Иллюстрации Гюстава Доре - Кунин Владимир Владимирович (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
Истинную цену своего пожелтевшего от времени богатства старики не знали, в букинистический магазин отнести не могли по причине угасающего здоровья, да и вообще не подозревали, что вся эта рухлядь тех лет, середины пятидесятых, может иметь хоть какую-нибудь материальную ценность.
И вот тут на сцене — перед лицом этих легкомысленных и наивных ребят-старичков — появлялся я.
Плел что-то душещипательное про гигантскую семейную библиотеку, сгинувшую вместе с родителями в тридцать седьмом (что было наглым и бессовестным враньем: мама умерла в блокаду, а папа в то время был еще жив и здоров и проживал в другом городе), про то, как в память своих родителей я поклялся восстановить хотя бы часть нашей довоенной библиотеки, и если, предположим, «Марьванна» или «Иванпалыч» не возражают, я смог бы освободить их от всего этого хлама, из которого мне могут понадобиться всего две-три книжечки, да еще и заплатить им за всю эту кучу сто двадцать… нет! Даже сто пятьдесят рублей из своей жалкой двухсотрублевой студенческой стипендии...
К тому времени, когда я выдавливал из себя эту цифру, я уже знал, что стариковский «хлам» стоит раз в двадцать дороже.
Хозяева этих сокровищ — старушки и старички «из бывших» жалели меня, себя, трусливым шепотом сообщали мне, как «свои — своему», что вот эта самая огромная коммунальная квартира, в которой они сейчас занимают всего лишь одну комнату с окном в темный колодец старопетербургского двора, когда-то вся принадлежала им и была совершенно отдельной...
А потом, растроганные моим фальшиво скромненьким видом «мальчика из хорошей семьи» и собственными воспоминаниями о безвозвратно утраченном прошлом, счастливо соглашались на предложенную мною совершенно жульническую сумму.
Я же, сукин сын и сволочь, чохом запихивал кучу бесценных книг и журналов в заранее принесенные специальные рюкзаки, платил несчастным старикам полтораста рублей и утаскивал эту кипу прямиком в магазин «Старой книги». Или на угол улицы Жуковского и Литейного проспекта, или в любой из трех магазинов на самом Литейном. Там я сдавал это все знакомым приемщикам, те оценивали принесенное мною так, как это было им выгодно, и выписывали мне накладную в кассу. Из общей суммы у меня высчитывали двадцать процентов в доход государства и выдавали мне примерно полторы тысячи процентов от затраченных мной моих жалких средств!
Это я привел в пример самую примитивно упрощенную схему.
Существовали и другие варианты — исполненные подлинного драматизма, взлета фантазии, непредсказуемых импровизаций и мощного волевого напора! Такой выезд на «адреc» был сродни блистательному спектаклю одного актера (это был, естественно, я...) перед одним-двумя зрителями. Впоследствии — «потерпевшей стороной».
Но рассказать я хотел совсем о другом...
Однажды, не помню уже при каких обстоятельствах, у меня буквально за копейки в руках оказалась великолепная огромная книга вольфовского издания середины девятнадцатого века — Библия с иллюстрациями Гюстава Доре. Гигантская толстенная книжища в темно-красном кожаном переплете, с золотым тиснением и мрачными, тревожными рисунками поразительного Доре, переложенными тонким, прозрачным пергаментом.
Я точно знал, что если пойду сдавать эту редчайшую по красоте Библию в один из букинистических магазинов, там по специальному каталогу цен мне заплатят за нее восемьсот рублей, вычтут свои двадцать процентов, и на руки я получу всего шестьсот сорок. Что тоже было бы совсем неплохо. Тем более что эта роскошная Библия на каком-то лоховом «адресе» мне самому обошлась рублей в пятнадцать. А магазинный приемщик потом засадит эту Библию какому-нибудь сумасшедшему собирателю рублей на пятьсот больше, чем выплатит мне. Но это меня уже не должно было касаться.
— Ты чё? Совсем двинутый? — сказал мне Валька-троллейбусник. — Вали в Лавру, в епархию. Или в Духовную академию. Там, бляха-муха, у тебя ее с руками оторвут! Меньше чем на две косых не соглашайся. Я в прошлом году одному попу тамошнему алконостовского Гумилева «Шаги конкистадора» за штуку двинул, так он и не поперхнулся! А пошел бы я в скупку, больше трех стольничков — хрен на рыло...
