Блуда и МУДО - Иванов Алексей Викторович (читать книги регистрация TXT) 📗
Лёнчик был единственным и ненаглядным сыном комендантши общежития, которая за взятку и поселила здесь Моржова. Лёнчику шёл восемнадцатый годок. До пятнадцатого он худо-бедно прооколачивался в школе, а потом поступил в учагу и полностью переключился на личную жизнь, появляясь в стенах учаги только в дни выдачи стипендии, чтобы собрать дань. Переход Лёнчика с курса на курс и покупка различных контрольных и курсовых работ (а также потребности растущего организма Лёнчика) стоили жильцам общежития необременительных, но регулярных взносов в фонд содержания помещений. Фондом управляла комендантша.
Лёнчик бросил канистру Моржову на кровать и прошёлся по комнате, остановился напротив подрамника с пластиной.
– Новую картину рисуешь? – спросил он. – И чё, много платят за картину?
– Много, – сказал Моржов.
– Ну сколько? Штуку, короче, платят?
– Рублей или баксов?
– А чё, и в баксах платят?
– В баксах платят в один слой, рублями – в четыре.
– Это как? – удивился Лёнчик.
– Сколько бумажек по сто долларов всю пластину закроют в один слой – столько и дают. А рублями – в четыре слоя.
Лёнчик что-то прикинул в уме.
– Даже если косарями, всё равно дешевле выходит, – сказал он.
– Потому и беру в баксах.
Лёнчик почесал нос, скептически глядя на пластину.
– У меня у одного чёрта знакомого отец на мебельной фабрике работает. – Лёнчик повалился на кровать, хотя ноги в кроссовках всё же оставил на полу. – Короче, у них такие здоровые листы бывают, облицовочные. Давай я тебе такой лист принесу, ты на нём картину нарисуешь, а потом деньги пополам распилим. Тебе всяко больше достанется, чем за эту картину. Размер-то маленький.
– В Москве тоже не дураки, – возразил Моржов. Лёнчик, улыбаясь, положил на кровать и ноги. Моржов встал, вытащил из-под головы Лёнчика подушку, шлёпнул ею Лёнчика по роже и скинул с кровати. Пока Моржов отряхивал покрывало, Лёнчик уселся на его табуретку и допил кофе.
– Короче, я в учаге шакала одного знаю, он тоже хорошо рисует, – сказал Лёнчик, закуривая. – Если я его припашу, будешь его картины продавать?
– Не сам ведь я продаю, – ответил Моржов. – Продают другие, кто умеет. А у меня берут по блату. У твоего шакала блата нет… Ты чего ко мне с канистрой заявился?
– Мать за водой на родник послала. Я у тебя перекантуюсь с полчасика, потом из-под крана воды налью и отдам ей.
– Понятно, – кивнул Моржов.
– Мать солёных огурцов с молоком нажрётся, потом продрищется и стонет: «Экология хреновая!» Гоняет меня, блин, на родник за чистой водой. Сама бы и шла, если надо.
Моржов усмехнулся. Ситуация была отечественная, знакомая до умиления. Моржов называл это ТТУ – Титанический Точечный Удар. Это когда всё идёт вкривь и вкось, но поправлять и чинить каждую детальку неохота. Требуется «чудо-оружие». Выбирается какое-нибудь левое обстоятельство, которое хоть как-нибудь годится для объяснения причин неудач. По этому обстоятельству и наносится сокрушительный удар всеми имеющимися силами. Моржов мог назвать уже довольно много видов ТТУ: а) сбрить бороды; б) напасть на Японию; в) расстрелять всех «врагов народа»; г) объявить сухой закон; д) ввести сертификаты в дополнительном образовании. Согласно теории после Титанического Точечного Удара всё должно наладиться само собой. В худшем случае борьба с последствиями ТТУ отвлечёт от нужд насущных, что тоже уже неплохо. И в таком аспекте родниковая вода оказывалась отличной панацеей от безмужья, безденежья и сына – шпанюги. Пока рассудок поглощён поиском благотворных изменений в организме, вызванных промывкой организма экологически чистым продуктом, всё прочее становится несущественно.
– Слушай, Борька, а где ты деньги хранишь? – улыбаясь, напрямую спросил Лёнчик.
– На карточке, – ухмыльнулся Моржов.
– Покажи, – предложил Лёнчик.
– Жопу полижи, – доступно Лёнчику ответил Моржов.
Лёнчик заржал.
– Тебя всё равно скоро выселят отсюда, – заявил он.
– С какого это хрена? – разозлился Моржов. – Я твоей матери заплатил? Заплатил. Ты на чьи деньги бухал целый месяц?
