Последний романтик - Гилберт Элизабет (книги бесплатно без онлайн txt) 📗
Спустя тридцать лет их беспокойство по-прежнему вызывает у матери Юстаса улыбку и умиление.
– Можно подумать! – говорит она. – Мои дети всегда могли отличить ядовитых змей от обычных. В том лесу с ними все было в полном порядке.
Американскую историю можно вкратце пересказать в двух словах: сначала был фронтир, а потом его не стало. Все случилось очень быстро. Сначала индейцы, затем первооткрыватели, поселенцы, маленькие города, большие. Никто не обращал внимания на то, что происходит вокруг, – вплоть до того момента, пока дикая природа не была покорена; после этого все захотели ее вернуть. Последующий приступ ностальгии (взять хотя бы шоу Буффало Билла [7] и ковбойские полотна Фредерика Ремингтона [8]) знаменовал собой культурную панику совершенно определенного рода, в основе которой лежал вопрос «Кем вырастут наши ребята?».
Проблема была в том, что в классической европейской истории взросления провинциальный юноша, приехав в большой город, становился утонченным джентльменом, в то время как в американской традиции все было с точностью до наоборот. Американский юноша мог считаться взрослым, лишь бросив цивилизацию и отправившись в горы. Там он прощался с городскими привычками и становился сильным и работящим мужчиной. Не джентльменом, заметьте, а мужчиной.
Это был совершенно определенный тип человека – американец, взращенный природой. Он не был интеллектуалом. Его не интересовали знания и философия. Он питал «некое отвращение ко всему древнему», выражаясь словами Токвиля. [9] Обычно его можно было увидеть «мчащимся по прериям без седла и шляпы верхом на статном скакуне» (так описывал первооткрыватель Джон Фримонт героя американского фронтира Кита Карсона). В свободное от прерий время он размахивал громадным топором, «без видимых усилий срубая кедры и дубы», как подметил в XIX веке один довольно впечатлившийся иностранный гость.
Надо сказать, что для всех иностранных гостей в XVIII и XIX веке американские мужчины были сами по себе туристической достопримечательностью, причем не менее интересной, чем Ниагарский водопад, новая суперсовременная железная дорога и экзотические индейцы. («На свете нет людей тщеславнее американцев, даже французы им не чета, – писал один британский наблюдатель в 1818 году. – Американцы считают свою голову идеальной энциклопедией и уверены, что иностранцы ничему не могут их научить».) И всё же все соглашались – хорошо это или плохо, это отдельный вопрос – с тем, что перед ними новый вид человека и что определяющим качеством американцев является их находчивость – следствие того, что Новый Свет им пришлось отвоевывать у самой природы. Не обремененные классовыми ограничениями, бюрократией и нерешительностью, свойственной городским жителям, американцы за один день могли сделать столько дел, что это казалось невозможным. В том-то и дело: никто просто не мог поверить, как быстро американцы умеют работать.
Немец Готтфрид Дюден, который приехал на Запад в 1824 году с целью найти подходящее жилье для немецких семей, заинтересованных в эмиграции, писал домой в изумлении: «Строительные работы, на которые в Европе уходят века, в Северной Америке завершаются за несколько лет благодаря добровольному сотрудничеству отдельных граждан». В год приезда Дюдена фермеры из Огайо строили канал длиной 230 миль. На строительстве не было занято ни одного профессионального инженера. Дюден увидел «прекрасные города», которые расцветали на том самом месте, где два года назад не было ничего. Новые дороги, новые мосты, «тысячи новых ферм» и «сотни пароходов» – эти новые корабли были построены руками людей, умело спроектированы и работали идеально. Если американцу нужно было что-то сделать, он просто брался и делал.
