Лев на лужайке - Липатов Виль Владимирович (книги хорошего качества TXT) 📗
— Запомните этот час, ребятишки. Большего счастья не будет!
… И не ошибся. На синтетическом ковре Никита Ваганов ничего иного в их молодой любви не вспомнит, кроме верхней палубы парохода «Пролетарий», бешеных чаек, теплого ветра в лицо, боя деревянных плиц, двух берегов — низкого и высокого, белого капитана, белой — во всем белом — молодой жены Ники, своей клятвы ей на верность; вспомнится запах пароходного угля и пара, сырых и тинистых канатов, рыбы и ягод, что будут продавать на пристанях… Это было счастье, настоящее счастье, но к словам капитана Пекарского тогда Никита Ваганов отнесся… Он к ним никак не отнесся, вернее, просто не поверил капитану, так как несколько иным представлял себе настоящее счастье… Семен Семенович Пекарский, капитан, старинный друг Габриэля Матвеевича Астангова, продолжал:
— Приглашаю вас, ребятки, на капитанский обед. Если хотите, будет мой первый штурман, порядочно играет на гитаре и поет.
Никита Ваганов неторопливо сказал:
— Семен Семенович, а ведь вы должны много знать о сплавных делах. Наверное, знаете и о неимоверно большом утопе леса на реке Блудная?
— О чем речь, Никита? Капитан «Латвии» Валов — мой давнишний дружочек. Так как насчет обеда и штурмана?
Никита Ваганов раздумчиво ответил:
— Не знаю. Конечно, приглашение к обеду мы принимаем. Да, Ника?
— Принимаем, принимаем!
— Однако зачем… зачем штурман? Мы гитару не любим. Да, Ника?
— Не любим, не любим!
Никита Ваганов ошибся в своих ожиданиях: капитан «Пролетария» Семен Семенович Пекарский не рассказал за обеденным столом об афере с утопом, которую наблюдал его друг Валов — капитан буксирного парохода.
После обеда у капитана Пекарского, в их огромной каюте, каюте, испещренной тенями от жалюзи, Никита Ваганов вдруг спросил:
— Как отец? — Вопрос об отце Ники возник из ничего, Никита Ваганов не смог бы даже объяснить, по какой ассоциации вспомнился Габриэль Матвеевич Астангов.
— Как здоровье и дела папы? Ты слышишь, Ника?
— Слышу. Папа здоров, дела идут, кажется, хорошо, но… Ах, Никита, только я и мама понимаем, как папе плохо. Сестра что? Сестра — отрезанный ломоть. А вот мы не спим ночей.
— А что случилось, Ника?
— Что случилось? — Ника резко повернулась на бок, стала смотреть прямо в глаза Никите Ваганову. — Ты женился на мне, ты свой, родной. Тебе поэтому все нужно знать, правда, Никита? Правда?
Подумав, он ответил:
— Разумеется.
Она сказала:
— Папа не спит ночами, ждет несчастья. — И перешла на шепот: — Ты понимаешь, комбинату пришлось под каким-то, я не поняла каким, давлением вырубить кедровый массив и завысить процент утопа леса. Для чего это делается, я тоже не понимаю, но папа тает, как восковая свечка. Нос заострился.
Так! Ника говорила о том самом, о чем Никита Ваганов написал в статье «Утоп? Или махинация!». Так! Поздним летом и ранней осенью некоторые сплавконторы увеличили количество якобы утонувшего леса, затем эту якобы утопшую древесину включали в производственный план года, перевыполняли годовое задание, получали премии и славу.
— Предельно худо, Ника! — осторожно сказал Никита Ваганов. — Хуже не придумаешь… Почему папа не идет к Первому? Будет трудно, но это — единственно правильный путь.
Это Никите Ваганову кажется, что поход к Первому — спасение! Молодой и горячий, он не может еще понять своего будущего тестя, не разумеет, что в предпенсионном возрасте люди не так смелы, что им надо думать о завтрашнем дне, что у них нет будущего, когда можно начинать жизнь наново: упасть и подняться после головокружительного падения. Под шестьдесят — это не двадцать пять!
— Перемелется — мука будет! — тихо сказал Никита Ваганов. — Не надо умирать раньше смерти, Ника! Перемелется — мука будет, ты слышишь меня?
— Слышу, Никита! Что произошло, я плохо понимаю, но папа на глазах сдает. Мы с мамой не спим ночи.
