снова поцеловал ее в голову.
– Это пройдет. Пройдет.
Она все еще прятала лицо у него на груди, долго молчала. Потом снова послышался судорожный вздох, теперь, похоже, от отвращения к себе.
– Ты должен меня просто возненавидеть.
– Это тоже был бы симптом.
– Не понимаю, как ты меня терпишь.
– Ты меня смешишь.
– Как последняя невротичка.
– Не представляю, что говорит тебе это место. Что оно на самом деле для тебя означает.
– Оно вызывает такое чувство безнадежности. И эти щенята.
Дэн крепче прижал ее к себе.
– Тогда зачем ты бежишь от тепла? – Она покачала головой, не поднимая лица, мол, она сама не знает. – Это все наш идиотский одномерный век, Джейн. Все узурпировано светом дня… все наши инстинкты, все, чего мы сами в себе не понимаем. А ведь в нас столько же животного, сколько в этом несчастном создании, что сейчас наблюдает за нами. – Он теснее прижал ее голову к своей груди. – Сегодня ночью было так по-настоящему. Потом. Когда я просто обнял тебя. Когда ты просто была рядом.
Джейн шевельнулась, подняла руку к лицу. В последний раз тихонько всхлипнула. Дэн спросил:
– А ты разве чувствовала не то же самое?
– Конечно.
– Тогда почему сбежала?
– Потому что почувствовала, что совершила что-то ужасное. Не понимала ни где я, ни кто мы. Ни как такое могло случиться. – Она вздохнула. – Сумасшествие какое-то. Слепота. Неспособность видеть реальную ситуацию.
– Кроме той, какую только что ощущала.
Джейн чуть отстранилась, хотя лицо ее по-прежнему пряталось на его груди, а он по-прежнему ее обнимал; она как бы все еще его отвергала… а может быть, теперь уже не его, а любые его утешения.
Она опять вздохнула, но вздох был более банальным – извиняющимся:
– Я, кажется, забыла взять платок.
Дэн отпустил ее и сделал самый старый мужской жест на свете. Она не поднимала на него глаз, однако минуту спустя повернула голову и через плечо глянула назад, на собаку.
– Почему она вот так бросила своих щенят?
– А почему ты всегда спешишь с выводами? – Он взял ее за плечи и повернул в ту сторону, где все еще стояла сука; потом снова прижал к себе и сказал ей на ухо: – Дело не в том, что она не любит своих щенков, Джейн. Это хорошо известная уловка. Биологи называют это отвлекающим поведением. Птицы тоже так себя ведут. Мать предлагает сделку. Мы можем погнаться за ней, даже убить, если не тронем ее малышей. Потому она и стоит там, где ее не достать из ружья. Чтобы отвлечь от норы.
Джейн смотрела на собаку с трогательным любопытством, словно маленькая девочка, впервые столкнувшаяся с миром взрослых, где царит разум и где не плачут.
– А я думала, она просто испугалась.
– Если бы она просто испугалась, она повела бы себя как ты. Бросилась бы прочь сломя голову.
Они наблюдали за собакой, собака – за ними. Джейн медленно проговорила:
– Мне не надо было отказываться от католичества.
– Прежде всего тебе не надо было его принимать.
– Церковь предназначена для таких людей, как я.
– Для тех, кто не верит в любовь?
– Для тех, кто так ее страшится.
Собака сделала круг, потом исчезла за грудой обломков.
– Она вернется?
– Конечно. Как только мы уйдем.
Джейн глубоко вздохнула, словно не в силах принять столь простое и оптимистическое обещание, и некоторое время не поднимала глаз от земли. Потом ее рука поднялась и легла на его ладонь, все еще лежавшую у нее на плече.
– Дэн, мне нужно остаться здесь одной на минутку. Иди вперед, ладно? Я тебя догоню.
