Место издания: Чужбина (сборник) - Аринштейн Леонид Матвеевич (книги без регистрации бесплатно полностью .TXT) 📗
– Што вы, што вы, ваша честь? Как можно человека в тюрьму? Пиши уж: виноват.
Но такое замешательство и неожиданная попятная обвиняемого не решают дела. Судья чувствует, как затих народ в зале заседания. Надо, чтобы в этой массе не оставалось дурного чувства о суде. И хотя лесообъездчик принял присягу в начале дела и, значит, по всем делам сразу, судья еще раз ему напоминает:
– Помните, свидетель, я верил вам по всем вашим протоколам. Припомните, не было ли ошибки с этим протоколом?
И вдруг в лице свидетеля происходит перемена, он приближается к столу, просит показать именно этот протокол, потом отступает, вытягивается, как солдат в строю, и громко, чтобы слышали все, произносит:
– Так точно, ваше высокородие, с этим протоколом случилась ошибка.
– А именно? – Глаза судьи уже сощурены. Получается большая неприятность: все предыдущие решенные дела подвергаются сомнению, но лесообъездчик ловко спасает положение, и честь свою и всего лесничества, и достоинство судьи, столь идеалистически влюбленного в Судебные Реформы Александра П. Лесообъездчик тем же четким голосом разъясняет:
– Так что моя вина: запамятовал внести в казну взысканные деньги. Должен был выдать либо квитанцию, либо выписать билет на дозволенную порубку.
Среди народа шорох и удивления и одобрения:
– Эк, вынырнул из воды сухим!
– Ну и жох! Недаром из солдат с деньгами пришел!
Подсудимый только поглаживал свою бороду и не очень обрадован оправданию. Острый глаз лесообъездчика где-то его настигнет и не простит. Прищурится и спросит:
– А ну, скажи по совести: просил я с тебя взятку или ты сам мне ее навязал?
И почует мужик себя виноватым. Скажет:
– Один Бог без греха.
Не очень гладко идут и следующие дела о самовольной порубке. Но лесообъездчик держит себя героем. Он знает свой народ лучше идеалиста судьи.
Народу в зале еще прибавилось. Пошли более житейские дела и бытовые дрязги. И все больше по пьяному делу. Даже тихий и богобоязненный народ любит пошуметь во хмелю. Даже и не очень пьян, а язык развяжется, никак его не прикусишь.
Вот оскорбление старосты при исполнении служебных обязанностей. Выясняется, что староста в этот час дня, в праздник, был у себя дома и пил чай. А Иван пришел «выпимши» и, вспомнив старые обиды, стал ругаться и кричать:
– Ишь ты, раздобрел. В старосты пролез. Думаешь, на тебя теперь управы нету? А чьи кони мой овес потравили? Кто мне заплатит?
Судья пытался выяснить потраву. Никто не подтвердил, даже никому об этом Иван в трезвом виде и не говорил. В себе таил обиду.
– Скажите, староста, вы говорите, что в то время, как Иван пришел ругаться, вы чай пили. Это что же, служебные ваши обязанности?
– Я ж его усовещал, ваша честь… К порядку призывал.
И уж по тому, как зарычал в смехе народ в гулком помещении волостного правления, становилось ясным, что дело подходило к прекращению. Но судья был сердцем мудр. Он знал, что и прекращение дела не погасит ссоры двух соседей. Поэтому он сказал старосте:
– Вы, староста, были частным человеком, когда пили чай и усовещали Ивана после оскорбления.
– Стало, так, ваша честь, – согласился староста.
– Значит, мой совет вам: помиритесь.
В зале заседания уже были зажжены лампы, какие-то большие (ацетиленовые назывались), и в нем, после обеда, собралась вся волостная аристократия. Именно эта часть публики – редкий случай в наших сельских судах – пришла из любопытства и, видимо, стесняла судью. Дело тут же было кончено миром, потому что сам староста сказал:
– А чего нам делить, народ дражнить? – и повел Ивана за руку из зала заседания на мороз. Ясно, пойдут они и выпьют «мировую». Если староста человек непьющий, он не перепоит Ивана и домой уедут, не подравшись, а там труд да заботы помогут залечить обиды.
