Дневник - Паланик Чак (читать книги онлайн бесплатно серию книг .txt) 📗
Буржуазные фантазии белой бедноты.
Весь остров был воплощением мечты ребенка, выросшего в трейлер-парке – в каком-нибудь вонючем Текумсе-Лейк, штат Джорджия. Пока мама была на работе, девочка выключала в трейлере свет, ложилась на спину, на свалявшийся оранжевый ковер. Ковер, который местами сплавился в черное от упавших окурков и пах так, словно кто-то вступил в собачью кучу. Потолок весь в потеках. Девочка скрещивала руки на груди и воображала себе жизнь в другом месте.
Бывает такое время, поздно ночью, когда уши тянутся к любому звуку. Когда видишь больше с закрытыми глазами, чем с открытыми.
Рыбий скелет. Едва научившись держать в пальцах мелок, это она и нарисовала.
Все время, пока девочка росла, ее мамы почти не было дома. Отца она никогда не видела, а мать, как водится, работала на двух работах: резала стекловолокно на какой-то занюханной фабрике и разливала рагу в больничной столовке. Конечно, девочка мечтала о месте, похожем на этот остров, где никто не работает, если не считать уборки в доме, а просто собирает в лесу чернику и всякие полезные вещи, которые прибоем вынесло на пляж. Вышивает платки. Аранжирует цветы. Где каждый день не начинается с будильника и не кончается телевизором. Девочка воображает эти дома, каждый дом, каждую комнату, каждый закругленный край каждой каминной доски. Узор каждого паркета. Берет это все ниоткуда. Изгиб каждого светильника или крана. Представляет себе каждый изразец, до глубокой ночи. Каждый узор на обоях. Каждую филенку, каждую лестничную ступеньку и водосточную трубу она нарисовала пастелью. Раскрасила мелками. Каждую кирпичную дорожку и самшитовую изгородь, все нарисовала, все залила красной и зеленой акварелью. Она это видит, рисует, об этом мечтает. Она так туда хочет!
С тех самых пор, как девочка взяла в руки карандаш, только это она и рисовала.
Представь себе рыбий скелет, который черепом смотрит на север, а хвостом – на юг. Позвоночник с востока на запад пересекают шестнадцать ребер. Череп – городская площадь, а в пасть рыбы – гавань – заходит паром. Глазом рыбы стала гостиница, вокруг нее – бакалейный магазин, хозяйственный магазин, библиотека и церковь.
Девочка рисовала эти улицы, когда голые ветки покрыты изморозью. Рисовала их, когда птицы прилетают с юга и таскают в гнезда песколюбку и сосновые иглы. А потом – когда расцветают наперстянки, выше чем в рост человека. А потом – когда их обгоняют подсолнухи. А потом – когда листья спиралью слетают вниз, на землю, бугристую от грецких орехов и каштанов.
Она видела все это так ясно! Она могла представить каждую комнату в каждом доме.
И чем лучше она представляла себе этот остров, тем меньше ей нравился реальный мир. Чем больше она представляла себе тамошних жителей, тем меньше ей нравились настоящие. Особенно мамаша-хиппи, вечно усталая, вечно воняющая жареной картошкой и сигаретами.
Так Мисти Клейнман постепенно разуверилась в будущем. Все вокруг стало уродливым. Все – какими-то грубыми и… неправильными.
Ее звали Мисти Клейнман.
Если ты читаешь это без нее, учти, что речь о твоей жене. На случай, если ты не просто придуриваешься – о твоей несчастной жене, урожденной Мисти Мэри Клейнман.
А эта бедная идиотка, когда она рисовала костер на пляже, то чувствовала вкус кукурузы и печеных крабов. Когда рисовала садик с лекарственными травами, то слышала запах розмарина и тимьяна.
Но чем лучше она рисовала, тем хуже становилась ее жизнь – пока ей не перестало хватать реального мира. Пока она не стала для всех чужой. Все казались ей недостаточно хорошими, недостаточно утонченными, недостаточно настоящими. И мальчики из старших классов. И другие девочки. Все были менее настоящими, чем ее воображаемый мир. Так продолжалось, пока она не начала таскать из материного кошелька деньги на дурь и не попала на прием к школьному психиатру.
Чтобы никто не говорил, будто она сошла с ума, она посвятила жизнь искусству, а не видениям. На самом деле ей просто нужно было научиться фиксировать свои видения. Делать воображаемый мир еще подробнее и точнее. Еще более настоящим.
