Опасные приключения Мигеля Литтина в Чили - Маркес Габриэль Гарсиа (читаемые книги читать .txt) 📗
Так я постепенно начал осознавать, что в Чили вполне возможно жить нелегалом, как живут сотни высланных, тайком вернувшихся впоследствии, — причем живут обычной жизнью, не оглядываясь на каждом шагу. Если бы не обязательства перед страной, друзьями и самим собой, я, сменив профессию и социальную среду, готов был бы остаться в Сантьяго, вернув себе прежний облик.
Однако здравый смысл диктовал, учитывая возможность слежки, совсем другую линию поведения. Кроме того, у нас зависли съемки во дворце Ла-Монеда, потому что выдача нужных бумаг раз за разом откладывалась по необъяснимым причинам, ждали своей очереди Пуэрто-Монт и Центральная долина, по-прежнему ускользал Дженерал Электрик. С другой стороны, в Центральной долине я собирался снимать сам, поскольку именно в этих краях я родился и рос. Там, в бедной деревушке под названием Пальмилья, по-прежнему жила моя мать, однако из соображений безопасности мне строго-настрого запретили с ней видеться в эту поездку.
Первым делом я реорганизовал работу иностранных съемочных групп, чтобы они с минимальным риском доделали начатое и как можно скорее вернулись по домам. В Сантьяго оставались только итальянцы (для участия в съемках внутри Ла-Монеды). Французы должны были отправиться в Париж сразу после съемок «голодного марша», назначенного на ближайшие дни.
Голландская группа дожидалась меня в Пуэрто-Монте, чтобы совместными усилиями провести съемку близ Полярного круга, а потом перебраться в Аргентину через приграничный перевал в Барилоче. На момент отъезда всех трех команд восемьдесят процентов материала уже должны были находиться на проявке в надежном месте в Мадриде. Эли справилась с заданием на отлично, поэтому благодаря ее титаническому труду фильм после моего возвращения в Испанию оставалось только смонтировать.
«Литтин пришел, отснял и был таков»
Ввиду всех этих подозрительных обстоятельств нам с Франки единственным разумным вариантом представлялось разыграть свой отъезд из страны, а потом с величайшими предосторожностями вернуться. Для этого как нельзя лучше подходила поездка в Пуэрто-Монт, поскольку туда можно было с одинаковым успехом попасть как из Чили, так и из Аргентины. Так и сделали. Я попросил голландскую команду дождаться меня там, а одной из чилийских групп назначил встречу тремя днями позже в долине Кольчагуа, расположенной в центре страны, сам же полетел с Франки в Буэнос-Айрес. За несколько часов до вылета я позвонил в журнал «Анализ» и без предварительной договоренности дал журналистке Патрисии Коллиер подробное интервью о своем пребывании в Сантьяго. Через два дня после отъезда вышел журнал с моей фотографией на обложке и интервью под заголовком, от которого веяло историей Древнего Рима: «Литтин пришел, отснял и был таков».
Для пущей достоверности Клеменсия Изаура отвезла нас с Франки на своей машине в аэропорт Пудауэль, и мы устроили показательное прощание, со слезами и поцелуями. Мы отбывали с помпой, но под бдительным наблюдением подпольной службы безопасности, готовой забить тревогу, если нас задержат. Заодно мы получали возможность выяснить, что не состоим в «тревожных списках», и оставить свои фамилии в перечне зарегистрированных на рейс, чтобы при возможном расследовании полиция убедилась, что мы действительно покинули страну.
В Буэнос-Айресе я предъявил свой настоящий паспорт, чтобы не нарушать законы дружественного государства. И только подавая его в окошко на паспортном контроле, спохватился: фотография в настоящем паспорте, сделанная задолго до моего преображения, совсем на меня не походила. Депилированные брови, увеличившиеся залысины и очки изменили мой облик до неузнаваемости. К тому же меня заранее предупреждали, что вернуть старое обличье не менее трудно, чем привыкнуть к новому, но, как водится, в самый нужный момент я об этом напрочь позабыл. К счастью, сотрудник паспортного контроля в Буэнос-Айресе даже не взглянул на меня, а я проглотил горькую пилюлю невозможности побыть самим собой хотя бы по документам.