Валька знал, что говорил. Валька был мастером книжной фарцовки. Хотя всего лишь водил троллейбус. Он превосходно ориентировался в загадочном и бурном океане букинистики, а секретный каталог цен, тщательно охраняемый приемщиками от нас — спекулянтов-перекупщиков, — помнил наизусть от корки до корки! Поговаривали, что его даже товароведом в «Книжную лавку писателей» приглашали, а он не согласился.
И следующим днем с утра я поехал в Невскую лавру. В епархию. Или в Духовную академию. Понятия не имел.
Одет я был по тому прохладному осеннему времени просто роскошно — в меру зауженные брючата, ужжжасно модная тогда синяя шерстяная «олимпийская» тренировочная рубашка с коротенькой молнией у шеи и белой полоской по всему воротнику, бежевое пальто мягкого, изрядно выношенного драпа, с широченными плечами, поясом и лацканами величиной с уши индийского слона.
Нынешней весной с этим пальто была чуточку унизительная, но смешная история. Мы с моим приятелем того времени — Володей Торноградским, молодым ученым-геоморфологом — склеили двух молоденьких блядовитых барышень из эстрадно-музыкального училища. И ждали их к вечеру у меня на улице Ракова.
Денег не было ни копейки. Ни у меня, ни у Торноградского.
А для верной завлекухи барышень обязательно требовались две бутылки вина типа портвейна «Алабашлы», граммов двести «Докторской» колбаски, триста голландского сыра, один нарезной батон и небольшой тортик под круто заваренный кофе с цикорием.
Это был наш профессиональный «боекомплект», который почти никогда не давал осечек. Но денег на этот привычный набор не было ни шиша...
И тогда нам, в наши с Володькой головы, воспаленные предстоящей встречей со «свежачком», почти одновременно пришла одна и та же идея.
— Весна... — глядя в окно, задумчиво сказал ученый Вова. — Утром по радио говорили, что завтра еще теплее будет.
Я надел на свитер старую летную кожаную куртку, которую когда-то умудрился не сдать при увольнении из армии, и молча стал упаковывать бежевое пальто в рюкзак.
— Вперед! — скомандовал я своему ученому другу.
И мы пошли в скупку на Садовую. Второй дом от Невского проспекта после Публичной библиотеки.
Скупочный пункт был оборудован под широким лестничным пролетом, ведущим с первого этажа на второй обычного жилого дома конца девятнадцатого века.
Там работал маленький старый еврей, вечно пугливо огладывающийся по сторонам, словно постоянно ощущал себя на мушке антисемитизма. Это ему я обычно сдавал свои призы, выигранные на разных профсоюзных соревнованиях.
Старик разложил мое роскошное, с потрясающими лацканами бежевое пальто на столе, обтянутом солдатским шинельным сукном, и сверху, почти вплотную к моему замечательному пальто, опустил сильную лампу с фарфоровым противовесом.
Осторожно перекладывая мое бежевое модное чудо на столе, он внимательно вглядывался в некоторые потертости и, когда увидел слегка оторванный накладной карман, скорбно посмотрел на меня.
— Это по шву... — тихо пробормотал я.
Старый еврей молча наклонил голову — то ли согласился со мной, то ли хотел всмотреться еще внимательнее в то, что сейчас лежало перед ним под жестокой, не знающей жалости и пощады лампой.
Потом он мягко и ласково погладил мое пальто и поднял на нас искренне печальные глаза с красными веками.
— Я не могу принять ваше пальто, молодые люди, — негромко произнес он с неистребимым еврейским акцентом. — К сожалению.
И мы с Володькой увидели, что ему нас действительно было очень и очень жаль.
— Почему?! — Растерянный ученый Вова все еще надеялся на какое-нибудь хотя бы маленькое чудо.
— Почему? — задумчиво переспросил маленький старый еврей с больными глазами от вечно слепящего яркого электрического света. — Ну, взгляните сами...
Он разложил мое бежевое пальто перед нами и еще ниже опустил сильную лампу. И сказал фразу, которую я запомнил на всю свою жизнь:
