Дата моей смерти - Юденич Марина (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
Этот русский был совершенно чужд кругу, который Гвидо с детства считал своим, более того, он был агрессивно чужд этому кругу, потому, что с пеной у рта доказывал свое и себе подобных право на будущее господство в Европе и во всем мире, во время их частых и весьма эмоциональных дискуссий. Речь шла, разумеется, о господстве финансовом. Он был самоуверен сверх всякой меры, амбициозен, упрям, но при всем том, необъяснимо симпатичен Гвидо. Очевидно, в нем с избытком присутствовало то, что называют иногда отрицательным обаянием, определили однажды для себя барон. И с тех пор при каждом удобном случае доставлял себе удовольствие повстречаться, а значит — от души поспорить с этим забавным русским миллионером, не обременяя себя более размышлениями о причинах своей странной к тому симпатии.
Их встреча была запланирована и в этот приезд молодого нувориша, однако прежде тот собирался целую неделю кататься на лыжах в Сент-Морице.
Но этим планам уже не суждено было сбыться.
Они не встретились, и русский не откатался запланированную неделю на солнечных трассах модного курорта — на второй день своего пребывания в Швейцарии он погиб, проходя один из самых сложных, «черных» маршрутов.
Этому известию Гвидо был искренне огорчен, но не удивлен. Когда он спросил себя: почему? ( привычка анализировать все и вся, начиная от состояния биржевых торгов, и заканчивая собственным настроением в момент пробуждения, была привита барону его могущественным и мудрым дедом также в раннем детстве, как неотъемлемое свойство любого уважающего себя финансиста ) — ответ оказался лежащим на поверхности. Однажды он даже сказал об этом ныне покойному приятелю:
— Твоему организму, мне кажется, не хватает, адреналина Тот сначала расхохотался в ответ. Именно так: не рассмеялся, а расхохотался, он все делал немного более выпукло: ярче, громче, стремительнее, чем был приучен Гвидо.
— Ну, уж нет! Чего уж наши русские организмы вырабатывают ныне с избытком, так это адреналин. Ситуация, знаешь ли… — но тут же на полу — слове оборвав и фразу и смех, совершенно серьезно спросил:
— А почему, собственно, ты пришел к такому выводу?
— Очень просто. Ты постоянно охотишься за опасностью. Не она — за тобой, как случается с некоторыми. А ты — за ней.
— Да? Любопытно. Из чего ты делаешь этот вывод?
— Это просто. Посмотри за собой. Ты, едва освоив лыжи, выбираешь самую сложную трассу и отказываешься от инструктора. Ты садишься на самую резвую мою лошадь интересуешься, как поднять ее в галоп и уносишься, сломя голову.
А потом рассказываешь мне, что впервые сидел в седле. Ты спускаешься с гор на машине, в снегопад, когда вообще мало кто рискует сесть за руль, да еще принципиально отказываешься надеть цепи. Потом тебя за то забирает дорожная полиция. Я помню. Продолжать?
— Вот ты о чем! Нет, не стоит, про это я все знаю. Это называется: русский характер — По-моему это называется: характер самоубийцы Шутка была глупой, теперь Гвидо как-то особенно остро почувствовал это, но тогда почему-то оба они совершенно искренне и весело расхохотались.
Причем, нарушая собственные привычки, и правила своего круга, барон фон Голденберг смеялся так же, как его русский собеседник: раскатисто и громко.
Теперь барон не удивился.
Этот парень действительно гонялся за опасностью, постоянно дразня ее и словно вызывая на поединок. Впрочем — кто знает? — возможно, этот вызов был адресован самой смерти.
Клерки его департамента предусмотрительно вложили в папку копии полицейского и медицинского заключений: это был, вне всякого сомнения, несчастный случай, причиной которого была исключительно самонадеянность пострадавшего. В этот день лыжникам не рекомендовали забираться особенно высоко в горы, погода портилась буквально на глазах, и подъемники собирались закрывать. Он успел вскочить едва ли не в последний вагон. Жаль…
Именно в эту минуту барон фон Голденберг сделал открытие, повергшее его в шок.
Просто так, на всякий случай, он еще раз пробежал глазами последний лист тонкой папки… Изменения внесены совсем недавно… Собственно…
Барон взглянул на календарь…. Да, изменения внесены буквально на днях, уже в этот приезд и, очевидно, до поездки в Сент-Мориц. Он еще раз взглянул на дату…
13 января 2000 года…
Движения барона утратили привычную неспешность, листки полицейского заключения он выдергивал из стопки бумаг почти лихорадочно.
