В каждом молчании своя истерика - Валиуллин Ринат Рифович (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью TXT) 📗
– Из-за карандаша?
– Да нет, не только. Вот папа всегда твердит, что любит маму, а как праздник – танцует с тетей Милой. Потом мама плачет всю ночь или чего хуже – вешается тебе на шею.
– Чем хуже? – вспомнил я один из вечеров, когда она, пьяная, признавалась мне в несуществующей любви. – Это же только танцы.
– Значит, ты не любишь мою маму?
– Нет, – ответил я без раздумий, глядя на одинокую яркую звезду в небе, как на икону.
– Какое счастье!
Я тоже почувствовал себя счастливым после этого простого признания.
– И она тебя не любит?
– И она меня, – стянул я с себя шорты.
– Ах, – озвучило за нее волной и донесло до меня еще один вздох облегчения море.
– А папа любит тетю Милу?
– Не думаю.
– А ты подумай.
– Нет. Они просто дружат.
– А чего тогда мама так расстраивается?
– Мамам только дай повод, – скинул майку и кинул на песок. Потом подошел к самой воде так, что набегавшие на берег волны могли хватать меня за щиколотки. Ветер направил на меня свое дуло, пугая порывами и демонстрируя, что чем шире ты открываешь для себя мир, тем мощнее сквозняк. – Купаться будешь? – крикнул я Фортуне, которая уже достала из рюкзачка совок и рыла им песок, думая про себя, на сколько песочниц хватило бы этого пляжа.
– Я не люблю ветер, – ответило мне не по годам мудрое дитя.
– От ветра я тебе дам одеяло.
– Какое одеяло? – оторвала она голову от своего мира, где она жила в золотом вихре своих роскошных волос.
– Голубое, – залег я на границе воды и суши. – Вот смотри, – сделал я вид, что прихватил накатившую волну, натянул ее до груди и отпустил. Одеяло съехало обратно.
– Ух, ты! Я тоже так хочу!
Фортуна быстро вынырнула из своего сарафанчика, под которым был купальник, и легла недалеко от меня, задрав голову, пытаясь поймать свое одеяло. Но волна никак не хотела ее укрывать.
– Холодно. Ты все одеяло на себя стянул, – собралась она обидеться.
Но в этот момент появилась именно та самая седьмая волна, которая закутала нас обоих в один соленый смерч. Я был начеку и подхватил за руку девочку, которая не успела испугаться, лишь весело взвизгнуть, а придя в себя, начала ладошкой сгонять морскую воду с лица:
– Здорово! Еще хочу.
Мы побарахтались в пучине некоторое время, затем выбрались на берег, отлежались, оделись и начали метать в море камни: кто дальше, пытаясь попасть в лунную дорожку.
– А почему море волнуется? – новые вопросы возникли в маленькой желтой голове с косичками.
– А кому понравится, когда кидают камнями?
– Оно и раньше волновалось.
– Ну, мы же не одни. Кстати, нам пора уже обратно, пойдем? – метнул я к звездам каменный кусок земли. Туда, где бледная луна уже игриво покачивала стройной ногой. Она смотрела на собственную дорожку, которая делила море на две части.
– Угу, – запустила Фортуна еще один своей тонкой ручонкой. Отряхнула руки, поправила сарафан, я подал ей ладонь и мы двинулись в обратный путь. Было заметно что ребенок устал: мячик сдулся и уже не прыгал.
– Забирайся на шею, повезу тебя, как принцессу, только чур за звезды не цепляться, – пытался я приободрить остатки ее духа.
– А ты принц, который сильно в меня влюблен, – сидя на моих плечах, осторожно обхватила она мою голову руками, чувствуя себя королевой бала.
– Безумной большой любовью.
Я держал ее маленькие ножки для подстраховки, те бились мне в грудь при каждом шаге, будто хотели достучаться до сердца.
– А маленькая, она какая?
– Когда женятся, заводят детей и наблюдают за большой по телевизору.
– Значит, у моих родителей маленькая, – с грустью заметила Фортуна и замолкла на некоторое время.
В холле отеля мы встретили Антонио. Он тонул в большом кожаном кресле, держась за журнал, как за спасательный круг.
– А ты что здесь?
– Вас думал перехватить. Анекдоты читаю, – предложил нам Антонио свои немного уставшие глаза, которые только что были завернуты в газету.