Эта идея, эта концепция отважного и трудоспособного гражданина Нового Света таила в себе огромную привлекательность. Английская писательница Изабель Берд, получившая известность благодаря своим холодным, объективным очеркам о путешествиях, едва сдерживалась, казалось, от девчоночьего визга, описывая крепких парней, которых встретила в путешествии по Америке в 1850-е годы:
«Тому, кто не видел ни одного из представителей породы „мужчин с Запада“, невозможно объяснить, что это такое… Они высокие, красивые, широкоплечие и мускулистые; у них орлиный нос, пронизывающие серые глаза и курчавые каштановые волосы и борода. Они носят кожаные куртки, кожаные штаны, тяжелые сапоги с вышитыми отворотами, серебряные шпоры и кепи из алой ткани, расшитой слегка обтрепавшейся золотой нитью – несомненно, подаренной какой-нибудь представительницей прекрасного пола, пленившейся красотой и смелостью этих охотников. В их присутствии никому не бывало скучно; они умели рассказывать истории, насвистывать мелодии и петь… То были веселые и удалые песни об отчаянной жизни на Западе, рыцарские по духу и свободные, как ветер».
Конечно, меня там не было. И я не могу знать, насколько эти впечатления правдивы, а в какой мере рождены желанием восторженной иностранки поделиться сенсационными новостями. Я знаю лишь, что мы, американцы, купились на эту рекламу. Мы купились на нее и добавили ее в наш и без того полный котел доморощенных мифов. Так и появилось универсальное представление о том, какими были настоящие американцы и из какого теста они были сделаны. Ковбой Пекос Билл. [10] Лесоруб Пол Баньян. [11] Они меняли ход рек, погоняя могучих синих волов, и укрощали диких лошадей, надев на них поводья из гремучих змей. Они были непобедимыми героями, рожденными легендами фронтира. И все это знали.
И потому Фредерик Джексон Тернер был не единственным, кто забеспокоился, услышав неожиданную и официальную новость Департамента по переписи населения от 1890 года: американского фронтира вдруг не стало. Но он был первым, кто задал вопрос: чем обернется исчезновение фронтира для будущих поколений? Его беспокойство передалось другим; зазвучали новые вопросы. Кем вырастут наши ребята, если непокоренных территорий не осталось и негде будет проявить себя?
Что, если они станут изнеженными, бездеятельными слабаками?
И что, если они, боже упаси, станут похожими на европейцев?
Я познакомилась с Юстасом Конвеем не где-нибудь, а в Нью-Йорке. Это было в 1993 году.
Нас познакомил его брат Джадсон, ковбой. Я работала вместе с Джадсоном на ранчо в Скалистых горах Вайоминга. Тогда мне было двадцать два, и я изображала ковбоя с Запада, что стоило немалых усилий, потому что на самом деле я родом из Коннектикута, где прежде играла в хоккей на траве. Но я приехала в Вайоминг, чтобы обрести опыт и увидеть настоящую жизнь, которую, как мне казалось, может дать лишь американский фронтир – или то, что от него осталось.
Я искала американский фронтир с тем же рвением, что и мои родители двадцать лет назад. Тогда они купили три акра земли в Новой Англии и затеяли игру в первых поселенцев. У них были куры, козы и пчелы; они сами выращивали огородные плоды и зелень, которые мы употребляли в пищу; родители шили одежду, мыли голову в бочке с дождевой водой и обогревали дом (точнее, только две комнаты) собственноручно нарубленными дровами. Я и моя сестра росли в самых что ни на есть спартанских условиях XIX века, несмотря на то что жили в эпоху Рейгана в одном из самых обеспеченных районов Коннектикута, а наша одинокая маленькая ферма стояла на большой трассе всего в миле от загородного клуба.
И что с того? Меня с сестрой поощряли игнорировать эту реальность. Мы собирали ежевику в канавах у шоссе в домотканых платьях, а мимо проносились машины и восемнадцатиколесные грузовики сотрясали землю. Мы бегали в школу после утреннего удоя, с засохшим козьим молоком на рукавах. Нас учили не обращать внимания на ценности окружавшей нас культуры и вместо этого сосредоточиться на священном и старинном американском принципе – умении выжить в любых условиях, что считалось главной добродетелью.
