Пятнадцать псов - Андре Алексис (список книг txt, fb2) 📗

Так козлом отпущения стал Макс.

Все бы ничего, но Макс не был расположен к сотрудничеству. Он помог избавиться от неугодных, а значит, заслужил место повыше. Аттикус понимал его неудовольствие, но стая изменилась, и Максу придется измениться вместе с ней – или пострадать от последствий неверного выбора.

Но это именно Макс заставил их всех страдать. Он не давал на себя забраться. На него приходилось набрасываться, угрожать ему, кусать. Фрик и Фрак работали сообща: один держал Макса за глотку, пока второй забирался на него сверху. Аттикусу приходилось легче. Он был вожаком стаи, и Макс, хотя и оскорбленный, признавал право Аттикуса делать на него садки, когда тот захочет. Настоящей проблемой была Рози. Немецкая овчарка была достаточно сильна, чтобы подчинить Макса, но он боролся с ней, не в силах вынести такого унижения – оказаться под той, кого, как ему казалось, он в силах одолеть.

Из-за того, что Рози иногда требовалось слишком много времени, чтобы взобраться на Макса, Аттикус рычал на него и кусал за уши, заставляя пса подчиниться. Однако настоящие собаки так себя не вели, и все они это знали. Макс имел полное право оспаривать свой статус. Зачем Аттикусу было вмешиваться? В конечном итоге исчезновение мелких псов стало катастрофой для оставшихся. Стая с опаской встречала и провожала день.

Именно тогда Аттикус начал молиться.

У него уже было представление о том, какой может быть идеальная, образцовая собака – существом, не обезображенным мыслями. Со временем этому существу он приписал все качества, которые считал благородными: острое чутье, абсолютный авторитет, несравненное охотничье мастерство, несокрушимую силу. Где-то, думал Аттикус, непременно должна существовать такая собака. Почему? Потому что одним из важных критериев применительно к его идеалу был критерий бытия. «Идеальная», но не существующая на самом деле собака не могла считаться по-настоящему идеальной. Следовательно, собака всех собак, как представлял ее себе Аттикус, должна была существовать. Должна – и все. (В воображении Аттикуса эта собака не имела представления о красном – то есть о цвете, который псы научились различать только с переменой образа мышления.) Более того, если идеальная собака Аттикуса существовала – как и полагалось – почему бы она не могла почувствовать его потребность в проводнике? Почему бы ей его не отыскать?

Аттикус доверился своим чувствам. Он открыл сердце смирению перед своей идеальной собакой. Он нашел место подальше от их логова – на противоположной стороне пруда, среди высокой травы и деревьев. Он расчистил землю от листьев и каждый вечер приносил туда часть добычи за день. Каждый вечер в одно и то же время – мышей, куски хлеба, остатки хот-догов, крыс, птиц, всего, что приберег из свой доли. Каждый вечер на запрещенном языке он просил единственного лидера, за которым был готов следовать, направить его.

Боги подчиняются ритму – как и вселенная, как все существа, живущие в ней. Вот так регулярные молитвы и ритуалы Аттикуса привлекли наконец внимание Зевса. Отец богов услышал желание пса и был тронут его подношениями и верой. Явившись Аттикусу во сне, Зевс принял облик неаполитанского мастифа: короткая шерсть его выглядела как измятая слоновья кожа, а щеки спускались серым каскадом. Зевс обратился к псу на новом языке стаи:

– Аттикус, – произнес он, – я тот, кому ты посвящаешь жертвоприношения.

– Я знал, что ты придешь. Скажи, как мне стать лучшей собакой.

– Ты больше не собака, – ответил Зевс. – Ты изменился. Но ты мое дитя, и мне жаль тебя. Я не могу вмешаться в твою судьбу, я сам это запретил. Но я исполню твое желание в смертный час. Что бы ты ни пожелал в тот момент, когда душа твоя покинет тело, это будет исполнено.

– Но, Великая Собака, что хорошего в желании, ради которого я должен умереть?

– Большее не в моей власти, – ответил Зевс.

С этими словами отец богов обратился в пепел и закружился над зеленым полем, кишащем тысячью крошечных темных зверьков.

