Музей моих тайн - Боровикова Татьяна Павловна (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
Нелл не особенно умела хвалить, и ей не нравилось, когда люди много из себя строят. Она придерживалась философского убеждения, что в целом все со временем становится хуже, а не лучше. Этот пессимистический взгляд на жизнь приносил ей большое утешение: в конце концов, несчастье обязательно рано или поздно случится, а вот счастье – вещь гораздо более ненадежная. Нелл отдавала предпочтение крайним по возрасту детям – самому старшему и самому младшему, Клиффорду и Теду. Особенно Теду, что сильно удивляло Банти и Бетти: обе были согласны, что такого гнусного хорька еще поискать. Бэбс отвоевала себе кое-какой авторитет в семье как старшая дочь, и еще своей практичностью и деловитостью, а Бетти была любимицей отца, его малышкой. Только бедная Банти торчала посередине, решительно ничем не отмеченная.
– Где же наша малютка Банти?
– Я здесь, мистер Саймон, в подсобке, чай завариваю. Вам налить чашечку?
– Да, дорогая, спасибо!
В эти дни Банти примеряла личность на основе Дины Дурбин, милую и заботливую, но энергичную и храбрую. С миссис Картер и мистером Саймоном это работало прекрасно, а вот дома никто не обращал внимания.
– Банти, у меня довольно сахару! – Когда миссис Картер повышала голос, в ее великосветском выговоре прорезался йоркширский диалект.
– Ясно! – крикнула в ответ Банти.
Магазин не работал. Было воскресенье, и Банти предложила прийти помочь с инвентаризацией. Они сидели вокруг радиоприемника с чашками на коленях, слушая передачу под названием «Как извлечь максимум пользы из консервированных продуктов» и ожидая «важнейшего заявления премьер-министра». Когда мистер Чемберлен сказал: «Я должен сообщить вам, что мы не получили никакого ответа и, следовательно, наша страна сейчас находится в состоянии войны с Германией», у Банти меж лопатками побежали мурашки. Миссис Картер громко всхлипнула – она потеряла мужа в «великой войне», а ее сын Дик был как раз подходящего возраста, чтобы его убили на этой.
– Ну что ж, – сказал мистер Саймон, поднимая чашку и чуть слышно кашлянув, – я хочу произнести маленький тост.
– Тост? – с сомнением повторила миссис Картер.
– Да, за боевой бульдожий дух. Никогда британцы не будут рабами, и да сгинет Адольф Гитлер!
– Ура, ура! – хором отозвались миссис Картер и Банти, подняв чайные чашки.
Банти восклицала с бо?льшим энтузиазмом и храбро добавила:
– Правь, Британия!
Банти возлагала на войну большие надежды; война отняла то, что казалось раньше незыблемым, и открыла новые возможности, и это почему-то вдохновляло. Бетти сказала, это все равно что подбрасывать монетки в воздух и гадать, куда они упадут, – и теперь стало гораздо вероятней, что с Банти случится что-нибудь захватывающее. Не важно даже что – потрясающе красивый незнакомец или бомба, главное – что-то новое.
Клиффорда призвали, и Фрэнк ходил по дому, отдавая сыну честь и называя его «рядовой Кук». Кажется, он совсем забыл, насколько неприятной может быть война. Клиффорд надувался от спеси. Одновременно с ним повестку получил Сидней, жених Бэбс, и тут же сыграли свадьбу – до войны это показалось бы неприличной спешкой.
Когда новобрачные вышли из церкви, миссис Картер и мистер Саймон стояли в толпе зрителей на паперти, и миссис Картер вручила Бэбс маленький букетик белого вереска. Бэбс взяла букетик с легким отвращением на лице, и Банти услышала, как Клиффорд спрашивает: «Что тут делает эта разодетая шлюха?» Банти бросило в жар и холод, и она посмотрела на мистера Саймона – слышал он или нет; но он продолжал благодушно улыбаться всем подряд, а когда заметил Банти, помахал ей.
Справляли свадьбу в том же зале при церкви, где когда-то миссис Сиврайт устраивала поминки по Перси. Свадебные торжества заключались в основном в том, что все мужчины очень сильно перепились приторным молочным стаутом, явно раздобытым на черном рынке, хотя никто не знал, через кого именно. «Только никому ни слова», – сказал обычно тихий и трезвый Сидней и залпом осушил пинту стаута под одобрительные вопли гостей. Бэбс была в ярости.
– Тебе придется нас извинить, – засмеялся Фрэнк, тяжело повисая на плече Сиднея, который, впрочем, был так пьян, что лишь чудом сохранял вертикальное положение.
– Это еще почему? – отрезала Бэбс сурово, как мегера почтенных лет. Восемнадцатилетняя Бэбс в некоторых отношениях была очень взрослой.