Франки задержался в Буэнос-Айресе, чтобы согласовывать с Эли по телефону разные мелочи касательно оставшейся работы в соответствии с моими инструкциями, а также забрать деньги на последние расходы, которые Эли выслала из Мадрида. Поэтому в столице мы с Франки распрощались до новой встречи в Сантьяго. Я полетел в Мендосу, чтобы оттуда сделать предварительные кадры чилийской части гор. Это несложно, поскольку из Мендосы в Чили ведет не особенно охраняемый тоннель. Я прошел его пешком, с одной легкой двенадцатимиллиметровой камерой, отснял с чилийской стороны все, что хотел, а обратно меня подвез водитель патрульной чилийской машины, сжалившийся над бедным уругвайским журналистом, не знавшим, как попасть обратно в Аргентину.
Из Мендосы я отправился дальше на юг, в другой приграничный район — Барилоче. Оттуда обшарпанный катер, заполненный аргентинскими, уругвайскими и бразильскими туристами, а также возвращающимися домой чилийцами, перевез нас к чилийской границе через потрясающие полярные пейзажи, с ледяными расщелинами и бурными водами. Последний отрезок пути до Пуэрто-Монта я проделал на пароме с разбитыми окнами, в которых по-волчьи завывал полярный ветер, и не было спасения от этого дикого холода. Еды и питья на пароме тоже не было, ни чашки кофе, ни бокала вина. Однако мои расчеты оправдались. Если полиция в аэропорту зафиксировала мой отлет, вряд ли им придет в голову, что на следующий же день я проникну обратно с другого бока, за тысячу километров от Сантьяго.
Незадолго до пограничного пункта паромщик собрал не меньше трех сотен паспортов, которые пограничники досматривали одним глазом, в спешке и ничего не штампуя. Исключением оказались чилийцы, которых проверяли по длинному списку не допущенных к въезду в страну, висящему на стене перед глазами пограничников. Для остальных, в том числе и для меня, пересечение границы шло как по маслу, пока двое сотрудников, в которых я из-за теплой северной формы не узнал чилийских карабинеров, не приказали открыть чемоданы. Я понял, что досмотр предстоит тщательный, но беспокойства не испытал, поскольку точно, как мне казалось, ничего подозрительного не вез. Однако из открытого чемодана вывалились и поскакали по полу пустые пачки из-под «Житана», исписанные моими режиссерскими заметками.
Перед поездкой я запасся «Житаном» в избытке, чтобы хватило на два месяца, а разрывать и выкидывать крупные пачки из толстого картона не решался, поскольку в Чили они слишком бросаются в глаза и мне не хотелось оставлять полиции лишний след. Пачки, опорожненные во время работы, я складывал в сумку, а потом рассовывал по разным местам. В какой-то момент я стал напоминать себе фокусника, распихивая пустые пачки по всем карманам висящей в шкафу одежды, и под матрас, и в дорожные сумки, так и не придумав пока безопасного способа от них избавиться. Меня терзали танталовы муки арестанта, роющего подкоп из камеры и не знающего, куда он выведет.
Собирая чемодан при переезде из гостиницы в гостиницу, я каждый раз ломал голову, что делать с такой прорвой пустых пачек. В конце концов я не придумал ничего лучше, чем таскать их с собой в чемодане, рассудив, что, если меня застигнут врасплох за их уничтожением, подозрений возникнет куда больше. В итоге я решил выбросить их в Аргентине, но так забегался, что даже чемодан некогда было открыть. До самой таможни, где на глазах изумленных пограничников я принялся лихорадочно подбирать рассыпавшиеся пачки.
— Они пустые, — сообщил я.
Мне, разумеется, не поверили. Отправив младшего заниматься другими пассажирами, старший из пограничников принялся по одной перебирать пачки, открывая, осматривая со всех сторон и пытаясь разобрать мои каракули. И тут меня осенило.
— Это я так, стишата кропаю.
Пограничник молча продолжил осмотр, потом пристально глянул мне в лицо, видимо, надеясь прочитать там разгадку тайны пустых пачек.
— Если хотите, оставьте себе, — сказал я.
— А мне они на кой? — удивился он и помог собрать пачки обратно в чемодан, а потом перешел к следующему пассажиру. От волнения я не сообразил выбросить пачки в урну прямо там же, на глазах карабинеров, и таскал их с собой до конца поездки. И даже по возвращении в Мадрид я не позволил Эли их выкинуть. Я так сроднился с ними, что решил сохранить на память о пережитом, которое сознание всегда оставляет томиться на медленном огне ностальгии.
