Лов форели в верховьях Кодора - Искандер Фазиль Абдулович (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
— Есть, — сказал Люсик и отбросил камень.
Доев последний кусок, я почувствовал, что очень хочется курить. Но я знал, что у меня в верхнем кармане ковбойки только три сигареты, и решил перетерпеть. Я только вытащил оттуда спичечный коробок, высыпал из него спички и приготовил пустой коробок для червей. Люсик уже собирал их в железную коробку.
Выворачивая камни, мы потихоньку подымались вверх. Червей всё-таки попадалось мало. Под некоторыми камнями совсем ничего не было. Маленький Люсик порой выворачивал огромные камни. Чувствовалось, что руки его привыкли к работе, что вся его упорная фигурка привыкла одолевать сопротивление тяжести.
Потихоньку подымаясь, мы поравнялись с помещением школы. Внезапно, подняв голову, я заметил на веранде женщину. Она выжимала в ведро мокрую тряпку. Я очень удивился, что не заметил её прихода. Ещё больше я удивился, разглядев, что это светловолосая русская женщина. Было странно её здесь видеть.
— Здравствуйте, — сказал я, когда она повернула голову.
— Здравствуйте, — -ответила она приветливо, но без всякого любопытства.
Из открытого класса вышла девочка-подросток с веником в руке. Она сунула его в то же ведро, стряхивая, несколько раз хрястнула им о крыльцо и, молча посмотрев на нас, вошла в помещение. Она была очень хороша и, когда уходила, прямо и неподвижно держала спину, чувствовала, что на неё смотрят. Очарование её личика заключалось, пожалуй, в каком-то редком сочетании восточной яркости и славянской мягкости черт.
Я посмотрел на Люсика. Удивлённо приоткрыв рот, он лупал своими наивными глазами птицы феникс.
— А эта откуда взялась? — спросил он у меня по-абхазски.
— Приезжай годика через три, — сказал я.
Люсик вздохнул и взялся за очередной камень. Я тоже наклонился.
Было слышно, как на веранде женщина шваркает тряпкой, и гонит воду по полу. Наверное, думал я, послевоенная голодуха занесла её невесть как в это горное село. А потом родила от какого-то свана девочку, так и осталась здесь, решил я, сам удивляясь своей проницательности.
— Как спуститься к реке? — спросил я.
Она разогнулась и слегка поводила запрокинутой головой, чтоб отпустило затёкшую шею.
— А вон, — вытянула она голую, мокрую по локоть руку, — дойдёте до дома и сразу вниз.
— Я знаю, — сказал Люсик.
Снова вышла девушка с веником.
— Дочка? — спросил я.
— Старшая, — подтвердила она с тихой гордостью.
— А что, ещё есть? — спросил я.
— Шестеро, — улыбнулась она.
Этого я никак не ожидал. Для женщины, родившей шестерых, она была слишком моложава.
— Ого, — сказал я, — а муж что, в школе работает?
— Председатель колхоза, — поправила она и добавила, снова кивнув на дом через дорогу: — Так это ж наш дом.
Дом едва виднелся сквозь фруктовые деревья, но всё же было видно, что этот ладный просторный дом вполне может быть председательским.
— Я работаю на метеостанции, — пояснила она, — а здесь я так, прирабатываю…
Девушка, которая всё это время прислушивалась к разговору, теперь отряхнула веник о крыльцо и, строго посмотрев на мать, вошла в класс, все так же прямо и неподвижно держа спину.
— Не трудно? — спросил я, стараясь вместить в вопрос и хозяйство, и детей, и, главное, жизнь среди чужого народа.
— Ничего, — сказала она, — дочка помогает…
Больше мы ни о чём не говорили. Набрав червей, мы взяли свои удочки и пошли. Я оглянулся, чтобы попрощаться, но они в это время вносили в помещение парты и нас не заметили.
Проходя мимо дома напротив школы, я увидел четырёх светлоголовых и темноглазых малышей. Ухватившись руками за новенький штакетник, они смотрели на улицу.
— Кто твой папа? — спросил я у самого старшего, мальчика лет шести.
— Прэдсэдатэл, — проклокотал он, и я заметил, как пальцы его вжались в штакетник.
Мы свернули с дороги и стали спускаться по очень крутой тропинке. Мелкие камушки скатывались из-под ног. Иногда, чтобы притормаживать, я опирался на удочку. С обеих сторон нависали кусты дикого ореха, бузины, ежевики. Одна ежевичная ветка была так густо облеплена чёрными пыльными ягодами, что я не удержался.
