Записки «стрелка» - Свет Жанна Леонидовна (книги без регистрации полные версии .txt) 📗
Теперь появление «хозяев» на празднике жизни, какими были все спектакли Любимова, разъяснилось. Явно от мужика зависело что-то, что было необходимо Фараде для жизни: может быть, участок для дачи, а может быть говяжья вырезка до конца дней. Неважно, что нужно было достать, платить нужно было все равно, и приглашение в театр, о котором много говорили и, в который невозможно было попасть, было платой за услугу.
Что же это было за время и что это была за страна, в которой артист, художник был поставлен в такие условия, что вынужден был помешать своему зрителю попасть в театр ради машины щебенки или куска копченой колбасы?"
Десять дней, которые никого не потрясли
В Москве проходил какой-то очередной съезд компартии. Какой это был год? 75-76? Ну, что-то в этом роде, не помню точно. А я все еще не видела «Десять дней, которые потрясли мир» на Таганке (в театре, разумеется, а не в одноименном ДОПРе). И мне приспичило именно в те дни ликвидировать этот пробел в образовании.
Толпа у входа в театр поражала любое воображение. Даже я, закаленный «стрелок», и то слегка дрогнула. А главное — непонятно было, по какому поводу столпотворение. Спектакль шел не первый год, был, конечно, дефицитным, но вся Таганка была одним сплошным дефицитом, но подобного я не видела даже на премьерах. Несколько обалдевшая от такого избытка человеческих тел, я попыталась прибегнуть к своей обычной тактике, но безрезультатно — нужно было ходить на крейсерской скорости, а места не было даже, чтобы стоять себе смирнехонько у стеночки в надежде, что удастся вернуться домой более или менее целой. Все-таки такую стеночку я нашла, но толку? Что можно настрелять из укрытия? Это же все-таки не озеро с утками!
Для начала я решила не поддаваться панике и попытаться что-нибудь придумать.
Думать было сложно, потому что мешало огромное количество интуристовских автобусов, подъезжавших один за другим к театру. Странная публика сидела в этих автобусах: какие-то тетки с киргизскими лицами, дядьки в монгольских шапках, хохлушки деревенского вида в плюшовках и белых платках с розами, свежепостриженные дядьки, которых я определила как шахтеров, сама не знаю, почему. Это ведь все был сплошной impression, осознанно я их не воспринимала, потому что занята была своим — думой о билетах и о том, что время идет, а дело — стоит. Тут вдруг до меня дошло, что таким людям, как-то, мягко говоря, возле Таганки делать нечего, а они, тем временем, вылезали из автобусов и с шумом уверенно направлялись в вожделенные двери моей мекки.
— Что происходит? — почему-то вслух удивилась я.
— Делегаты съезда, — доброжелательно ответили мне.
Я заозиралась, пытаясь определиться, кто ответил и увидела человека, который давно уже стоял рядом со мной, но был абсолютно вне поля моего интереса, а потому, как бы невидим.
— В каком смысле? — не поняла я.
— В том самом. Делегатов съезда в театр привезли. Весь зал забронирован, — доброжелательно разобъяснил мне мой толмач.
— Как это — весь зал? Это что же — билетов не будет? — возопила я. — Что им делать в этом театре, что они поймут?!
— А, так ты здесь билет стреляешь? А я думаю, что это девушка такая озабоченная стоит — никого и ничего не видит вокруг себя. Ну, нет, стоя у стены, ничего не настреляешь, — с каким-то непонятным мне акцентом поучающе сказал он.
Это мне он говорил — гениальному стрелку всех времен и народов! Я взбесилась. Я объяснила ему, кто я есть и что я думаю по поводу его поучений. Говорила я исключительно вежливо, но он понял, что оскорбил меня до глубины души.
— Да ты не обижайся, — добродушно сказал он, — давай лучше познакомимся. Меня зовут Василием Ивановичем, а тебя?