А в художественном колледже она познакомилась с парнем по имени Питер Уилмот. Познакомилась с тобой, парнем с острова под названием Уэйтенси.
Когда в первый раз попадаешь туда из любой другой точки земного шара, тебе кажется, что ты умер. Ты умер и в раю, с тобой уже всегда все будет хорошо.
Рыбий позвоночник – Разделительная авеню. Рыбьи ребра – улицы, которые начинаются с Акациевой, что на один квартал к югу от площади. Потом идут Березовая, Вязовая, Грабовая, Дубовая, Еловая, Ивовая, Каштановая, все в алфавитном порядке вплоть до Ольховой и Платановой, перед самым рыбьим хвостом. Там южный конец Разделительной авеню переходит в гравий, потом в утрамбованную землю, а потом исчезает среди деревьев мыса Уэйтенси.
Это вполне точное описание. Именно так выглядит гавань, когда первый раз входишь в нее на пароме с материка. Узкая и длинная, гавань похожа на пасть рыбины, готовой слопать тебя, как в Библии.
Если у тебя есть день в запасе, можешь прогуляться по всей Разделительной авеню. Позавтракать в отеле Уэйтенси, потом пройти квартал к югу, мимо церкви на Акациевой. Мимо дома Уилмотов, единственного дома на Восточной Березовой, перед которым шестнадцать акров газона спускаются прямо к воде. Мимо дома Бертонов на Восточной Вязовой. Участки густо засажены дубами, каждое дерево кривое и высокое, будто замшелая молния. Небо над Разделительной авеню – летом оно все зеленое от густого колышущегося полога кленовых, дубовых и вязовых листьев.
Когда ты приезжаешь сюда впервые, тебе кажется, что сбылись все твои мечты и надежды. У твоей жизни будет сказочный конец: «и жила она долго и счастливо».
Дело в том, что для девочки, которая жила только в доме на колесах, остров похож на сказочный приют, где ее будут любить и беречь вечно.
Для девочки, которая сидела на лохматом ковре с коробкой цветных карандашей или мелков и рисовала эти дома, дома, которых никогда не видела. Она придумывала их себе, крылечки и витражные окна. И вот однажды девочка увидела эти дома в жизни. Эти самые дома. Дома, которые, как она думала, существуют только в ее воображении.
Едва научившись рисовать, маленькая Мисти Мэри разгадала, что булькает в септических цистернах за каждым домом. Узнала, что проводка под картонными панелями старая, в тканевой изоляции, с фарфоровыми трубками и столбиками. Могла нарисовать изнутри каждую дверь, где островные семьи отмечали рост детей и подписывали их имена.
Даже с материка, с паромной пристани в Лонг-Бич, через три мили соленой воды, остров кажется раем. Стена темных, почти черных сосен, волны разбиваются о бурые скалы. Вот он, предел ее желаний. Под защитой. В покое, в одиночестве.
Сегодня остров кажется пределом желаний многим. Многим богатым чужакам.
А девочка – которая раньше плавала только в бассейне трейлер-парка, слепая от хлорки, – эта девочка приплыла на пароме в гавань Уэйтенси, где поют птицы и яркие лучи отскакивают от окон отеля. Эта девочка услышала, как океан бьется о волнорез. А солнце было такое теплое, а волосы ерошил ветер, такой чистый, что пах расцветшими розами… тимьяном и розмарином.
Несчастная девочка-подросток, которая никогда не видела океана, эта девочка уже нарисовала здешние мысы и нависшие утесы. Повторила их в точности.
Бедная малышка, Мисти Мэри Клейнман.
Эта девочка приехала сюда невестой, и ее вышел встречать весь остров. Сорок или пятьдесят семей, все улыбаются и ждут очереди, чтобы пожать ей руку. Пел хор школьников. Бросали горстями рис. В ее честь в отеле дали ужин, и все пили за нее шампанское.
Все окна отеля Уэйтенси, все шесть этажей с рядами окон и застекленных веранд, все зигзаги мансард на крутой крыше – все смотрели, как она приехала. Все смотрели, как она приехала в большой дом в тенистом, поросшем деревьями рыбьем животе.
Едва увидев остров Уэйтенси, Мисти Клейнман решила, что пора забыть свою работягу-мать. Забыть собачьи кучки и лохматый ковер. Она поклялась, что больше ее ноги не будет в старом трейлер-парке. Она решила пока не становиться художником.
