Сердце – одинокий охотник - Маккалерс Карсон (книги бесплатно без TXT) 📗
Антонапулос сидел неподвижно и не сводил с друга темных маслянистых глаз. Только пальцы его теребили штанину. Сингер, среди всего прочего, рассказал ему о людях, которые его посещали. Он говорил своему другу, что эти посетители скрашивают его одиночество. Он говорил Антонапулосу, что все они – странные люди и слишком много болтают, но что он всегда рад их приходу. Он быстро набросал портреты Джейка Блаунта, Мик и доктора Копленда. Но, заметив, что Антонапулоса это не интересует, Сингер скомкал рисунки и забыл о них. Когда пришел служитель и объявил, что время посещения больных истекло, Сингер еще не успел рассказать и половины того, что у него накопилось. Вышел он из палаты хоть и усталый, но счастливый.
К больным пускали только по четвергам и воскресеньям. В те дни, когда Сингер не мог попасть к Антонапулосу, он шагал по своему номеру в гостинице.
Второе его посещение ничем не отличалось от первого, только старики в палате уже не играли в дурачка, а вяло его разглядывали.
С большим трудом Сингер получил разрешение повести Антонапулоса на несколько часов погулять. Он заранее продумал эту небольшую вылазку во всех подробностях. Они поехали за город на такси, а в половине пятого зашли в ресторан гостиницы. Антонапулос очень обрадовался случаю лишний раз поесть. Он заказал половину блюд, перечисленных в меню, и ел с жадностью. Но, покончив с обедом, он ни за что не хотел выйти из-за стола. Сингер тщетно его уламывал, и шофер попробовал вытащить его силой. Антонапулос невозмутимо сидел и отталкивал их, когда они подходили вплотную. Наконец Сингер догадался купить у хозяина ресторана бутылку виски и выманить ею грека в машину. Когда Сингер выбросил нераскупоренную бутылку в окно, Антонапулос заплакал от обиды. Неудачный конец прогулки сильно опечалил Сингера.
Следующее посещение было последним – двухнедельный отпуск Сингера подходил к концу. Антонапулос не помнил о том, что произошло в прошлый раз. Они опять сидели в том же углу палаты. Минуты летели быстро. Руки Сингера отчаянно складывали слова, а худое лицо было очень бледным. Наконец пришло время прощаться. Сингер сжал руку друга и заглянул ему в глаза, как делал это раньше, когда они расставались по утрам перед работой. Антонапулос сонно на него уставился и даже не пошевельнулся. Сингер вышел из палаты, глубоко засунув руки в карманы.
Вскоре после того, как Сингер вернулся в пансион, его снова стали навещать Мик, Джейк Блаунт и доктор Копленд. Все они расспрашивали, где он был и почему заранее не сообщил им о своих намерениях. Но Сингер делал вид, будто не понимает их вопросов, и только загадочно улыбался.
Они приходили в комнату Сингера поодиночке, чтобы провести с ним вечер. Немой всегда был сдержан и задумчив. Его ласковые разноцветные глаза смотрели серьезно, загадочно, словно глаза какого-нибудь мага. Мик Келли, Джейк Блаунт и доктор Копленд приходили в эту тихую комнату поговорить – им казалось, что немой непременно поймет все, что у них на душе. А может, и не только это.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
Нынешнее лето было совсем не похоже на все, что помнила Мик. И не так уж много случилось событий, о которых она могла бы подумать или хотя бы подробно рассказать, но в ней явно произошла какая-то перемена. Она постоянно испытывала странное возбуждение. По утрам ей не терпелось вскочить с постели и начать новый день. А по ночам ее злило, что снова приходится спать.
Сразу после завтрака она выводила гулять малышей и, не считая обеденных часов, бродила с ними чуть не весь день. Чаще они просто слонялись по улицам – она тащила повозочку с Ральфом, а Братишка шел следом. Голова ее вечно была занята всевозможными планами. Иногда; опомнившись, она вдруг замечала, что они забрели в какую-то совсем незнакомую часть города. Раз или два им встретился по дороге Билл, но Мик была так поглощена своими мыслями, что Биллу пришлось дернуть ее за руку, чтобы она его заметила.
