Хрустальная сосна - Улин Виктор Викторович (полные книги txt, fb2) 📗
Мы заставили его раздеться догола и тщательно отмыли из шланга. Потом накачали полную бочку воды, свернули все пожарное хозяйство и наконец выключили насос.
— А Степан-то где? — вдруг хватился дядя Федя. — Мать его за обе ноги…
— Он лошадь ковать уехал, — ответил Славка. — В кузницу.
— В задницу, а не в кузницу! — дядя Федя стукнул кулаком по колену. — Знаю я эту кузницу… У евойной сватьи именины сегодня. К Филимонихе он поехал в соседнюю деревню за кислушкой, вот куда… Эх, едрит… и как же его упустил? Теперь сегодня не дождешься его, а может, и завтра тоже. Похмеляться будет, как порядочный человек.
— А что, увлекается? — спросил Володя.
— Знамо дело… — вздохнул дядя Федя.
— Ну вот, — едко усмехнулся Аркадий. — Он будет пьянствовать, а мы — работать. Как и положено в этой стране.
За обедом мы рассказывали девчонкам о пожаре, не жалея драматических подробностей и усердно сгущая краски. Вика с Людой смеялись, а Катя всерьез испугалась, представив душераздирающее зрелище сажи, хлынувшей на Славку из горловины. А потом вдруг грянул дождь. Он подкрался незаметно и застал нас врасплох. Начался как мимолетный ливень, затем ослаб и пошел вяло, грозя затянуться до вечера. Дядя Федя остановил агрегат, и мы забились в автобус. Дождь стегал по мутному окну. Мешки, выработанные за утро — девяносто с лишним штук — мокли под дождем, быстро темнея бумажными боками.
— Эх, мать-перемать… — сокрушенно покачал головой дядя Федя. — Размочит ведь вдрызг, все на хрен пропадет. И Степка, брандахлыст, уехал — на горбу такую массу разве в навес переволокешь…
— Давайте брезентом укроем, — предложил Славка.
— Не хватит брезента. Да и он быстро промокнет. Сколько раз председателю говорено — надо крышу строить над раздатчиком. Тогда бы и в дождь работать могли, и ржавел бы меньше. А ему все по хрену… Володя выругался сквозь зубы и, надвинув на голову воротник серой застиранной куртки, куда-то ушел. Я проводил его взглядом. Он обогнул агрегат и зашагал по разбитой дороге к машинному парку. А дождь лил, не переставая. Один из мешков осел и завалился набок. Мы со Славкой и дядей Федей все-таки выскочили наружу, растянули брезент — его хватило меньше, чем на половину мешков. Славка сокрушенно качал головой. Нам было жалко. Продукт собственного труда на глазах обращался в прах.
И вдруг прямо из дождя, как мне показалось, вырос грузовик. Из кабины выскочил насквозь мокрый Володя.
— Откуда?! — удивленно спросил дядя Федя, указывая на машину.
— От верблюда… Давай, быстро загружать надо, он до навеса подкинет.
Шофер подал грузовик задним бортом прямо к раздатчику. Володя стоял в кузове, а мы со Славкой быстро подносили мешки. Сначала они казались совсем легкими, я хватал их по два и легко швырял наверх, не дожидаясь Володиных рук. Потом, когда количество приблизилось к третьему десятку, они стали тяжелеть. Я уже не мог брать два мешка и поочередно кидать их одной рукой. Скоро не смог и двумя — подтаскивал мешок к машине, приваливал к кузову и толкал снизу, помогая Володе поднимать. Но без остановки таскал эти мокрые, теплые еще мешки. Аркашка работал тоже, но очень медленно и неторопливо. Поэтому основная масса пришлась на нас со Славкой. Мешков по сорок, а то и больше. Через пару минут эти их же пришлось сгружать под навес и расставлять рядами. Но эта работа казалась совсем легкой.
— Ну молодцы, мужики, — сказал дядя Федя, оглядывая спасенный продукт. — Спасибо вам, выручили… Даром, что городские. Дождь не прекращался, агрегат стоял беззвучный и бездвижный. И мы вернулись в автобус.
И как ни странно, хотя руки мои болели до плеч, а ноги подкашивались от яростной работы, на душе было легко. Не знаю даже, почему. Наверное, я просто испытывал то, о чем смутно пытался сказать Вике на лугу. Я чувствовал себя мужчиной. Здоровым, сильным, способным на многие дела. Ведь это именно я, инженер Евгений Воронцов, только что перекидал сорок мешков по полтора пуда — целую тонну груза! — своими привычными к рейсфедеру руками… Мы в изнеможении лежали на сиденьях. Дядя Федя куда-то исчез.
— Смотрю я на тебя, Женя, — вдруг сказал Аркашка. — И диву даюсь.