– Потому что мы все умрем, – мрачно сказал Фрэнк.
– Только не ты, старый дурак, – прошипела Бэбс.
Банти знала, что, вздумай она так разговаривать с отцом, заработала бы оплеуху. Пришел Блонди Хейвис, сосед, и попытался пригласить Бэбс на танец, но она сказала:
– Пригласи Банти, я занята, – и направилась к Клиффорду, тщетно надеясь мобилизовать его на поддержание трезвости собравшихся.
– Ну так что, Банти? – спросил Блонди Хейвис.
Банти он был симпатичен; когда она была маленькая, он любил катать ее в колясочке, и всегда так открыто, бодро держался, что нравился большинству людей. Он был далеко не красавец – с выпученными, как от больной щитовидки, голубыми глазами и смешной копной волос песочного цвета (отсюда и его прозвище; настоящее его имя было Эрик). Он закрутил Банти в энергичном тустепе – для музыки у них был старинный заводной граммофон и набор пластинок из пестрой коллекции Сиднея. Банти всегда казалось, что Блонди похож на дружелюбного пса – надежный, верный и всегда рад угодить. Поэтому ей стало слегка не по себе оттого, что он, обдавая ее пивным дыханием, пытался мусолить отдельные части ее тела, и все это на скорости миль шестьдесят в час на импровизированной танцплощадке.
К тому времени, как пластинка кончилась, Банти вся взмокла и твердо решила увести Блонди с танцплощадки, пока музыка не заиграла снова. Банти стала подталкивать его наружу, но он неправильно истолковал ее действия и плотно обхватил ее за талию одной рукой, а пальцами другой стал бегать по ребрам, как по клавишам пианино. К тому времени, как ей удалось вытолкать его в коридор, он с головой ушел в эту игру на ребрах и беспрестанно повторял:
– Угадай мелодию! А? Угадала?
– Нет, Блонди, не угадала, – твердо отвечала Банти, пытаясь вывернуться из-под барабанящих пальцев. Блонди оказался на удивление сильным. Банти вспомнила, что в школе он был чемпионом по плаванию.
– Ну давай, давай, угадывай, – не отставал он.
– «Разодевшись в пух и прах»? «Голубой Дунай»? «Дорога из желтого кирпича»? – стала наобум перебирать Банти.
– Да, да, да!!! – завопил Блонди.
Он пришел в отпуск из торгового флота и (о чем не знала Банти) поклялся сам себе, что перепихнется с кем-нибудь до завтрашнего возвращения на корабль. Так что у него оставалось очень мало времени.
– Мы на свадьбе моей сестры! – возмущенно сказала Банти, когда Блонди стал засовывать язык ей в ухо. – Мы в помещении при церкви! – попыталась протестовать она, когда он принялся шарить коленом у нее между ног.
Наконец она больно укусила его за руку, так что он изумленно отпрянул и, тряся рукой, словно затем, чтобы охладить ее, восхищенно посмотрел на Банти и воскликнул:
– Вот это тигрица!
Банти сбежала обратно в духоту и хаос свадебной залы, но слова Блонди не шли у нее из головы. Ей очень понравилось быть «тигрицей», и она даже попробовала рычать про себя. Коробка передач ее личности переключилась на несколько делений вверх, с Дины Дурбин на Скарлетт O’Хару.
Через некоторое время остатки празднующих удалились в дом на Лоутер-стрит. Банти успела украдкой осушить три полпинты стаута, желая догнать общее веселье, и с удивлением обнаружила, что стоит на кухне – словно перенеслась туда по волшебству – и режет хлеб. Вдруг две мускулистые руки ухватили ее сзади за талию. Банти (в соответствии со своей новой личностью) планировала надувать губы и порывисто уворачиваться, если Блонди еще что-нибудь себе позволит, но, когда он сказал: «Здравствуй, Банти, ты мой красивый бантик» – и ткнул ее пальцем в спину, чтобы шутка лучше дошла, Банти захихикала. «Банти, да ты же у нас под банкой!» – сказал Блонди, отчего она принялась хохотать еще сильней и скоро поддалась на его уговоры выйти наружу, где он прижал ее к задней стене дома. Банти казалось, что она в объятьях осьминога, его руки были повсюду, и она лишь слабо повторяла: «Это нехорошо, так не годится», пока Блонди, уже начиная отчаиваться, не сказал: «Банти, я тебя люблю! Я тебя всегда любил! Мы поженимся в мой следующий отпуск», и Банти тут же поверила, что это настоящая любовь (такое случается каждый день), и уступила его гнусным домогательствам, утешая себя тем, что это, может быть, последняя радость, которую ему суждено получить перед безвременной гибелью. Она старалась не задумываться о самом процессе и, чтобы отвлечься, разглядывала полудохлый клематис на другой стороне двора.