Остается еще два дела, а народу в зале все еще много. Судья пошел в кабинет волостного писаря покурить, размяться, попутно отдал мне приказание проверить повестки, откуда столько народу? Не забыл ли я какого дела, по которому был вызван этот народ? А народу в зале еще прибавляется. Неужели столько любопытных?
Быстренько, еще раз проверив явившихся, я положил на стол, под только что снятую судьею, как бы золотую судейскую цепь, вроде архиерейской панагии, и затерялся в толпе, всякую минуту готовый на каждое мановение судейского пальца.
Когда он вернулся, сел, надел на себя цепь, просмотрел оба дела и положил их в том же порядке, как и я: об овечке будет слушать первым. На таких делах он отдыхал и называл их «бытовыми явлениями». Да и народу по ним ждет немного.
– Вот вы, потерпевший, в прошении вашем написали, что была овечка, а подсудимый на дознании показал, что это был баран. Расскажите, как это случилось?
– Дык овечку же он заколол. Он на мою овечку свое тавро положил. А баран – это правда, был баран. А заколол он овечку потому, что она в мой двор сама прибегала. У меня на то есть свидетели.
– Садитесь. Подсудимый, скажите правду: не случилось ли ошибки с овечкой?
– Никак нет, ваша честь. Он сам ее заколол, у меня есть на то свидетели. Вот они, двое.
Видя, что дело о самоуправстве может вылиться в простой гражданский иск, так как свидетелей не было ни при уводе овечки со двора потерпевшего, ни при том, как овечка была заколота, судья почуял, что жалобщик по-своему больше прав, нежели ответчик. Он стал передопрашивать свидетелей. Один из них, со стороны потерпевшего, обмолвился:
– В ту пору и со мной он баранинкой поделился. По соседству.
– Кто – он? – заинтересовался судья.
– Ну, он же. Степан Иваныч.
Свидетель указал на подсудимого и прибавил:
– Мы взяли, дело соседское, а про то, баран то был, овечка ли, мы такого умысла не знали.
Судья еще раз для уточнения спросил:
– Когда же это было – когда овечку закололи или когда барана?
– Дык он же один раз колол. Может, он и вдругорядь колол: овец у него вдосталь. Мы чужих овечек не считаем. Ну только и вот под присягой говорю: не знал, какая баранина: баран, не то овечка. А теперь, выходит, будто мы чужое мясо ели, – виновато и с обидой прибавил свидетель.
Степан почуял неладное и, вскочив с места, повысил голос:
– Дыть мы тут по-соседски делимся…
– Садитесь, – сказал ему судья.
Для всех в зале было уже ясно, вот-вот дело раскроется не в пользу подсудимого, и не требовалось присутствия большого психолога, чтобы развязать этот узел в пользу потерпевшего, но судья все это воспринимал по-своему. Веселая улыбка с лица его исчезла. Он поманил меня к себе пальцем.
– Найди мне мою записную книжку, – сказал он мне.
Книжка эта, красиво переплетенный в кожу томик, именинный дар Агнии Егоровны, всегда лежала вместе с цепью в особом кожаном баульчике, на этот раз тут же, рядом с корзиной для бумаг. Мне не трудно было это сделать. Но судья только сделал вид, что просматривает книжечку. Там у него много записей, сделанных при чтении сенатских постановлений и толкований. Ему нужно было время – подумать, как повернуть дело на гражданский иск. Видно было, что все эти мужики тяготились присутствием большого народа в зале суда и всем им, не исключая и потерпевшего, не очень хочется марать соседа, может быть, и вправду присвоившего чужую овечку. Да и жить надо вместе, топить семейного человека и небезопасно. Не сам он, так родня отомстит. Но и замять дело в присутствии столь исключительной аудитории для судьи было рискованно. Простая линия подхода к деревенской тяжбе была порвана. Надо копаться, передопрашивать всех снова, доказывать. Кроме того, дело затягивалось, а народу много – ждут терпеливо, значит, дело это для них важно в принципе.
Судья захлопнул книжечку, взглянул на тихо ждавший народ и обратился к потерпевшему; очевидно, решил начать передопрос всех снова и по порядку. Но мы услышали:
– Скажите, потерпевший, во сколько вы цените вашу овечку?
Мне вдруг показалось, что судья уже решил дело в пользу потерпевшего, без дальнейшего передопроса и не добившись даже сознания ответчика. А потерпевший ему резонно отвечает:
