Нагие и мёртвые - Мейлер Норман (бесплатные серии книг .TXT) 📗
Уилсон разволновался: в армии приходится все по десять раз обдумывать, если хочешь получить что-нибудь для себя.
Галлахер вышел из игры в этом коне тоже почти в самом начале и теперь с негодованием смотрел на Уилсона. Надо же было случиться, что все крупные выигрыши достались этому тупому болвану с юга. Галлахера грызла совесть. Он проиграл по меньшей мере тридцать фунтов, то есть почти сто долларов, и. хотя большую часть этих денег он выиграл в предыдущие дни, нельзя оправдать его проигрыша в настоящей игре. Он вспомнил о своей жене Мэри, беременной на седьмом месяце, и попытался представить себе, как она выглядит. И тут опять им овладело чувство вины. Кто дал ему право разбрасывать деньги, которые надо было отправить жене? Его все больше и больше охватывало чувство горькой досады; рано или поздно все оборачивалось для него плохо. Губы Галлахера плотно сжались. Как бы он ни старался, как бы много ни работал, никогда из этого ничего хорошего не получалось. Чувство досады на какой-то момент заполнило все его существо. Ему всегда чего-то хотелось, но это что-то только дразнило его и исчезало прежде, чем он мог дотянуться до него. Галлахер посмотрел на одного из ординарцев — Леви, который тасовал в этот момент колоду карт. Этому еврею чертовски везло. Чувство досады внезапно переросло в ярость, подступило к горлу, и Галлахер разразился бранью:
— Ну ты там! Какого черта тянешь резину? Хватит тебе мусолить карты! Сдавай! Мы сидим здесь, чтобы играть, а не ковырять в носу.
Леви бросил на Галлахера удивленный взгляд и, передразнивая, ответил в тон ему:
— О'кей! Прекращаем ковырять в носу, начинаем играть и выигрывать.
— Остряк-самоучка! — проворчал себе под нос Галлахер.
Коренастый, жилистый, Галлахер производил впечатление упрямого и раздражительного человека. И лицо у него было неприятное, усыпанное щербинками и красно-фиолетовыми прыщами и угрями.
То ли из-за цвета лица, то ли из-за скошенного набок длинного ирландского носа он всегда выглядел сердитым, хотя ему было всего двадцать четыре года.
На этот раз ему пришла семерка червей. Осторожно приоткрыв уголки сданных ранее двух карт, Галлахер обнаружил, что там тоже черви. Такая карта уже позволяла на что-то надеяться.
Флешь не шла к нему весь вечер, и он считал, что в этом коне она никак не должна обойти его. «Теперь им не удастся облапошить меня», — подумал он.
Уилсон поставил один фунт, но Галлахер поднял ставку.
— Давайте-ка сделаем приличный кон, — проворчал он сердило.
Крофт и Леви бросили деньги на кон, а когда второй ординарец спасовал, Галлахер почувствовал себя обманутым.
— В чем дело? — спросил он. — Уже струхнул? Зря сегодня стараешься. Вот завтра покатится твоя голова в одну сторону, а задница в другую...
Последние слова Галлахера затерялись в шелесте банкнот, выкладываемых игроками на сложенное вдвое одеяло, на котором они играли. Но, сказав эти слова, Галлахер и сам ужаснулся, как будто от богохульства. «Святая Мария...» — быстро произнес он несколько раз про себя начальные слова молитвы. Он увидел себя неподвижно лежащим на берегу с кровавым пятном на том месте, где должна быть голова.
Следующая карта оказалась пикой. «Отправят ли мое тело домой, — подумал он, — и придет ли на могилу Мэри?» Жалость к себе была приятной. На какой-то момент ему страстно захотелось увидеть в глазах жены сострадание. «Она поймет меня», — подумал он. Однако, как только он попробовал представить себе Мэри, вместо нее в его воображении появилась открытка с репродукцией картины «Святая Мария», которую он когда-то купил в приходской школе.
«Как же моя Мэри выглядит?» — спросил он себя в отчаянии. Он напряг всю свою память, чтобы представить себе ее лицо, но так и не смог вспомнить: оно ускользало, как ускользает мелодия едва припоминаемой песенки, когда ты сбиваешься на другую, более знакомую.
В следующем круге ему снова пришла черва. Теперь у него было четыре черви и оставалось еще два шанса получить пятую для флеши Беспокойство из-за неспособности представить лицо Мэри утихло и уступило место нараставшему интересу к игре. Он посмотрел на игроков. Леви сложил свои карты еще до начала торга, а перед Крофтом лежали две десятки. Крофт поставил два фунта, а Галлахер решил, что на руках у него есть третья десятка. Если Крофту не придут нужные карты — а Галлахер был уверен, что они не придут, — тогда он, Крофт, непременно попадется на флешь Галлахера.
Уилсон с усмешкой протянул руку к лежавшим между его ногами банковским билетам. Бросив деньги на одеяло, он произнес нараспев:
— А коник-то получается крупный!
Галлахер нащупал пальцами несколько оставшихся у него банкнот и подумал про себя, что теперь у него последний шанс отыграться.
— Поднимаю на два фунта, — пробормотал он, но его тотчас же охватила тревога. У Уилсона было три пики. Как же он не заметил этого раньше? Опять везет этому парню!
Торг, однако, только начинался, и Галлахер успокоился. Флеши у Уилсона еще не было. Шансы у них по меньшей мере равны, и вряд ли Уилсон припрятал еще пику. Возможно еще, что он будет играть и на чем-нибудь другом. Галлахер надеялся, что ни Крофт, ни Уилсон не перестанут повышать ставки и не заставят его показать карты на следующей сдаче. Сам же он будет ставить до последнего фунта.
После того как сдали еще по одной карте, штаб-сержант Крофт почувствовал новый прилив возбуждения. Раньше он почти не следил за игрой, но теперь, когда ему пришла семерка, у него стало две пары и появилась непоколебимая уверенность в том, что кон возьмет он. Крофт почему-то твердо верил, что в следующем круге ему придет или семерка или десятка и он получит фулхауз. Он нисколько не сомневался в этом. Такая уверенность что-нибудь да значила. Обычно он играл в покер, тщательно взвешивая все шансы получить ту или иную карту, и шел на риск, только если хорошо знал людей, с которыми играл. И именно остающийся под конец кона шанс, обычный в покере, делал эту игру привлекательной для Крофта. Крофт не позволял себе приступать к какому-нибудь делу без соответствующих знаний и подготовки, но он знал, что конечный результат часто зависит просто от везения. Он был непоколебимо убежден, что, как бы там ни было, счастье должно быть на его стороне и теперь, после целого вечера невезения, к нему придут нужные карты.
Галлахеру пришла еще одна черва, и Крофт решил, что тот рассчитывает на флешь. К трем пикам Уилсон получил бубну, но Крофт считал, что Уилсон уже набрал флешь, и поэтому не волновался. Крофта всегда поражала хитрость Уилсона во время игры, это никак не вязалось с его в общем-то добродушным и покладистым характером.
— Ставлю два фунта, — заявил Крофт.
Уилсон бросил на кон два фунта, но тут Галлахер увеличил ставку.
— Удваиваю, — проворчал он.
Крофт заключил из этого, что у Галлахера наверняка флешь. Он аккуратно положил на одеяло четыре фунта.
— А я удваиваю твою ставку, — заявил он, испытывая приятное напряжение азартной игры.
— Черт возьми! Кон становится очень даже приличным, — не без радости заметил Уилсон. — Мне бы надо спасовать, но я никак не могу преодолеть желание взять последнюю карту.
Теперь Крофт был уверен, что у Уилсона тоже флешь. Крофт заметил, как Галлахер колебался, — среди пик Уилсона был туз.
— Еще удваиваю! — произнес Галлахер с ноткой отчаяния.
«Если бы у меня уже был фулхауз, — подумал Крофт, — я бы ставил всю ночь, но, поскольку его нет, лучше сберечь деньги для последнего кона».
Крофт бросил на кон еще два фунта. Уилсон последовал его примеру. Леви сдал всем по последней карте. Сдерживая возбуждение, Крофт обвел взглядом полузатемненный трюм, пристально посмотрел на висящие вокруг койки, заметил, как в одной из них, не просыпаясь, повернулся набок какой-то солдат. Только после этого Крофт не спеша поднял последнюю карту. Это была пятерка. Медленно, не веря своим глазам, он еще раз перебрал все свои карты. Неужели он мог так ошибиться? Затем с отвращением и досадой, даже не заставляя Уилсона открыть карты, Крофт бросил свои на одеяло. Он начинал выходить из себя. Не говоря ни слова, он наблюдал за дальнейшим торгом между оставшимися игроками. Галлахер положил на кон свой последний банкнот.
