Призраки Лексингтона - Мураками Харуки (бесплатные версии книг .txt) 📗

— В первый раз слышу. С чего ты взял?

Брат покраснел.

— Я просто подумал... может, так лучше? Будешь жить здесь... на радость всем.

Голос с кассеты объявил остановку, но на кнопку никто не нажал [11]. На остановке тоже не было ни души.

— Мне нужно по делам вернуться в Токио.

Он в ответ лишь кивнул головой.

Нигде и никаких дел у меня нет, но оставаться здесь я тоже не собирался.

Автобус взбирался на гору, а дома редели, на дороге сгущались тени. На глаза попадались ярко выкрашенные дома иностранцев [12] за низкими оградами, приятно дул ветерок. С каждым поворотом автобуса то открывался, то опять пропадал вид на море, который мы наблюдали, пока не доехали до больницы.

— Врач долго принимает, — сказал мне в больнице брат. — Я пойду один, а ты лучше где-нибудь меня подожди.

Я лишь поздоровался с лечащим врачом и, выйдя из приемной, сразу направился в столовую. Позавтракать утром не удалось, и голод уже давал о себе знать. Меню симпатий не вызывало, поэтому я остановился на кофе.

Был понедельник, первая половина дня: кроме меня, в столовой сидела лишь одна семья. Отец, с виду — за сорок, был одет в темно-синюю полосатую пижаму и клеенчатые тапки. Мамаша с двумя девочками-близняшками, судя по всему, пришли его проведать. На сестрах были одинаковые белые платьица, и обе они с важным видом пили апельсиновый сок, то и дело пытаясь съезжать со стульев под стол. Рана или болезнь отца не казалась серьезной — при этом и родители, и дети сидели со скучающими лицами.

За окном простиралась лужайка. В нескольких местах вращались поливалки, окропляя траву радужными брызгами. С громким криком пролетела и скрылась из виду пара длиннохвостых птиц: За газоном расположились несколько теннисных кортов. Без сеток и, разумеется, без игроков. По ту сторону кортов росли дзельквы, между их ветвями проглядывало море. Низкие гребни волн отражали ослепительные лучи летнего солнца. Ветер покачивал молодую листву и слегка прижимал к земле брызги поливалок.

Казалось, я где-то уже видел это: лужайка, девочки-двойняшки пьют апельсиновый сок, куда-то улетает птица с длинным хвостом, за теннисным кортом без сетки виднеется море... Но это — иллюзия. Близкая к реальности и все же — иллюзия; и я это прекрасно понимал, оказавшись впервые в этой больнице.

Я положил ноги на стул напротив, вздохнул и закрыл глаза. В темноте перед глазами маячил белый сгусток. Будто под микроскопом — то сжимался, то растягивался. Менял форму, расплывался, делился на куски, снова соединялся, обретая форму.

...В ту больницу я приезжал восемь лет назад. В маленькую больницу у моря, из окна столовой там виднелся лишь одинокий олеандр. В старую больницу с запахом никогда не утихающего дождя. Подруге приятеля делали там операцию, и мы ездили ее навестить. Было это в летние каникулы десятого класса.

Операция оказалась предельно простой: вернуть на прежнее место одно ребро, запавшее после рождения. Особой необходимости в ней не было. По принципу «если делать, то лучше сейчас». Сама операция длилась недолго, а вот после требовался покой, и так подруга пролежала в больнице десять дней. Мы поехали навестить ее на 125-кубовой «ямахе». Приятель вел мотоцикл туда, я — обратно. Он попросил меня составить компанию: мол, одному скучно.

По пути он завернул в кондитерскую около вокзала и купил коробку шоколада. Я одной рукой держался за его ремень, другой прижимал к себе эту коробку. Стоял жаркий день, наши майки несколько раз промокли от пота, а затем высохли на ветру. По пути туда он пел жутким голосом непонятную песню. Я до сих пор помню запах его пота. Спустя время приятель умер.

На ней была длинная, до колен шаль поверх голубой пижамы. Мы втроем расположились в столовой. Курили сигареты «Хоуп» без фильтра, пили колу, ели мороженое. Она была голодна и съела два сладких пончика, запивая какао, сдобренным густой пеной. Но все равно не наелась.

— Этак ты до выписки растолстеешь, как поросенок! — изумился приятель.