А что? Сойдешь с ума, если родной отец по ночам ходит из угла в угол своего домашнего кабинета и — некурящий! — прикуривает сигарету от сигареты, губы у него горько опущены, спина сутула, а ведь Габриэль Матвеевич такой сильный человек, опытный руководитель, честный. Доведешь себя до изнеможения, наблюдая за тем, как страдает такой человек, как… Отец! Ах, как нехорошо все складывалось! Правда, в статье «Утоп? Или махинация!» говорилось, что главный инженер комбината «Сибирсклес», узнав о готовящейся махинации, заявил Пермитину, что больше не хочет слушать об этом подсудном деле и вообще умывает руки, но это вместо того, чтобы немедленно идти в обком партии. В статье было: «Главный инженер комбината тоже оказался не на высоте».
— И все-таки надо пойти к Первому, — машинально повторил Никита Ваганов. — Надо пытаться действовать, сбивать сметану в масло! Ника, Ника!
Она обреченно ответила:
— Папа все понимает! Более того… более того, он считает, что уже поздно, преступно поздно. Слово «преступно» употребил папа. Как мы с мамой плакали!
Можно все это представить. Ходил по гостиной седой человек в красивой, накрахмаленной и проглаженной пижаме, сутулился и горько опускал губы, руки держал за спиной, как арестант, на жену и дочь не смотрел, не мог на них смотреть — было стыдно и страшно смотреть. И правильно: сильный человек, опытный человек, умный человек, поддавшийся минутной слабости и оказавшийся в паутине.
— Плакать — бред! — резко произнес Никита Ваганов. — Надо не плакать, а действовать и действовать! Тебя отец любит, тебя и послушается, уговори его немедленно сделать заявление на бюро обкома, а то будет поздно, фатально поздно! Ты опять не слышишь меня, Ника?
— Я тебя прекрасно слышу. Но на это папа не пойдет! Он не вор и не предатель. Он сейчас старается понять, почему сразу не пошел к Первому…
Они помолчали, не глядя друг на друга.
— Значит, ничем Габриэлю Матвеевичу, по-вашему, помочь нельзя? — сказал Ваганов. — Чепуха! Ты должна помочь отцу победить слабость, жизнь не кончена. Место главного инженера за ним, уверен, останется. Помоги отцу, Ника, помоги!
Ах, как это страшно, когда человек слаб! Люди, не бойтесь сильных! Люди, бойтесь слабых! Бойтесь особенно тех слабых, которые случайно заняли высокое положение, — бойтесь таких слабых, люди, бойтесь!
— Ника, ты должна понять меня, Ника!
— Я понимаю.
Он не даст эту женщину никому в обиду, он женился на ней, будет ее любить, по-своему верно, до своей смерти, сделает ее жизнь обеспеченной: с автомобилями и дачами, курортами и санаториями, кругом интересных и крупных знакомых; он все сделает для того, чтобы падение Габриэля Матвеевича Астангова — недолгое падение — не было для нее крахом, не оставило у дочери на всю жизнь шрама в душе.
— Ника! — сказал он на ухо жене. — Ты можешь взять обратно твое решение стать моей женой…
— Почему? — приподнимаясь, спросила Ника. — Я тебя не понимаю.
Он лег на спину, глядя в иллюминатор, отыскал в небе коршуна и стал следить за его мирным падением. Через минуты три он сказал:
— Всю эту историю с утопом древесины и вырубкой кедровника я раскопал. Так бы все и ушло в небытие, если бы я с прошлой весны не засек одну из сплавконтор… На подобное корреспондент центральной газеты «Заря» Егор Тимошин не был способен: плохо знает дело. И значит…
— Значит, ты опубликуешь это в «Заре», узнает вся страна… Боже, так ведь папа не переживет этого!
Переживет, распрекрасно переживет, только с большими потерями и убытками, которые можно было бы смягчить, но Габриэль Матвеевич не пойдет с повинной. Ох, уж эти чистюли!
— Кончай реветь, Ника! — сказал Никита Ваганов. Он поцеловал ее в гладко-бархатистое плечо. — Тебе надо действовать, маленькая, действовать и действовать.
Ника с размаху припечатала пощечину Никите Ваганову, хотела еще одну, но он уже стоял в трех шагах от нее.
— Ты, значит, продолжаешь бороться с папой? Я тебя спрашиваю: продолжаешь бороться?
