Посмертное проклятие - Хусейн Саддам (книги бесплатно полные версии .txt) 📗

Тогда спросил Иосиф:

– И ягненка создал Аллах?

– Да, сын мой, и ягненка. Он создал и ягненка, и его мать, и его отца. Всех животных, все деревья, все реки.

Мальчики были почти одного возраста с разницей года в полтора. Старшему было двенадцать, остальным соответственно этой разнице.

– А почему Аллах не сделал человека вместо ягненка, отец? Ведь когда мама прядет или ткет одежду, если у кого она прохудилась, я вижу, что ты ей помогаешь. Но если прохудилось седло для осла, чинит его только один из вас, потому что ослиное седло не так важно, как одежда для человека. Так разве человек не важнее ягненка? Почему Аллах тратил время на ягненка, когда мог бы создать человека? – снова задал вопрос Иезекиль.

– Могущество Господа, сын мой, способно охватить и вместить все на свете. Это совсем не так, как у человека, который должен на все, что он творит, рассчитывать силы и время. Поэтому-то Аллах, слава Ему, создавая человека, в то же время может создать и другого человека, и верблюда, и ягненка, и любое живое существо или растение. Аллах всемогущ, сынок. Чему угодно Он может сказать: «Будь!» – и оно будет. Что до нас, сынов человеческих, то возможности наши очень ограниченны, и, делая одно дело, мы вынуждены отложить другое или просить кого-то сделать то, что сами не в силах. К тому же человек не смог бы жить на свете, если бы не создал для него Господь другие свои творения, такие как животные и растения, после того как создал Он землю, воду и воздух. И это одно из знамений Божьих, что сотворил Он человека и поставил его выше всех созданий Своих, чтобы знал тот предназначение свое в жизни и в мире и воздавал благодарность Аллаху за это свое преимущество.

– Когда ягненок вырастет и станет овечкой, мы будем пить ее молоко, ведь так, пап? – вмешался младший из детей, Махмуд.

– Да, сынок, молодец! – отвечал Ибрагим.

Дети внимали каждому слову Ибрагима, а вместе с рассказом до их слуха доносился свист пронизывающего зимнего ветра. Раздались раскаты грома, сверкнула молния, забеспокоились овцы у входа в шатер, где они обычно располагались.

– Господи, пошли нам хороший год. Огради нас от бурь и превратностей судьбы, – произнес Ибрагим, и все повторили вслед за ним:

– Да будет так.

Пока Ибрагим вел беседу с внуками, Халима Добрая была занята своей пряжей. Когда кто-нибудь из детей задавал вопрос, она, прислушиваясь, улыбалась, и руки ее замирали. Потом снова возвращалась к своему занятию и прерывалась, только если Ибрагим или младший ребенок просили пить. Тогда она поднималась и приносила воды в ковше, сделанном из соломы и покрытом битумом [3].

Посуду делали из пальмовых листьев, камыша или папируса и покрывали слоем битума. А его в те времена нигде, кроме Ирака, не добывали. Улица Процессий в древнем Вавилоне тоже была покрыта битумом. Стоит, пожалуй, знать, что битум, покрывавший улицу в старовавилонский период за 1900 лет до Рождества, превосходил по качеству тот, что добывают в наши дни. То же и с керамикой, которой пользовались иракцы в среднеассирийский период за 1400 лет до Рождества. Краски, которые были в ходу в Вавилоне и на севере Ирака, не потеряли свой цвет до сих пор, хотя некоторым из них уже больше шести тысяч лет.

Воду Ибрагим с женой хранили в бурдюке, который подвешивали обычно в углу шатра, чтобы какая-нибудь коза, овца или собака не добрались до него, чтобы напиться или забавы ради.

Ибрагим, кутаясь в меховую жилетку из овечьей шкуры, отвечал на вопросы ребят. Когда пламя костра, вокруг которого они сидели, угасало, дети подвигались к нему так, что огонь едва их не касался. А когда дрова превращались в золу, Ибрагим подкладывал в костер их несгоревшие куски и, чтобы огонь совсем не потух, отправлял Иезекиля за очередной порцией дров в дальний угол шатра, где их хранили, чтобы их не намочило дождем или росой.

В шатре было все необходимое для жизни – от каменного жернова, чтобы молоть и дробить, до бурдюка с водой, бурдюка с кислым молоком, ведра с веревкой, без которого невозможно было набрать воды для людей и скотины из вырытого недалеко от шатра колодца. Два ковра из овечьей шерсти на полу были сотканы руками Халимы с помощницами.