– Дак ремонт на первом этаже делать будут, – пояснил Лёнчик. – Весь июнь, короче. Весь этаж и выселят.
Моржов подумал, что теперь его переезд в Троельгу неизбежен вдвойне. Слава богу, что этим американцам приспичило отдохнуть в России. Заграница, как всегда, помогла.
– Ну, пока ремонт – съеду. А потом вернусь, – сказал Моржов.
– А если мать твою комнату заселит?
– Ещё лучше. Вернусь – а тут уже три бабы готовы. Я давно твоей матери предлагал, чтобы она меня куда-нибудь к бабам поселила, а не отдельно.
Лёнчик снова заржал.
– Ты знаешь бабу, которая прямо над тобой живёт? – Лёнчик ткнул пальцем в потолок. – Надька зовут.
– Видел.
– Ничо ведь баба на морду, а? Отличница, всё такое. Последний курс. Слышал, сегодня ночью она орала?
– Не слышал, – осторожно сказал Моржов.
– Я ей, короче, целку порвал.
– И где это она об тебя целкой зацепилась?
– На набережной. Сначала выпили по чуть-чуть, потом проводил её домой. Она, короче, сама и пригласила.
Лёнчик Каликин, весело и победно глядя на Моржова, дунул дымом в открытое окошко, в куст акации, молодо и ярко зеленеющий в солнечном блеске.
Моржов залюбовался Лёнчиком. Короче, вот она – весна человечества, открытая чувственность в чистом виде. Лёнчик был очень красив. Красив какой-то отважной, комсомольской красотой: светлые волосы сыпались на высокий лоб, но при всей мужественности лица губы Лёнчика были свежие, как у девушки, а глаза – глубокие и нежные тёплым ореховым сумраком.
– Тебе сотовый телефон нужен? – спросил Лёнчик. – Отдам за пятихатку. Я его у одного чёрта взял.
«Взял» – значит отнял или спёр.
– У меня есть сотник, – отклонил предложение Моржов.
Лёнчик подумал, и глаза его опасливо сверкнули. Он привстал, выглянул в окошко и потом шёпотом предложил:
– А пэ-эм хочешь?
– Что такое пэ-эм? – не понял Моржов.
– Ну, пэ-эм. Ствол, короче. Настоящий.
Моржов понял не сразу. Ему вообще не нравился этот плебейски-брутальный способ наименования. Если пистолет – значит ствол. Если вертолёт – значит борт. Стадо – значит сто голов. Эскадрон – двести сабель. Взвод – тридцать штыков. В таком контексте совсем иначе воспринимались выражения типа «члены партии».
– Откуда у тебя «Макаров»? – сдержанно удивился Моржов.
ПМ так запросто у чёрта какого-нибудь не возьмёшь.
– Говорить-то нельзя, – осадил Моржова Лёнчик и тотчас сказал: – Сергач толкает, а я принесу. Тебе самому он не продаст.
Сергач – это Валера Сергачёв, известный в Ковязине персонаж. Вот раньше были враги народа. Они народу бескорыстно вредили, народ их выдавал властям, власти их сажали в тюрьму. А Валера Сергачёв был другом народа. Он народу корыстно помогал, за это народ молчал о нём в тряпочку, а власти Валеру покрывали. Даже не то чтобы покрывали – Сергач и сам в определённой степени был представителем властей: инспектором ковязинского батальона дорожно-постовой службы. Через ДПС он и имел все связи и в ментовке, и в прокуратуре. Этот пистолет небось был у какого-нибудь следака каким-нибудь вещественным доказательством в деле, которое внезапно перестало нуждаться в вещественных доказательствах. Пистолет поступил в свободное обращение.
Моржов размышлял, глядя в ясное лицо Каликина. Если ему ехать в Троельгу, в эту неизвестную ему пьяную деревню, да ещё с американцами, да ещё и с тремя отечественными девицами… Костёрыч, Щёкин не защита. ПМ – защита.
– Возьму, – согласился Моржов. – Только учти, Каликин, я ведь могу и застрелить кого-нибудь. Например, тебя.
– Там патронов мало, всего обойма, – хохотнул Лёнчик.
– Можно подумать, тебя застрелить – так три ленты пулемётные нужны.
От моржовской общаги до Крестопоклонной площади можно было дойти по улице Маршала Рокоссовского. Никто не знал, какое отношение Рокоссовский имел к Ковязину. Но ближе к центру, когда из-за крыш и труб двухэтажных купеческих особняков начинала вздыматься дырявая и щербатая громада Спасского собора, складывалось впечатление, что Рокоссовский здесь всё-таки как-то в тему…
