Свидание в Самарре - О'Хара Джон (чтение книг txt) 📗
Двадцать минут четвертого. В загородном клубе танцы, наверное, в самом разгаре. Там и молодежь, приехавшая на каникулы из пансионов и колледжей, и молодые супружеские пары, с большинством из которых она была на «ты», и люди постарше. На будущий год они с Лютом тоже будут танцевать там и веселиться. Она могла бы поехать на танцы и сегодня, да только они с Лютом решили, что, хотя они там со многими на «ты», все равно незачем соваться в клуб, раз не состоишь в нем. Каждый раз, когда туда являешься, тот, кто тебя пригласил, должен заплатить доллар, но даже при этом условии предполагается, что ты не показываешься там больше двух раз в квартал. Таковы правила. На будущий год их с Лютом примут в члены клуба, что поможет Люту завести новые знакомства и продавать больше «кадиллаков». Лют сказал: «Мы вступим в клуб тогда, когда сумеем себе это позволить. Я считаю, что светская жизнь — это одно, а дело — другое. А то станешь ублажать будущих клиентов из загородного клуба и угодишь за решетку. Вступим, когда нам это будет по карману». Лют — человек что надо. Надежный и кристально честный и ни разу, даже в шутку, не взглянул ни на одну женщину. Именно по этой причине она терпеливо ждала, когда они смогут позволить себе вступить в клуб. Выйди она замуж за Джулиана Инглиша, например, она давно была бы членом клуба, но нет, спасибо, она ни за что не поменялась бы местами с Кэролайн Инглиш. Интересно, подумала она, а не идет ли и сейчас очередное сражение между Джулианом и Кэролайн.
II
Курительная загородного клуба была набита, казалось, до отказа. Тем не менее люди каким-то образом ухитрялись входить и выходить. Курительной пользовались оба пола; а первоначально, в 1920 году, когда клуб только построили, в курительную допускались лишь мужчины. Однако во время многочисленных свадебных приемов, которые устраивались частными лицами с арендой всего помещения, с клубными правилами разрешалось не считаться, и женщины этим воспользовались. Таким образом, слабый пол проложил себе дорогу в курительную, и нынче женщин там толклось не меньше, чем мужчин. Шел уже четвертый час ночи, вечер все продолжался, и вряд ли кто-нибудь знал, когда он кончится. А тот, кто ждал конца, мог свободно идти домой. Его уход остался бы незамеченным. В курительной собрались самые сливки общества. На танцы мог явиться любой член клуба, но далеко не всех радушно встречали в курительной. Сначала там собиралась небольшая компания, причем всегда одни и те же люди: Уит Хофман с женой, Джулиан Инглиш с женой, Фрогги Огден с женой и так далее. Они не стеснялись в тратах, любили выпить, занимали прочное положение в обществе, а поэтому могли задирать нос и держать ответ лишь перед своей семьей. Компания эта насчитывала человек двадцать, и общественное лицо молодого человека в Гиббсвилле определялось тем, насколько непринужденно он пристраивался в курительной к этой группе. К трем часам в курительной собрались все, у кого было желание там присутствовать, ибо невидимые заслоны рухнули примерно в половине второго, то есть тогда, когда Хофманы, Инглиши и прочие упились достаточно, чтобы с радостью встречать любого, и чем менее достойного, тем лучше.
Пока ничего страшного не произошло. Молодой Джонни Дибл получил под зад, когда его застали за кражей спиртного из чужого шкафчика. У Элинор Холлоуэй сползла — а может, была сдернута — с плеча бретелька, обнажив на мгновенье левую грудь, которую большинство из присутствующих молодых людей в свое время уже видели и трогали. Фрэнк Горман из Джорджтаунского университета и Дуайт Росс из Йеля подрались, поплакали и поцеловались после спора о том, что сделала бы команда, куда Гормана когда-то не приняли, команде, в которой Росс был запасным полузащитником. Во время одного из ничем не объяснимых затиший присутствующие услышали, как Тед Ньютон сказал жене: «Буду пить столько, сколько захочу, черт побери». Толстуха Элизабет Горман, племянница Гарри Райли, — его старания подняться по общественной лестнице были достойны всяческого внимания, — оконфузила своего дядю, начав вдруг громко и бесстыдно рыгать. Лоримеру Гулду-третьему из Нью-Йорка, который у кого-то гостил, уже девятый раз сказали, что Гиббсвилл в течение всего года — настоящее болото, но на рождество, как считают все приезжие, становится самым веселым городом в стране. Бобби Херман, который попал в черный список за то, что не платил членские взносы и по ресторанным счетам, но оставался при этом персоной грата в клубном святилище (он славился тем, что, увидев поле для игры в гольф пустым, сказал: «Поле-то сегодня бьет баклуши»), красовался почему-то не во фраке, а в обычном костюме и в порядочном подпитии объяснял женам и невестам своих друзей, что желал бы потанцевать с ними, но не может, поскольку числится в черном списке. Все пили, либо только что прикончили очередной стакан, либо же намеревались налить новый. Абсолютное большинство пило хлебную водку, разбавленную лимонадом, кое-кто — либо яблочную водку с сельтерской или с лимонадом, либо джин с лимонадом, и всего лишь несколько человек из ядра клуба — виски. Хлебная водка почти у всех была одного производства: в аптеках по рецепту (врачи — члены клуба выписывали рецепты своим пациентам) покупался ржаной настой, который потом разводили спиртом и подкрашенной водой. Ядовитым этот напиток не был, зато дурманил порядочно, что от него и требовалось и в чем заключалась его сила.
