Одинокая птица - Цфасман Р. А. (книги регистрация онлайн .txt) 📗
Войдя в прихожую, мы с Кийоши молча уставились друг на друга — как бывало в детстве, когда кто-то из нас напроказничает. Сейчас я каждую неделю вижу его в церкви, но в школьной форме он не похож сам на себя. Накрахмаленный белый воротничок рубашки и сидящий коробом пиджак делают его старше, серьезнее. В моей частной женской школе под названием «Академия девушек-христианок» форму носить не принято. В своих синих джинсах и пуховом красном свитере, да еще с конским хвостом, я, наверное, кажусь ребенком. За последние годы он подрос и стал чуть выше меня, так что, разговаривая с ним, приходится смотреть снизу вверх. Лицо у него тоже изменилось: нос и нижняя челюсть стали массивней. А глаза по-прежнему детские — узенькие щелочки, которые, когда он улыбается, превращаются в два полумесяца. Впрочем, улыбается он теперь довольно редко.
Из спальни доносились приглушенные голоса матери и госпожи Като. Вернее сказать, то был монолог гостьи, которая вскоре вышла из комнаты, неся два чемодана. Кивнув нам, она решительно выдвинула подбородок в сторону входной двери. Повиновавшись ее молчаливому приказу, мы направились к белой «тойоте» Като, припаркованной около нашего дома. Солнце в этот момент быстро скатилось за вершины горного хребта.
Пока госпожа Като укладывала чемоданы в багажник, из дома вышла мать. В руках у нее ничего не было, даже кошелька. Она надела голубую юбку и темно-синий жакет с белой блузкой. Волосы собрала в пучок. За последний год мать сильно похудела, и, поскольку она довольно высокая, вид у нее был изможденный. Жакет болтался на ней, как на вешалке. Прислонившись к машине, мать тяжело вздохнула, словно в гору поднялась. Выглядела она совершенно потерянной и страшно одинокой.
Я подбежала к ней, обняла. Она тоже заключила меня в объятия. Шерстяной жакет царапал мне лицо. Хотя я ниже матери всего на два-три сантиметра, но почувствовала себя каким-то крошечным комочком.
— Мне надо ехать, но когда-нибудь мы снова увидимся, — прошептала она. — Понимаешь?
Я утвердительно кивнула. Голос звучал словно издалека: мои уши были закутаны ее жакетом.
— Если я сейчас не расстанусь с твоим отцом, — продолжала она, — то не доживу до того времени, как ты станешь взрослой.
Я снова кивнула.
— Прости меня за все. — С этими словами она разжала объятия.
Взглянув на маму, я заметила на ее лице одновременно грусть и решительность. Губы сжаты, зубы стиснуты. Она, конечно, храбрилась и того же ждала от меня.
— Все в порядке, — с трудом выдавила я дрожащим голосом. — Не грусти, пожалуйста.
На самом деле мне хотелось взмолиться. В мозгу стучали совсем другие слова: «Пожалуйста, возьми меня с собой! Я буду делать все, что ты ни пожелаешь!» Но я только плотнее стиснула зубы и сжала рот — точь-в-точь как мать.
Подошла госпожа Като. Низенькая толстушка выглядела озабоченной. Мы с матерью склонились над ней, точно два привидения.
— Вы с Кийоши сейчас отправитесь к нам, — заявила она. — Я вернусь поздно, но мой муж будет дома. Ты поживешь у нас, пока не приедет бабушка. Твой отец не возражает — я с ним уже договорилась.
— А что, разве папа теперь не будет жить дома? — промямлила я.
Быстро переглянувшись, мать и госпожа Като смущенно потупились. Я про себя хмыкнула: к чему играть в прятки? Я все прекрасно знаю. Во-первых, папаша, в отличие от мужа госпожи Като, ни разу в жизни не приготовил ужин и не прибрал в доме. Поэтому до приезда бабушки он будет беспомощен, точно птенчик-переросток. Во-вторых, наш дом для него не единственный домашний очаг. Есть и другой, и его хозяйка окружит моего папочку заботой. Конечно, мать и госпожа Като понимают щекотливость ситуации. Их вполне устраивает, что я молчу и прикидываюсь, будто ничего не знаю о подружке отца. Госпожа Като нахмурилась. Очевидно, я поступила невежливо, не поблагодарив ее за приглашение пожить у них. Ведь она искренне желает мне добра. Но я все равно сержусь. Правда известна всем — и пастору Като, и даже Кийоши, а меня зачем-то оберегают.