Выглядел он, именно, как Василий Иванович, но Василий Иванович, изготовленный не из обычного сырья для простолюдинов, а из дорогих материалов, и это выглядело очень здорово: такой русский мужичок лет сорока пяти — сорока шести, светловолосый, хорошо стриженный, среднего роста и прекрасно одетый, даже не в импорт, а в вещи, явно купленные за границей — я в этом хорошо разбиралась и ценила. Он мне даже понравился — ситец в горошек хорошего качества, явно интеллигентный человек, а мой тогдашний опыт уже был достаточным, чтобы понимать, что человек с такой внешностью и так оформленный — не совсем простой, а, скорее, совсем не простой. Честно, говоря, я не очень понимала, зачем нам знакомиться, но все-таки назвала свое имя.
— Ты постой здесь, никуда не уходи, а я тебе помогу пройти в театр, — вдруг услыхала я и ушам своим не поверила.
Я с сомнением посмотрела на него. Он ухмыльнулся и ехидно сказал:
— Можешь не верить — иди стреляй сама — видишь, что делается!
Терять мне уже было нечего. Ехать в другой театр было поздно, да и настроилась-то я именно на «Десять дней…», а значит, никакое другое зрелище мне настроение уже не улучшило бы. Я решила подождать.
— Понимаешь, мне с друзьями встретиться надо, — извиняющимся тоном объяснил мне Василий Иванович, — но билет будет, я тебе обещаю.
Он ушел, а я осталась, вся переполненная досадой и раздражением на ситуацию. Я знала, что открылся съезд, но не помнила об этом — что мне было за дело до него! Все знали, как развлекали и ублажали делегатов съездов, но в голову не могло прийти, что их повезут в опальный театр, который никак не годился для увеселения знатных комбайнеров, доярок, людей не только плохо грамотных, но, зачастую, не знающих даже азов русского языка. Скорее всего, так пытались плюнуть в лицо Любимову — вроде бы и почет, делегатов привезли, а с другой стороны, каково это актерам играть перед публикой, не понимающей языка разговорного, я уж не говорю о языке театральном, метафорическом?!
Зла я была до невозможности! Но именно со злости и не ушла.
Из толпы вынырнул Василий Иванович и остановился рядом.
— Еще подождать нужно, — загадочно сказал он.
Мне было все равно. Вечер пропал, настроение испорчено, какая разница, где быть с испорченным настроением!
— А вы кто, делегат? — спросила я.
— Нет, я в Москве по делам, я из Сибири, — последовал ответ, и мне стал понятен акцент собеседника, — я из Томска, преподаю там в университете, на кафедре химии.
— Доцент? — уточнила я.
— Да нет, профессор.
Конечно же, он и выглядел, как профессор, только не наш, советский, а заграничный — как я их себе представляла, потому что живьем заграничного профессора не видела никогда, — например, поляк или скандинав. Мне понравилось, что у меня такой кавалер. Я была абсолютным цыпленком, желторотиком, мне страшно нравилось, когда на меня обращали внимание взрослые мужчины — это как бы придавало мне женственности, потому что выглядела я подростком в свои неполные…дцать лет. Только вот предложить я взрослому мужику ничего не могла — это было видно невооруженным взглядом, и я всегда все-таки терялась от внимания к себе всякого, старше тридцати лет. Мы стояли, кое-как беседуя о моей учебе, о Москве, театрах, и прочей не интересной мне в тот момент белиберде, как вдруг он опять кинулся в толпу, а вернувшись, сказал:
— Давай, быстрее, быстрее, пошли!
Мы смешались с группой людей, которая вальяжно вплывала в двери театра. Меня никто не окликнул, не остановил, и я, к своему удивлению, оказалась в фойе. Народу было вокруг почему-то больше, чем обычно, все веселые, как мне показалось, — пьяные, шумные. Особенно шумел какой-то генерал, стоявший в толпе «шахтеров» и чокавшийся с «хохлушкой». Она уже сняла плюшовку, платок спустила на плечи, на ней был мужской пиджак на цветастое платье, а на лацкане пиджака два ордена Ленина. На входе нам всем выдали листовки, имитировавшие те, настоящие, выпущенные в октябре семнадцатого, и при входе в зал два «революционных матроса» забрали их у нас и накололи на штыки. Это так начинался спектакль. Сидела я с Василием Ивановичем и его друзьями, один из которых оказался ректором Ульяновского Политеха. Я слегка обалдела, но виду не подала — подумаешь!