– А где мама? – повисла на шее отца Фортуна.
– В номере, ждет тебя. Фортуна, ты все анекдоты помяла, – начал он расправлять пострадавшую бумагу.
– Так они еще смешнее будут, – заступился я за Фортуну.
– Мы еще с дядей Оскаром прогуляемся перед сном. А ты беги к маме, – посмотрел Антонио на свою дочку.
– Нет, хочу анекдот, – осветила своими большими глазами отца Фортуна.
– Они для взрослых, Фортуна.
– Ну и что?
– Ладно, слушай: Вечер обещает быть замечательным, – солнечно улыбнулся день. – Вечер наобещает, а мне расхлебывай, – недовольно зевнуло утро. – Пойду лучше заварю себе чаю.
– А что такое расхлебывай? – пропищал цыпленок.
– Ладно, Фортуна, давай к маме. Она тебе расскажет.
– Еще хочу!
Мы с Антонио переглянулись.
– Уходишь? – Да. – Насовсем? – На работу.
– Уже лучше, – улыбнулся я.
– Вчера проснулась, а тебя нет. Где ты был, дорогой? – А где ты проснулась, дорогая?
– Тоже не смешной, – пожал плечами ребенок. – Пока, дядя Оскар, пока, папочка, – поцеловала девочка в щеку отца и побежала по коридору в номер, сверкая своим свадебным платьем.
– Пока, милая! – лизнул он ее воздушным поцелуем. После этого сложил газету и мы двинулись в бар, куда уже давно спустилась ночь. Атмосфера внутри была накурена, публика порывиста, юбки коротки, музыка игрива.
«Какое ласковое семейство улыбок», – посмотрела Лара на мужчин, встретивших ее в холле. И улыбки эти, словно гладкие прохладные рыбки, сверкающие чешуей зрачков, норовили проскользнуть под платье или даже под кожу, чтобы купаться затем там, в океане ее души, питаться ею и тут же гадить. «Нет, не люблю я улыбающихся мужчин или, точнее сказать, не доверяю», – отмахнулась она от их лести легкой походкой, оставив лифт наедине с его пустотой.
Ночь сопела, звенели звезды, танго кумара в местном баре. Из соцветий беспечно лился приятный голубоватый свет, лепестки – розовые, красные, свежие – манили в полумраке, поблескивая открытыми участками кожи, подобно тем участкам, на которых можно было возделывать сады и собирать урожаи. Мимо нас прошел мужчина с бокалом в руке, к кронам многочисленных столов – сорвать один из цветков, зная, что скорее всего он потеряет здесь пол-зарплаты, пол-ночи, лицо наутро, и все это ради того, чтобы понюхать любовь.
Мы заняли столик подальше от барной стойки и мариновали губы в вине и бесполезных разговорах. От нечего делать я наблюдал за соседним столиком, там в поту уставших бокалов мужчина томил молчанием свою женщину, ладонь ее приютила половину лица, она грустила, словно «дама с абсентом» Пикассо. В этом взгляде читалось длительное отсутствие кого-то и полное – себя, два вселенских мазка в глазах говорили, что женщины пьют не от хорошей жизни, женщины пьют от жизни горечь глотками любви. В тумане сигарет нас обнимал Синатра. Когда неожиданно ножницами оголенных стройных ног бар ровно на две половины разрезала прекрасная женщина. Ноги направлялись прямо к нам, это была Лара.
– Такая красивая сегодня, ты что, влюбилась? – встал и начал ворошить стулья Антонио.
– Да встретила одного лет пять назад, до сих пор не оторваться, – облагородила она своими формами наш мужской клуб.
– Как ночной проспект сверкаешь, – добавил я от себя лично. Мне пришлось прибавить звук своему голосу, чтобы эти комплименты оказались ярче, нежели те, что раздавал всему залу Синатра. – Вилки замолкли, стекло перестало звенеть, мир парализовало. А всему причиной твоя красота.
– Хочешь мою жену? – расщедрился Антонио, на волне испанского красного.
– Нет, для адюльтера мы слишком крепко подсели на дружбу и на красное, – поднес я бокал к губам, и лоза ароматов окутала мои ноздри.
– Какой ты добрый, Антонио. То, что ты такой щедрый, еще не значит, что я соглашусь, – засмеялась Лара.
– Нет, не добрый, он великодушный, – поддержал я в трудную минуту Антонио.