Рано утром на улице бывало довольно прохладно, и их тени далеко вытягивались перед ними на тротуаре. К середине дня небо накалялось. Ослепительный свет резал глаза и заставлял жмуриться. И часто, представляя свое будущее, она мысленно видела снег и лед. Вот она в Швейцарии, все горы покрыты снегами, и она катается на коньках по холодному зеленоватому льду. Рядом с ней катается мистер Сингер. А может быть, Кэрол Ломбард или Артуро Тосканини, который играет по радио. Они катаются вместе, а потом мистер Сингер вдруг проваливается под лед, и она ныряет, не думая о верной гибели, плывет подо льдом и спасает ему жизнь. Эту историю она больше всего любила воображать.
Побродив немного, она пристраивала Братишку и Ральфа куда-нибудь в тень. Братишка был мировой парень, и она здорово его вышколила. Если она не велит ему отходить далеко от Ральфа, чтобы он услышал, когда тот заревет, – будьте спокойны, он не смоется за два или за три квартала поиграть в камешки с ребятами, а будет играть один возле повозочки, и, оставляя братьев, Мик могла не беспокоиться. Она шла в библиотеку, посмотреть «Отечественный географический журнал», либо просто болталась по улице, думая о своем. Если у нее бывали деньги, она покупала воду с сиропом или «Млечный Путь» у мистера Бреннона. Детям он делал скидку: вместо пяти центов брал три.
Но что бы она ни делала, с ней всегда была ее музыка. Иногда она на ходу гудела себе под нос, иногда молча прислушивалась к тому, что звучало внутри. А в голове у нее звучала самая разная музыка. И та, что она слышала по радио, и никогда еще не слышанная, та, что возникала сама по себе.
По вечерам, когда малышей укладывали спать, она могла делать все, что ей вздумается. Тут начиналось самое лучшее время. Столько всего случалось, когда она оставалась одна и кругом было темно. Сразу же после ужина она опять убегала из дому. Мик никому не могла рассказать, чем она занимается по вечерам, и, когда мама ее спрашивала, она рассказывала все, что ей приходило в голову, лишь бы это звучало правдоподобно. Но чаще всего, если ее окликали, она делала вид, будто не слышит, и убегала. Это удавалось со всеми, кроме папы. В голосе папы было что-то такое, от чего нельзя убежать. Он был одним из самых приметных, самых высоких людей в городе. Но голос у него был такой тихий и добрый, что люди удивлялись, когда он заговаривал. И как бы ни спешила Мик, она всегда останавливалась, когда ее звал папа.
Этим Летом она вдруг открыла в своем папе то, о чем раньше и не подозревала. До сих пор она никогда не воспринимала его самого по себе, отдельно от всех. Сколько раз он зазывал ее к себе. Она входила в комнату, где он работал, и простаивала возле него несколько минут, но, слушая его, думала всегда о своем. И вдруг как-то вечером до нее дошло, что за человек ее папа. Ничего особенного в тот вечер не произошло, и она сама не знала, почему это поняла. Но вдруг она почувствовала, что стала старше и знает его так близко, как вообще можно знать другого человека.
Случилось это вечером в конце августа. Мик очень торопилась. Ей во что бы то ни стало надо было попасть в тот дом к девяти часам. А папа позвал ее, и она пошла к нему в комнату. Он сидел, ссутулившись над верстаком. Ей почему-то всегда было странно его там видеть. До несчастного случая в прошлом году он был маляром и плотником. Каждое утро, еще до зари, он уходил из дома в комбинезоне и не возвращался весь день. Он не раз пытался поступить на работу к ювелиру, где можно весь день сидеть за столом в чистой белой рубашке с галстуком. Теперь, когда он больше не мог плотничать, он повесил на фасаде объявление: «Дешевая починка стенных и карманных часов». Но он не был похож на обычного часовщика; городские часовщики были, как правило, юркими, низенькими и темноволосыми евреями. А папа был слишком высок для верстака, и его крупные, костлявые руки и ноги, казалось, были кое-как привинчены к туловищу.
Отец молча смотрел на нее. Мик понимала, что он позвал ее без особой надобности. Просто ему до смерти хотелось с ней поговорить. Он не знал, как подступиться к разговору. Карие глаза выглядели слишком большими на его длинном, худом лице, а с тех пор, как он совсем облысел, гладкая бледная макушка придавала ему какой-то голый вид. Он все молчал, а ей было некогда. Попасть в тот дом надо было точно к девяти часам, и времени оставалось в обрез. Отец догадался, что она торопится, и откашлялся.