В последующие месяцы Аттикус продолжал приходить в свое святилище и говорить с Зевсом, найдя утешение в том, что Великая Собака услышала его мольбы, и благодарный за ее внимание. Однако его молитвы не предотвратили постигших стаю трагедий. Сначала Фрик и Фрак ранили Макса, и Аттикус был вынужден его прикончить. Потом вместе с братьями они убили маленького пса (Дуги), когда тот решил вернуться. Это был несчастный случай: больших псов распалила жажда крови, они были разъярены неприятностями, вызванными побегом двух шавок. (Аттикус просил прощения у Зевса за этот проступок, но, по правде говоря, чудом было, что они не задрали при этом и Бенджи. Одурманенные гневом, который они приняли за инстинкт, псы могли убить сколько угодно собак. Мучительный урок, который преподала им гибель Бобби, повторился вновь: у насилия есть причины, которые разум не в силах постичь.) А после случилось отравление.

Во время первого набега в сад смерти Аттикус следовал за Фриком и Фраком, убежденный, что щедрость земли – подарок того, кто пришел к нему во сне. Первое предчувствие смерти появилось, когда он ел кусок курицы: мясо отдавало одной из собачьих игрушек. Еда так пахнуть не должна, но вместе с тем курица на вкус была как курица и довольно неплохая. Вскоре после этого смерть показала свое лицо. Из носа Аттикуса пошла кровь. Он не мог пить. Внутренности горели. Он съел больше остальных, и его симптомы проявились раньше. Только после второго пира в саду смерти Аттикус уже знал наверняка, что что-то пошло не так. Хотя он не понимал, как расправились с его стаей, но ясно видел последствия. Что-то – или кто-то – добралось до них. А он, их вожак, ничего не сделал. Пока остальные возвращались в рощу умирать, Аттикус отправился к своему святилищу. К этому времени жажда была подобна огню, пожиравшему его изнутри. Его ждала смерть, и он это знал.

Последней волей Аттикуса было, чтобы тот, на ком лежит ответственность за гибель стаи, понес наказание. После этого пес испустил дух, преисполненный надежды, что невидимый враг пострадает от рук его бога.

Спасшийся от гнева Мэжнуна, Бенджи не знал, куда идти и что делать. Он уже успел представить себе, как живет с Мигелем, Нирой и Мэжнуном, совершенствуясь в человеческом языке. И хотя бигль знал, что это неправда, но все же убедил себя в том, что Мэжнун отреагировал слишком остро, что его, Бенджи, действия – например, обхаживания Мигеля с целью снискать расположение – были совершенно невинными, ну или, на худой конец, их можно было бы считать экспериментом. Насколько Бенджи мог судить, он не давал Мэжнуну повода на себя напасть. Пудель, несомненно, опомнится и позволит ему вернуться. Бенджи был в этом уверен, но где же ему переждать это время?

На дворе стояла весна, третья неделя апреля. На земле все еще лежал снег, во дворах в тени и в Хай-парке. Не самое худшее время для того, чтобы оказаться на улице. Днем было сухо и тепло. Бенджи, разумеется, хорошо знал местность в окрестностях парка. Останься он в районе Хай-парка или в Паркдейле, ему пришлось бы избегать других собак, но он обычно быстро их замечал, а потому не боялся. (Хуже прочих были белые собаки с черными пятнами. Дело не столько в их агрессии – другие породы были подчас еще злее. Проблема в том, что они, вне всякого сомнения, были самыми глупыми созданиями на земле (и это с учетом существования кошек!). Бесполезно было пытаться что-то им втолковать, на каком угодно языке. Хуже того, невозможно было предсказать, когда они на тебя набросятся. Не в натуре Бенджи ненавидеть других собак, но к далматинцам он питал примерно такую же иррациональную нелюбовь, как иные люди, скажем, к мужчинам по имени Стив или Бифф.)

Бигль замер на углу улиц Ферн и Ронсесвейлз, пытаясь решить, в какую сторону направиться, когда к нему наклонился краснолицый старик и подхватил его на руки со словами:

– Кто это у нас тут такая красивая собачка? Кто хороший мальчик?

Это было ужасно неприятно. Бенджи корчился в объятиях, он будто тонул в пруду из вонючей шерсти. Из кармана пальто старик достал печенье, пахнущее сахаром, рыбой, морковью, бараниной и рисом. Все еще настороженный, но плененный ароматами, Бенджи перестал извиваться. Он вновь обнюхал печенье, разобрав нотки соли, рапсового масла, розмарина, человеческого пота и яблока.