Носился ты, как одесский амбал в порту. Причем со скипидарным фитилем в заднице.
— Не всем же прохлаждаться, — спокойно ответил я. — Кому-то вкалывать надо. Для равновесия в мире.
— Вкалывать, скажешь тоже! Нам тут вовсе не обязательно пупок рвать!
Я промолчал. Перед Викой я еще мог как-то оправдываться в своем поведении. Но уж никак не перед этой вошью.
— Так дождь же, — заговорил Славка. — Все промокло бы и сгнило. И наша выработка псу под хвост.
— Ну так и пес с ней. В конце концов, я научный работник, а не колхозный механизатор. И мое дело не на АВМ пахать!
— Не на АВМ пахать? — переспросил молчавший до сих пор Володя. — А скажи на милость, чем ты на работе занимаешься?
— Чем? Я в научно-исследовательском секторе работаю.
— Все мы в секторах, — отрубил бригадир. — А лично ты, твоя работа? Ты какую пользу людям приносишь?
— Наука. Я наукой занимаюсь. Кандидатскую, между прочим, делаю.
— А ты уверен, что твоя кандидатская, докторская и любительская нужны кому-то кроме тебя? — молчаливого бригадира прорвало, и он словно решил высказаться за всю неделю. — Ты никогда не думал, что за весь год своей научной…
Слово «научной» Володя выделил с нескрываемой насмешкой — …Научной работы пользу людям ты приносишь лишь в течение месяца. Именно здесь и на этом вот АВМ?
Лично я не считал, что научные работники бесполезны. Тем более, при словах о диссертации сразу подумал об Инне: ее научная работа уж точно была на благо людям. Я и о себе не сомневался, что мои инженерные знания все-таки помогают общему прогрессу. Но спорить с Володей не стал, поскольку Аркадий вызывал во мне личную, тошнотворную неприязнь.
— Научные работники нужны, — вместо меня возразил Славка. — Но тем не менее, пока экономическая система не позволяет обходиться без нашего труда, мы обязаны ездить в колхоз. Это не нами заведено. Так требует жизнь.
— Жизнь будет требовать, пока требование выполняется, — неожиданно твердым, жестким и совершенно не похожим на себя тоном ответил Аркашка. — По сути дела своей так называемой помощью мы поддерживаем существующую порочную систему. Мы вкалываем руками, а колхозники берут трактор и едут в город за водкой. Тот же ваш Степан — слинял с утра, и дел ему мало. Потому что знает: всегда найдется сознательный гражданин вроде нашего Жени, который его работу выполнит и перевыполнит. Если бы мы хоть раз забастовали и отказались сюда ехать — живо бы они у себя в деревне порядок навели. И каждый бы работал на своем месте.
Мы молчали, не зная, что ответить на в значительной мере справедливую Аркашкину речь. Мне вдруг подумалось с внезапным удивлением, что, оказывается, даже такое ничтожество может иногда говорить и дельные вещи. Он хотел что-то добавить, но махнул рукой и отвернулся к окну. Точно понял, что отношение к нему уже сложилось и говорить с нами о важных проблемах бесполезно. Там уже кончился дождь. И между туч весело проглянуло солнце.
— Эй! — весело закричал откуда-то появившийся и, кажется, уже слегка поддатый дядя Федя. — Агрегат пускаю. Пошли дальше работать! Мы встали с сидений.
— У меня нога болит, — заявил Аркадий. — Та, которую я вилами ударил.
Не могу больше сегодня стоять. Ступать больно.
Володя взглянул на него с матерным выражением лица, но промолчал.
Остаток смены мы работали втроем.
10
После ужина Славка и Володя потащили девчонок на луг играть в волейбол. Мне не хотелось бегать по мокрой от дневного дождя траве — да и вообще, честно говоря, вовсе не хотелось двигаться, — и я присел с гитарой у пустого кострища.
Приятно, конечно, играть и петь, когда тебя слушают. А особенно если слушают внимательно, заказывают, подпевают и просят повторять. Но когда не слышит вообще никто — тоже неплохо. И вообще, честно говоря, игра для самого себя всегда служила мне одним из самых больших удовольствий. Ведь это было здорово — остаться наедине с инструментом, когда пальцы начинали работать сами по себе. Когда, думая о чем-то постороннем, я принимался выводить какую-нибудь известную мелодию, а она, разрастаясь, постепенно превращалась в нечто новое, не слыханное мною и неповторимое в других условиях. Мне казалось, что гитара жила своей жизнью моих руках, а руки словно становились ее частью… Я наслаждался летевшими из-под пальцев звуками и ощущением подвластности инструмента. И одновременно удивлялся, как это удавалось; ведь я никогда не учился игре специально, просто слух улавливал ноты, а руки создавали мелодию.