— Да ладно. Надо поправляться, — ответила она, вытирая жирные пальцы бумажной салфеткой.

Пока они разговаривали, я смотрел в окно на олеандр. Огромный олеандр — он походил на небольшую рошицу. Слышался шум волн. Оконные ручки проржавели от соленого морскою негра. Подвешенный к потолку антикварный вентилятор гонял по комнате теплый возлух. В столовой витал запах больницы. Он чувствовался и в еде, и в напитках, словно они все между собой сговорились. На пижаме подрут и было два нагрудных кармана, из одного торчала маленькая ручка золотистого цвета. Когда подруга наклонялась вперед, в разрезе пижамной куртки виднелась плоская незагорелая грудь.

Моя мысль внезапно обрывается. Пытаюсь вспомнить, что же было дальше. Пил колу, смотрел на олеандр, потом на ее грудь. А потом? Я устраиваюсь поудобней на пластиковом стуле и, подперев рукою щеку, перебираю слои памяти. Словно ковыряю в пробке кончиком острого ножа.

...Врачи разрезали ей грудь и, засунув внутрь свои пальцы в перчатках, сдвинули кость, представил я с закрытыми глазами. Но выглядело это совершенно нереально, будто какая-то аллегория.

Вспомнил! Потом мы говорили о сексе. Рассказывал приятель. Та-ак, о чем он говорил? Вроде о моих похождениях: как я прибалтывал одну девчонку, но из этого ничего не вышло. Точно! Об этом! Так, пустячная история, но он рассказывал с преувеличениями и так интересно, что подруга покатывалась со смеху. Что говорить, я сам еле сдерживался — такой умелый был из него рассказчик.

— Не смеши, — говорила подруга через силу, — а то у меня грудь до сих пор болит.

— В каком месте? — спросил он.

Она надавила пальцем выше сердца. Приятель как-то сострил, и она опять рассмеялась.

Смотрю на часы — без четверти двенадцать. Брата еще нет. Подходит время обеда, и столовая постепенно заполняется народом. Смешиваются разные звуки и голоса людей, они, как дымом, окутывают все помещение. Я опять возвращаюсь к своим воспоминаниям и думаю о маленькой золотистой ручке в ее нагрудном кармане.

...Именно! Этой ручкой она что-то писала на обороте бумажной салфетки.

Точнее, рисовала. Бумажная салфетка оказалась слишком мягкой для рисования, за нее постоянно цеплялся шарик стержня. Но она все равно рисовала — холм. На холме стоит маленький дом. В доме одна-одинешенька спит девушка. Вокруг дома — заросли слепой ивы. Это слепая ива усыпила девушку.

— Слепая ива? — спросил приятель.

— Есть такое растение.

— Ни разу не слышал.

— Я сама придумала. — улыбнулась она. — У слепой ивы — сильнодействующая пыльца. Маленькая муха, окунувшись в эту пыльцу, влетает девушке в ухо и... усыпляет ее.

И она нарисовала слепую иву на другой салфетке.Слепая ива была размером с азалию. Толстые зеленые листья плотно окружают распустившиеся листки. Листва эта выглядит, как букет из хвостов сцинков. Слепая ива нисколько не походит на обычную.

— Есть еще сигареты? — спросил меня приятель. Я положил на край стола промокшую от пота пачку коротких «Хоуп» и спички и отправил щелчком в его сторону.

— С виду ива маленькая, но корни уходят очень глубоко, — пояснила подруга. — Вообще-то, достигнув определенного возраста, она перестает расти вверх и начинает расти только вниз. Будто питается темнотой.

— Ну? Эта муха влетает в ухо девушки и усыпляет ее пыльцой, — спросил приятель, пытаясь подкурить от влажных спичек. — А что она делает дальше... эта муха?

— Ест плоть... в ее теле... конечно же! — ответила подруга.

— фу-у-у-у-у!

Оказывается, по заданию на летние каникулы noдруга сочиняла стихи о слепой иве и просто пересказала нам сюжет. А сама история ей приснилась. И девчонка, валяясь целую неделю в больнице, написала нечто вроде поэмы. Товарищ хотел прочесть, но подруга отказалась под предлогом того, что нужно доработать кое-какие мелочи. Вместо этого нарисовала рисунок и пересказала фабулу.