Звуки оркестра (играл местный джаз под управлением Томми Лейка) проникли в курительную, и зеленая молодежь начала напевать «Чем ты мне помнишься». Молодые люди обращались к девушкам: «Потанцуем?», а те отвечали либо: «С удовольствием», либо: «Давай», либо: «Ага». Мало-помалу народу в курительной поубавилось. Оставшиеся же столпились вокруг довольно большого стола в углу, который то ли по общему согласию, то ли по праву собственности, то ли по какой-то иной причине считался за компанией Уита Хофмана. Гарри Райли рассказывал похабные анекдоты, произнося слова на ирландском диалекте — это выходило у него еще смешнее и убедительнее благодаря тому, что протез во рту у Райли, вставленный еще до того, как семья разбогатела, сидел неплотно, и Гарри в разговоре явно присвистывал. У Райли была широкая, благодушная, белокожая физиономия, седеющие волосы и большой тонкогубый рот. В маленьких глазках сквозила хитрость. Он явно уже начал полнеть. Он был во фраке со слегка засаленным, из за манеры то и дело поправлять его, белым галстуком. На нем были дорогие вещи, но родился он в крохотном поселке при шахте — такие поселки назывались «заплатами», и Райли сам же утверждал: «Из заплаты парня вытащить можно, но заплату с него не стащишь».
Рассказывая, Райли наклонялся вперед и опирался локтем о колено, как ковбои на картинках, а анекдоты свои делил на абзацы. Дойдя до конца абзаца, он быстро оглядывался, будто ждал, что его арестуют, не дав завершить повествования, поправлял галстук, плотно сжимая губы, а затем вновь поворачивался к своей аудитории и приступал к очередному абзацу: «Так вот, Пэт сказал…» Забавно было наблюдать за его слушателями. Отпивая глоток в середине абзаца, они старались сделать это неприметно, словно таясь от него. И всегда знали, в каком месте следует смеяться, даже если шутка была понятна только католикам, ибо Райли перед тем, как произнести фразу, в которой заключалась вся соль, шлепал себя по ноге. Когда смех стихал (Райли зорко следил, до всех ли дошел смысл), он давал краткую справку к рассказанному, объясняя, где и при каких обстоятельствах услышал этот анекдот. А исторический экскурс в свою очередь вел к новому повествованию. Обычно кто-нибудь восхищался: «Как ты все это держишь в голове, Гарри, просто не представляю. Я слышал кучу анекдотов, но не запомнил ни одного». Гарри имел репутацию остроумного ирландца.
Джулиан Инглиш не сводил с него взгляда, притворяясь более сонным, чем был на самом деле. Из-за чего, думал он, у него такая ненависть к Гарри Райли? Почему он его терпеть не может? Что в Райли такого, от чего Джулиан говорит себе: «Еще один анекдот с бородой, и я плесну ему в морду из этого стакана». Ничего он в физиономию Гарри Райли не плеснет, он знал, но думать об этом было приятно. (Как в анекдоте: старая дева на исповеди говорит священнику, что согрешила. Сколько раз, спрашивает священник. Один раз, отвечает старая дева, тридцать лет назад. Но, отец мой, так приятно думать об этом.) Да, забавное это было бы зрелище. Полный стакан виски с тремя кусочками льда. Один кусок уж точно угодит Райли прямо в глаз, а виски с содовой попадет на рубашку, промочит ее насквозь и потечет по груди прямо в вырез жилета. А все будут стоять в полной растерянности. «Ты что, Джу? — заорут они. А Кэролайн скажет: „Джулиан!“ Фрогги Огден сначала ахнет, а потом примется хохотать. Захохочет и Элизабет Горман „хо-хо-хо“, но, конечно, вовсе не из удовольствия, что оскорбили ее дядю, и не затем, чтобы встать на сторону Джулиана, но потому что разразился скандал, участницей которого она может стать.