Я поставил удочку и, придерживая её подбородком, чтоб не скатилась с плеча, осторожно притянул ветку и другой рукой набрал полную горсть ягод. Сдунув пушинки, я высыпал в рот холодные сладкие ягоды. На ветке было ещё много ягод, но я решил больше не отвлекаться и прошёл дальше. Шум реки становился все слышней, хотелось поскорее выйти к берегу.
Люсик ждал меня внизу. Как только я вышел на берег, лицо обдало прохладой. Река гнала над собой поток холодного воздуха.
Близость воды ещё сильней возбудила нас, и мы, хрустя галькой пересохших рукавов, двинулись к ней. Метров за десять до воды я сделал Люсику знак, чтобы он не разговаривал, и, уже стараясь не хрустеть галькой, мы подкрались к самой воде. Так учил меня один хороший рыбак. Мне было смешно смотреть, как он почти ползком подходит к воде, словно подкрадывается к дичи, но когда он наловил десятка два форелей, а я взял за целый день всего две невзрачные форелинки, пришлось поверить в преимущество опыта.
Люсик знаками показал мне на что-то. Я посмотрел вниз по течению и увидел метрах в пятидесяти от нас парня с удочкой. Я его сразу узнал: это был студент из нашей группы.
Было неприятно, что он опередил нас. Мы даже не знали, что он собирается рыбачить. Словно почувствовав, что мы смотрим на него, он оглянулся. Я знаком спросил у него: мол, как? Он вяло отмахнулся: мол, ничего. На лице его угадывалась гримаса разочарования. Он отвернулся к удочке и застыл.
Раз так, подумал я, можно считать, что он пришёл с нами и мы одновременно начали рыбачить. Ведь рыба не знает, что он раньше пришёл… Я знаками велел Люсику отойти пониже. Он отошёл.
Я вынул из штормовки спичечный коробок, вытащил толстого червя и насадил на крючок, оставив шевелящийся хвостик.
В этом месте река раздваивалась, образуя длинный, поросший травой и мелким ольшаником остров. Основной рукав был по ту сторону. Этот начинался с небольшого переката, возле которого я заметил маленькую глубокую заводь. Я подкрался к ней и, придерживая одной рукой леску за грузило, другой оттянул удочку так, чтобы чувствовать необходимый размах и заброс получился поточней. Я слегка взмахнул удочкой и отпустил леску. Грузило шлёпнулось в заводь.
Главное, не запутаться, не зацепиться, думал я, стараясь не давать слабину, чтобы крючок не отнесло за какой-нибудь подводный камень или корягу. Что-то ударило по леске, и рука моя невольно сделала подсечку. На крючке ничего не было. После нескольких таких ударов я понял, что это не клёв, а удар подводных струй, и всё-таки кисть моей руки, сжимавшей удилище, дёргалась, как от электрического разряда. Сознание каждый раз на какую-то долю секунды отставало от рефлекса.
Тук! — услышал я неожиданно и усилием воли остановил руку.
Все ещё сидя на корточках и очень волнуясь, я стал ждать нового клёва, стараясь подготовить себя к мысли не дёргать рукой, когда её почувствую.
Сейчас ударит, говорил я себе, надо перетерпеть. В самом деле, рыба снова притронулась к наживке, и рука моя почти не дрогнула. На этот раз рыба была ещё осторожней. Вот и хорошо, думал я, вот так несколько раз перетерпеть, пока не почувствую, что она цапнула добычу.
Удар рыбы, подсечка — и в следующий миг мокрая, сверкающая форель трепыхалась в воздухе. Я перегнул отяжелевшее удилище в сторону берега, и перед моими глазами закачалась леска с трепещущей тяжёлой рыбой. От волнения я не сразу поймал её. Наконец ухватился за неё одной рукой, плотно зажал, чувствуя живой холод её тела, осторожно положил удилище и, ещё крепче сжимая рыбину, другой рукой вытащил крючок из её беззвучно икающего рта…
Такую крупную я никогда не ловил. Она была величиной с кукурузный початок. Спина её была усеяна красными пятнами. Я осторожно расстегнул клапан штормовки и вывалил её туда. Снова застегнул. В кармане она затрепыхалась с новой силой. Там же у меня лежал нож.
