Медовый месяц у прабабушки, или Приключения генацвале из Сакраменто - Дружников Юрий
Люба, должен сказать, девушка чуть простоватая, но симпатичная и вовсе не глупая. Глазки черные, щечки пухлые, и сама она, видимо, расположена к полноте; пышечка, по замечанию эксперта в этой области месье де Мопассана. И детей у нее на родине не оказалось.
Словом, в церковь вошла Люба Сиделкина, а через полчаса вышла миссис Уоррен. Поток гостей на свадьбу напоминал демонстрацию. Грузовичок, полный стеклянных сосудов для приема букетов, скоро опустел, а цветы все несли. Квартал был окружен патрульными машинами и мотоциклами. Несколько гостей приехали на боевых конях. По бокам у собравшихся свисали кобуры с револьверами, дубинки и наручники. Гости за столами, сооруженными на поляне прямо на траве, пили и переговаривались, держа в одной руке бокал, а в другой уоки-токи. Шериф разрешил даже салют из винтовок в честь такого события, а его друг, мэр города, дал приказ о фейерверке. Грянул духовой оркестр городских пожарных, и мне показалось, что от ударов тарелок, сверкающих в прожекторах, сейчас начнется внеочередное землетрясение.
Если не считать гостей из университета, невеста была самым образованным человеком в этой толпе: она почти окончила МГУ да еще прихватила полгода в университете Калифорнийском. Встретился мне на свадьбе и профессор японского языка с женой Мариной-Мэри, прибывшей поздравить подругу. Они прилетели на несколько часов, оставив детей с тещей. Профессор, между прочим, сообщил, что в теннис больше не играет, некогда, и перестал быть вегетарианцем: теща решила, что это вредно.
— Я так рада за Любу, — шепнула мне Мэри. — Ведь с ее плохим английским мало было шансов выйти замуж.
В разгар свадьбы над столами пронесся ветер. Это зависла грохочущая стрекоза, то есть полицейский вертолет, и строгий голос с неба произнес:
— Именем закона все арестованы! — голос вдруг закашлялся и, решив, что это чересчур, уточнил:— Арестованы только те, кто не любит моего друга Патрика Уоррена и Лубу Сыдэлкин.
И поскольку никого не арестовали, всеобщая любовь была разлита на поляне возле дома полицейского Уоррена. С вертолета поплыли вниз сотни белых гвоздик на маленьких парашютиках. На земле их вставляли в пустые бутылки из-под шампанского. О свадьбе передавало радио, телевидение, и знали все. Говорят, без полицейского вертолета и патрульных машин, запаркованных вокруг свадебного мероприятия, скорости на хайвее возросли до смертельного предела.
В конце этой супертусовки, где-то за полночь, когда мы с женой уже собрались тихонечко смыться, подкатился жизнерадостный молодой муж Патрик. Он долго тряс мне руку своей огромной, как ковш экскаватора, пятерней, благодаря за посещение и произнося разные другие вежливые дежурные слова. А под конец поделился радостью. Люба ему сказала (он, конечно, произносил Луба), что у нее прабабушка — грузинка, которая живет в Сухуми.
— Там же пляж лучше, чем в Лос-Анджелесе, и горы красивее, чем в Италии. — Одним словом, сказка! Я очень люблю шишки-баб. Там это называется кишлак…
— Шашлык, — подсказал я.
Он посмотрел на меня с восхищением.
— Звучит, как музыка! А главное, — продолжал Уоррен, — я собираю курительные трубки. Их у меня триста семьдесят две.
— И все курите?
— Я вообще не курю! Просто это мое хобби. У прабабушки Лубы в Сухуми, хотите верьте, хотите нет, есть трубка, которую курил сам Сталин. Может, я ее куплю или выменяю, как вы думаете? Я возьму с собой трубку, которую курил вождь индейского племени у нас в Калифорнии.
Короче говоря, они с Любой решили провести медовый месяц у прабабушки и путешествовать по Абхазии. Люба, правда, пыталась его отговорить, но глава семьи твердо стоял на своем.
— Итак, мы едем в Абхазию!
— Там ведь гражданская война, — осторожно заметил я.
Усмехнувшись, он поиграл мускулами.
— Читал об этом в «Нью-Йорк таймс». Между прочим, я окончил полицейскую академию. Но поскольку в Абхазии, возможно, есть своя специфика, я не буду там брать напрокат самолет.