Мать еще раз обняла меня, а я ее — нет. Впрочем, она и не заметила моей подчеркнутой сдержанности. Открыв переднюю дверцу машины, она скользнула на сиденье пассажира. Госпожа Като уселась за руль. В моем распоряжении еще несколько секунд. Можно заплакать, закатить истерику или встать перед капотом и заколотить кулаками по лобовому стеклу, умоляя их, чтобы они не уезжали. Но я не из слабаков, даже в раннем детстве не была плаксой. Вот и стою молча рядом с Кийоши. Скорее бы они уехали. Все кончится, и я наконец-то останусь одна.
Дав задний ход, машина выкатила на улицу и плавно заскользила по асфальту. Мать обернулась, но рукой не помахала. Я тоже обошлась без традиционного жеста. Не та ситуация, не то расставание. Иное дело, когда мы с мамой уезжали в конце лета из деревушки, где жили ее родители. Тогда бабушка Курихара была еще жива. Мы радостно и весело махали старикам на прощанье, как бы говоря: «Чудесно провели у вас время. Грустно, конечно, расставаться, но следующим летом мы снова приедем. Обязательно!» А сейчас что? А то, что мать больше никогда не приедет!
Машина скрылась за углом, и я побежала наверх, в свою комнату. Кийоши последовал за мной, но на пороге комнаты замялся. Я вытащила из дубового гардероба кое-какую одежду: майки, джинсы, носки — и бросила на пол. Потом, опустившись на колени, стала складывать нехитрые пожитки в рюкзак.
— Скоро снова с ней увидитесь, — утешительно произнес Кийоши.
— Нет, не увидимся. Она не вернется.
— Ну ты к ней съездишь…
Я предпочла отмолчаться. Не забыть бы спортивные туфли и пижаму. Кийоши вошел в комнату и опустился на колени рядом со мной.
— Ладно, не расстраивайся. Все уладится, скоро увидитесь.
— Да нет же! Отец не разрешит.
— Уверен, что разрешит.
Кийоши поднял с пола несколько маек и протянул мне. Я с силой вырвала их у него из рук. Он испуганно отпрянул, будто я собиралась его ударить.
— Не трогай мои вещи! — завопила я.
— Я просто хотел помочь… — Он недоуменно пожал плечами.
— Убирайся! Не нужна мне твоя помощь!
Он встал с пола и отступил на несколько шагов.
— Мне хочется побыть одной. Уйди, прошу тебя!
Скатав в клубок несколько носков, я быстро прицелилась. Клубок угодил ему в живот. Не больно, конечно, но от неожиданности он вздрогнул.
— Хорошо-хорошо, ухожу, — попятившись, Кийоши исчез в дверном проеме.
Я тут же принялась ругать себя за несдержанность, тем более что легче мне не стало. Кийоши, должно быть, затаился на верхней лестничной площадке и прислушивается. Наверное, решил, что мне надо выплакаться. Я представила себе его нахмуренные густые брови и тревожно сморщенный крупный нос. Ладно, не будем терять времени. Быстро набив рюкзак, я поднялась с пола. Вот уж что мне сейчас меньше всего нужно, так это сострадание Кийоши.
Наткнувшись на него в коридоре, я молча кивнула в сторону лестницы, и она гулко застучала под нашими торопливыми шагами. Очутившись внизу, я собралась было закинуть рюкзак за спину, но Кийоши потянулся за ним. «Сама донесу, небось не слабая и не больная», — хотелось мне сказать, но спорить не было сил, и я отдала рюкзак ему.
В полном молчании мы вышли из дома и стали спускаться по холму к дому приходского священника, где жило семейство Като. Начинало темнеть, на улице похолодало. Мы прибавили шагу. Кийоши то и дело искоса поглядывал на меня, словно ожидая, когда я открою рот. Но мне было не до пустопорожней болтовни и тем более не до извинений. Кийоши с моим розовым рюкзаком за плечами, который совершенно не подходил к его темно-синей форме, выглядел нелепо. В другой ситуации я бы, наверное, расхохоталась.
Едва мы добрались до его квартала, как зажглись уличные фонари, словно они включились от нашего топота. Улица окрасилась в бледно-желтый цвет. Неожиданно я вспомнила о маминой рассаде, оставшейся на подоконнике.
— Я кое-что забыла, — пробормотала я и, прежде чем Кийоши успел сказать хоть слово, помчалась обратно — вверх по склону холма. Предстояло пройти километра три. Через несколько кварталов я оказалась у платформы, где останавливаются пригородные поезда. Пришлось лавировать между спешащими домой бизнесменами, обремененными лишь портфелями-дипломатами, и женщинами, ровесницами моей матери, нагруженными корзинами и тележками с провизией.
