Почетный консул - Грин Грэм (книги бесплатно без регистрации .TXT) 📗

— Меня смущает одно небольшое обстоятельство.

— Неужели вы действительно думаете, что Фортнума похитили?

— Это одна из версий. Я даже предполагаю, что он мог стать жертвой глупейшей ошибки. Видите ли, при осмотре развалин он был с американским послом. Посол, конечно, куда более заманчивая добыча для похитителей. Если это так, похитители люди не здешние, может быть, они из Парагвая. Мы с вами, доктор, никогда не совершили бы подобной ошибки. Я говорю «с вами», потому что вы почти свой. Конечно, не исключено, что и вы причастны к этому делу. Косвенно.

— Я вряд ли подхожу для роли похитителя, полковник.

— Но я вспомнил — ведь ваш отец по ту сторону границы? Вы как-то говорили, что он либо мертв, либо в тюрьме. Так что у вас может быть подходящий мотив. Простите, доктор, что я думаю вслух, я всегда немножко теряюсь, когда имею дело с политическим преступлением. В политике преступления часто совершает caballero [здесь: аристократ (исп.)]. Я больше привык к преступлениям, которые совершают преступники, в крайнем случае люди, склонные к насилию, или бедняки. Из-за денег или похоти.

— Или machismo, — осмелился поддразнить доктор.

— Ну, здесь у нас всем правит machismo, — заметил Перес и улыбнулся так дружелюбно, что у доктора отлегло от сердца. — Здесь «machismo» только другое слово для понятия «жизнь». Для воздуха, которым мы дышим. Когда у человека нет machismo, он мертвец. Вы поедете назад в город, доктор?

— Нет. Раз я уже здесь, я осмотрю сеньору Фортнум. Она ждет ребенка.

— Да. Она мне сказала. — Начальник полиции взялся за дверцу машины, но в последнюю минуту обернулся и тихо произнес по-дружески, словно делал признание: — Доктор, зачем вы сказали, что позвонили в консульство и вам не ответили? Я ведь там все утро держал человека на случай, если позвонят.

— Вы же знаете, как у нас в городе работает телефон.

— Когда телефон испорчен, слышишь частые, а не редкие гудки.

— Не всегда, полковник. Впрочем, гудки могли быть и частыми. Я не очень-то вслушивался.

— И проделали весь этот путь в имение?

— Все равно подошло время для осмотра сеньоры Фортнум. Зачем бы я стал вам врать?

— Мне надо учитывать все возможности, доктор. Бывают ведь преступления и на почве страсти.

— Страсти? — улыбнулся доктор. — Я же англичанин.

— Да, это маловероятно, знаю. И в случае сеньоры Фортнум… вряд ли такой человек, как вы, при ваших возможностях, сочтет необходимым… Однако мне попадались преступления на почве страсти даже в публичном доме.

— Чарли Фортнум мой друг.

— Ну, друг… В таких случаях именно друзей и предают… Не правда ли? — Полковник Перес положил руку доктору на плечо. — Вы меня простите. Я достаточно хорошо с вами знаком, чтобы разрешить себе, когда мне что-то непонятно, маленько поразмыслить. Вот как сейчас. Я слыхал, что у вас с сеньорой Фортнум весьма близкие отношения. И все же, вы правы, не думаю, чтобы вам так уж понадобилось избавиться от ее мужа. Однако я все же удивляюсь, зачем вам было лгать.

Он влез в машину. Кобура его револьвера скрипнула, когда он опускался на сиденье. Он откинулся, проверяя, хорошо ли лежит авокадо, чтобы его не побило от толчков.

Доктор Пларр сказал:

— Я просто не подумал, полковник, когда вам это сказал. Полиции лжешь почти машинально. Но я не подозревал, что вы так хорошо обо мне осведомлены.

— Город-то маленький, — сказал Перес. — Когда спишь с замужней женщиной, всегда спокойней предполагать, что все об этом знают.

Доктор Пларр проводил взглядом машину, а потом нехотя вернулся в дом. Тайна, думал он, составляет львиную долю привлекательности в любовной связи. В откровенной связи всегда есть что-то абсурдное.

Клара сидела там же, где он ее оставил. Он подумал: первый раз мы вдвоем и ей не надо спешить на встречу в консульство или бояться, что Чарли ненароком вернется с фермы.