Услыхав это, я понял, что моя миссия как консультанта полностью исчерпана.
Патрик и в самом деле бычок экстра-класса. Темный костюм жениха на нем, казалось, вот-вот лопнет по швам. Галстука с оранжевыми цветами едва хватило, чтобы обвить его дубовую шею. Потомок золотоискателей в нашей долине, он так и пышет здоровьем. Медицина развивается не для него, страховка ему ни к чему, — преступников надо страховать, защищая от таких полицейских. Кто-то из гостей за столом рассказал через уоки-токи, что в прошлом году жених один управился с пятью уголовниками, из которых двое — бывшие боксеры. Уоррен с вертолета, через прибор ночного видения, заметил возню у придорожного мексиканского ресторана. Воры прибрали к рукам дневную выручку. Полицейский вертолет приземлился на ресторанной автомобильной парковке. До прибытия подкрепления Патрику пришлось их слегка помять: к судье всех пятерых доставили из госпиталя.
На следующий день, закрутившись с делами, я забыл про Патрика и Любу. Шли экзамены, студенты нервничали, их напряг передавался мне. На прием стояла и сидела в коридоре очередь нуждавшихся в консультации или спешивших продемонстрировать свой глубокий интерес к русской литературе девятнадцатого века. Некоторые мудрецы ухитрялись раздобыть справку о своей умственной замедленности, чтобы писать экзаменационную работу вместо двух часов четыре.
Потом наступили каникулы, и я засел за недописанный роман.
2.
Прошел, наверное, месяц, когда у меня раздался звонок. Я даже не сразу сообразил, кто это. Патрик Уоррен вернулся из свадебного путешествия.
— Ну как там озеро Рица, Пицунда, обезьяний питомник, гора Ахун?.. — я попытался вспомнить еще что-нибудь, но мой запас исчерпался.
— Замечательно! Много впечатлений, — сказал он. — Можно мне к вам подъехать?
Я думал, на крышу факультета иностранных литератур сядет полицейский вертолет, но этого не произошло. Уоррен просто пришел и сел напротив меня. Он был такой огромный, что в кабинете сразу стало тесно. Глаз, и часть щеки Патрика были темно-синими. Я не стал спрашивать: Уоррен сам обстоятельно рассказывал.
Собирались они тщательно, везли чемоданы подарков. Люба гостила в Сухуми у прабабушки Манико позапрошлым летом. Двухэтажный дом, который построил покойный муж Манико, служивший садовником на даче товарища Кагановича, стоял на самом берегу моря, окруженный виноградником. Там (у прабабушки, а не только у Кагановича) море очень близко от кровати: проснулся и — бултых. Кстати, трубка, которая так взволновала Патрика, была подарена Сталиным Кагановичу. Когда у Кагановича отобрали дачу, садовник, муж Манико, трубку нашел и взял себе.
Летом дом и сарайчики вокруг заселяли курортники — восемнадцать семей. Сама прабабушка жила там, где было потише: на краю сада, в сарайчике, стеля себе на полу. Ноги ее внутри не умещались и, как старуха говорила, спали на воздухе. Там же, в сарайчике, она держала в ямке большую старую кастрюлю, в которой хранила деньги. Продав фрукты или получив с жильца плату, Манико раздвигала в полу сарайчика две доски и засовывала под крышку кастрюли рубли, украинские карбованцы, грузинские купоны, казахские тенгю, сомы, латы, зайчики и другие свободно конвертируемые валюты. Сбербанкам Манико никогда не доверяла. Она понимала слово «деньги», проблемы же инфляции — это были глупости, которые ее не волновали.
В саду росли персики и виноград, измельчавшие от старости, но сладкие. Прабабушка Манико раньше возила фрукты на рынок, а со старостью ставила лоток на кругу, возле конечной остановки четвертого автобуса. Шоферы выгребали деньги из кассы, снова прилепляли пломбу и покупали у Манико фрукты. С другой стороны дома, за садом, проходило шоссе, за ним железная дорога, а дальше горы, пологие части которых были покрыты виноградниками, пока Горбачев не ввел сухой закон. Местное начальство его выполнило, виноградники вырубив подчистую. Теперь, когда дует ветер, оттуда на поселок и пляжи летят тучи пыли.