— Что за дьявол!
Впрочем, он ведь мог прислать факс накануне гибели или воспользоваться электронной почтой. Такие варианты были предусмотрены, для них существовала даже специальная система индивидуальных паролей. Гвидо включил компьютер: машина должна была зафиксировать способ и точное время передачи последнего распоряжения.
Обычная процедура вхождения в общую систему банка: введение собственного пароля и формулирование запроса заняли у него всего несколько минут, но все это время невозмутимый барон нервно барабанил тонкими смуглыми пальцами по столу, словно на сей раз его заставляли ждать целую вечность.
Наконец монитор разродился колонкой быстро прибывающих букв и цифр — Гвидо буквально припал к мерцающему экрану — Ну, разумеется, E-mail, он прислал E-mail. Ничего особенного. С утра прислал распоряжение, а в обед уже…. Нет, черт меня побери, не утром… Но тогда получается…
Обычно Гвидо фон Голденберг соображал стремительно, однако ситуация была совершенно неординарной, и сейчас ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять окончательно: последнее распоряжение касательно своего личного номерного счета Егор Краснов прислал в банк спустя три с половиной часа после собственной гибели.
И это было очень странное распоряжение.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
НАВАЖДЕНИЕ
Теперь, когда Егора уже нет на этой земле, и прошло достаточно времени, чтобы я смогла до конца осознать это, мне, как ни цинично это звучит, стало легче.
Легче вообще: жить, дышать, просыпаться по утрам и засыпать, когда приходит ночь, общаться с людьми и делать вид, что у меня все в полном порядке.
И легче думать о нем. А не думать о нем я не могу. И никогда не могла, ни минуты, хотя и притворялась потом, когда после нашего разрыва прошло уже так много времени, что продолжать думать о бывшем возлюбленном, становилось просто неприлично.
Впрочем, мысли мои никого в этой жизни особенно не интересовали, и потому бояться нарушения кем-то придуманных приличий было просто глупо.
Что касается самих воспоминаний, то они вели себя по отношению ко мне довольно порядочно. По меньшей мере, пытка, которой подвергалась я каждый раз, вспоминая наше с Егором общее прошлое, длилась не постоянно. Нет.
Иногда они давали мне передышку. И тогда прошлое, как бы отступало назад, туда, собственно, где ему и было место и, как полагается, подергивалось дымкой забвения, которая хоть и легка традиционно, однако, имеет волшебное свойство гасить самую острую и обжигающую боль, окутывая душу и защищая ее от болезненных прикосновений.
Однако, отдохновение длилось недолго.
Наступал момент, когда кому-то, в чьей власти определять степень человеческих страданий, казалось, что я уже достаточно отдохнула и готова принять новую порцию душевной боли и страданий. Тогда воспоминания, подкарауливали меня, где придется, и набрасывались с неистовством проголодавшихся псов. Я снова видела прошлое, так ясно и отчетливо, словно продолжала находиться в том времени, в моем сознании всплывали мельчайшие детали и подробности. Крупицы его былой нежности казались огромными бесценными самородками. А обычные дни, проведенные когда-то вместе, заполненные пустой обыденностью, даже скукой или ссорами, приобретали особый тайный и почти мистический смысл, вникать в который я готова была, истязая себя до изнеможения.
Случались со мной, правда теперь значительно реже, приступы бешеной шальной ярости, когда кипящая в душе лава рвалась наружу, раздирая тело, и оно тоже стремилось куда-то мчаться, звонить, писать, караулить ночами в кустарнике под забором его дачи, нанимать киллеров, отыскивая их по объявлениям в газете « Из рук в руки», и творить еще какие-то безумства, половину из которых, к счастью, просто невозможно было осуществить, а другая — осуществись она вдруг, не принесла бы ничего, кроме жгучего смертельного стыда. Все же мне некоторым образом везло и тот, кто регулировал степень и интенсивность моих страданий, никогда не доводил меня до подобных крайностей, позволяя лишь изредка дрожащими руками набрать номер телефона (бывший номер моего домашнего телефона ) и послушать несколько секунд низкий, хорошо поставленный голос другой женщины.