Она спросила:

— Ты думаешь, он уже умер?

— Нет.

— Может, если бы он умер, всем было бы лучше.

— Но не самому Чарли.

— Даже Чарли. Он так боится совсем постареть, — сказала она.

— И все же не думаю, чтобы в данную минуту ему хотелось умереть.

— Ребенок утром так брыкался.

— Да?

— Хочешь, пойдем в спальню?

— Конечно. — Он подождал, чтобы она встала и пошла впереди.

Они никогда не целовались в губы (это было частью воспитания, полученного в публичном доме), и он шел за ней с медленно поднимавшимся возбуждением. Когда любишь по-настоящему, думал он, женщина интересует тебя потому, что она нечто от тебя отличное; но потом мало-помалу она к тебе применяется, перенимает твои привычки, твои идеи, даже твои выражения и становится частью тебя. Какой же интерес она может тогда представлять? Нельзя ведь любить самого себя, нельзя долго жить рядом с самим собой; всякий нуждается в том, чтобы в постели лежал кто-то чужой, а проститутка всегда остается чужой. На ее теле расписывалось так много мужчин, что ты уже никак не можешь там разобрать свою подпись.

Когда они затихли и ее голова опустилась ему на плечо, где ей и было положено мирно, любовно лежать, она сказала фразу, которую он по ошибке принял за слишком часто произносимые слова:

— Эдуардо, это правда? Ты в самом деле…

— Нет, — твердо ответил он.

Он думал, что она ожидает ответа на все тот же банальный вопрос, который постоянно вымогала у него мать после того, как они покинули отца. Ответа, которого рано или поздно добивалась каждая из его любовниц: «Ты в самом деле меня любишь, Эдуардо?» Одно из достоинств публичного дома — слово «любовь» там редко или вообще никогда не произносится. Он повторил:

— Нет.

— А как ты можешь быть в этом уверен? — спросила она. — Только что ты так твердо сказал, что он жив, а ведь даже полицейский думает, что его убили.

Доктор Пларр понял, что ошибся, и от облегчения поцеловал ее чуть не в самые губы.

Новость сообщила местная радиостанция, когда они сидели за обедом. Это была их первая совместная трапеза, и оба чувствовали себя неловко. Есть, сидя рядом, казалось доктору Пларру чем-то гораздо более интимным, чем лежать в постели. Им подавала служанка, но после каждого блюда она пропадала где-то в обширных, неубранных помещениях обветшалого дома, куда он еще ни разу не проникал. Сперва она подала им омлет, потом отличный бифштекс (он был много лучше гуляша в Итальянском клубе или жесткого мяса в «Национале»). На столе стояла бутылка чилийского вина из запасов Чарли, гораздо более крепкого, чем кооперативное вино из Мендосы. Доктору было странно, что он так чинно и охотно ест с одной из девушек сеньоры Санчес. Это открывало неожиданную перспективу совсем другой жизни, семейной жизни, равно непривычной и ему и ей. Словно он поплыл в лодке по одному из мелких притоков Параны и вдруг очутился в огромной дельте, такой, как у Амазонки, где теряешь всякую ориентацию. Он почувствовал внезапную нежность к Кларе, которая сделала возможным это странное плавание. Они старательно выбирали слова, ведь им впервые приходилось их выбирать; темой для разговора было исчезновение Чарли Фортнума.

Доктор Пларр заговорил о нем так, будто он и в самом деле наверняка мертв, казалось, что так спокойнее: ведь в противном случае Клара заинтересовалась бы, на чем покоится его оптимизм. И только когда она заговорила о будущем, он изменил этой тактике, чтобы уклониться от опасной темы. Он заверил ее, что Чарли еще, может быть, жив. Вести свое суденышко по этим просторам Амазонки, полным омутов и мелей, оказалось не так легко — даже глагольные времена путались.

— Вполне возможно, что ему удалось выбраться из машины, а потом, если он ослабел, его сильно отнесло течением… Он мог вылезти на сушу далеко от всякого жилья…

— Но почему его машина оказалась в воде? — Она с огорчением добавила: — Ведь это новый «кадиллак». Он хотел продать его на будущей неделе в Буэнос-Айресе.

— Может, у него было какое-то дело в Посадасе. Он же такой человек, который вполне мог…