Когда наступала ночь и огонь угасал, самый младший, Махмуд, садился возле самого костра, расставив ноги так, что, бывало, открывалась его нагота. Из-за этого на его животе и ногах появлялись пятна. Все ребята грелись в такой позе, но Махмуд, по малости своих лет, садился к огню особенно близко. Напрасно старший и средний брат пытались внушить ему, чтобы он убрал ноги подальше от огня или прикрылся одеждой, – чем холоднее становилось перед сном, тем ближе подвигался Махмуд к костру. А мать окрикивала братьев:

– Оставьте младшего в покое, не приставайте! В его возрасте и вы такими же были. Вот вырастет он и поумнеет!

Отец и братья на это только смеялись.

В один из дней, когда все сидели у костра, младший сделал так, как делал обычно. Тогда Иезекиль стал палочкой незаметно подвигать уголек, пока не придвинул его вплотную к крайней плоти брата. Младший вскрикнул от боли, вскочил и набросился на брата, колотя его одной рукой в грудь, а другой таская за волосы. Ибрагим, Халима и Иосиф принялись упрекать Иезекиля за его выходку.

Не прошло и несколько дней, как язык Иезекиля поразил странный недуг. Несмотря на все старания Халимы и Ибрагима, излечить болезнь удалось не раньше чем через два месяца. А когда болезнь отступила, остались проблемы с речью, и оказалось, что Иезекиль картавит на многих буквах арабского алфавита. Особенно это было заметно на букве «ра».

– Два месяца тому назад меня очень сильно расстроила твоя выходка, когда ты обжег крайнюю плоть своего брата, – сказал ему дед Ибрагим. – Рана не заживала, и крайнюю плоть пришлось обрезать. Из-за того, что ты так сильно огорчил меня, я призвал на твою голову несчастья. А поскольку молитва отца не остается безответной, Аллах, Господь мой, откликнулся на нее. Я надеюсь и молю Аллаха, слава Ему, чтобы Он отвратил тебя с пути зла и защитил людей от тех бед, которые ты можешь им причинить. В отличие от своих братьев, Иосифа и Махмуда, ты все дальше удаляешься по этому пути, и нередко страдания, которые ты доставляешь людям, выпадают на долю твоих братьев. Молю, чтобы исчезла твоя алчность, ибо вижу, как часто стремишься ты завладеть тем, что принадлежит твоим братьям или нашим ближним. Жадность губит человека, Иезекиль, и заставляет людей его ненавидеть. Про тебя я знаю, что ты никогда не отдашь своего никому, даже своей матери Халиме. Ты никому не помогаешь. Ты даже «мочу свою для раненого не дашь», как говорит пословица.

Мочу применяли в те времена для дезинфекции легких ран, если под рукой не оказывалось золы, а пословица подразумевает крайнюю степень жадности: про жадного говорили, что он мочу свою для раненого пожалеет.

– Качества, которыми ты наделен, сын мой Иезекиль, не являются благородными, и Аллаху, Господу нашему, они не угодны, – продолжал Ибрагим. Если и дальше будешь вести себя так, боюсь, Аллах не примирит тебя с людьми, и будешь ты жить среди них отверженным. А тот, кто утратил благоволение Божье, жить спокойно не будет, окажись у него даже все из того, чем владеют другие. Вот скажи мне, сынок, сумеешь ли ты жить спокойно и счастливо, если у тебя будет все, что твоей душе угодно, а у других не будет ничего? Даже если ты упрешься и станешь твердить: «Да, я буду жить счастливо!» – ты не сможешь жить в безопасности. Тебе всю жизнь придется отмахиваться палкой от тех, кто захочет твоих денег. А все потому, что наживешь ты их своей алчностью. И если палкой сумеешь ты отогнать одного-двоих, то она будет бессильна, когда с ростом твоего богатства возрастет число желающих погреть на нем руки, когда умножится число тех, кто лишен всего, или когда люди решат, что им нужно объединяться, чтобы противостоять твоим посягательствам на то, что они имеют. Даже если тебе удастся заполучить все, чем владеют другие, на душе твоей будет неспокойно. И пусть даже тот, кто владеет всем или стремится всем завладеть, не испытывает душевных страданий. Ущемленные им не оставят его в покое, и тогда уже Бога, чтобы ему помочь, рядом не окажется. Как бы там ни было не видать ему в жизни ни счастья, ни любви окружающих. Запомни мое наставление, сынок, потому что годы мои идут, и я боюсь, что я умру, а ты не исправишься, и придется тогда тебе об этом пожалеть.