Радуга тяготения - Пинчон Томас Рагглз (книги бесплатно читать без .txt) 📗

— То, что ушло по-настоящему, чего я не найду никогда больше, — нет, не помню.

— А. В то время как моивоспоминания…

— Ну? — Оба улыбаются.

— Глотал много аспирина. Почти все время пил или ходил пьяным. Беспокоился, чтобы пиджачная пара сидела как влитая. Презирал высшие слои, но отчаянно пытался вести себя, как они…

— Громко визжал — он по дороге домой потерялся [14]… — Джессика не выдерживает и начинает хихикать, когда Роджер тянется по ее боку в свитере до того места, где, как ему известно, она не переносит щекотки. Джессика ежится, елозя подальше, а он прокатывается мимо, отскакивает от спинки дивана, но удачно подымается, и теперь ей щекотно уже повсюду, хоть за щиколотку хватай, хоть за локоть…

Но ракета внезапно — бабах. Потрясающий взрыв, неподалеку за деревней: вся ткань воздуха, время — изменились… створное окно вдуто внутрь, отскочило с древесным скрипом и вновь шарахнуло, а весь дом еще содрогается.

Их сердца колотятся. Барабанные перепонки, скользом натянутые ударной волной, звенят от боли. Над самой крышей вдаль уносится незримый поезд…

Они сидят тихо, как нарисованные собаки, молча, странно неспособные коснуться Друг друга. Смерть вошла через кладовку: стоит, смотрит на них, железная и терпеливая, — дескать, попробуй пощекочи меня.

***

несколько дней спустя

(2) Наглый щегол: Ай, да я все это старье могу сбацать — и «чарльстон», и «ба-альшое яблоко» тоже!

Матерый танцор: Спорим, не знали никогда — вы, да, — как можно, малыш, «Кеношу»?

(2.1) Н.Щ.: Блин, да я все могу — и «касл-уок», и «линди» тоже!

М.Т.: Спорим, не знали никогда вы, да! — как можно «малыша Кеношу»?

(3) Мелкий служащий: Ну вот, он меня избегал, и я решил, что из-за Казуса Ленитропа. Если он зачем-то взвалил ответственность на меня…

Начальник (кичливо): Никогда! Что? Вы? Да как можно, Малыш Кеноша ни на секунду не подумал, что вы…

(3.1) Начальник (скептически): Никогда, что вы! Да как можно Малышу Кеноше на секунду подумать, что вы?..

(4) И в конце могучего дня, когда он даровал нам огненными письменами по небу все слова, что пригодятся нам, слова, коими ныне мы наслаждаемся и заполняем наши словари, кроткий голос крошки Энии Ленитропа, с тех пор воспетый в сказаньях и песнях, робко просочился и достиг слуха Малыша:

— Никогда — что? Вы — «да как»? Можно, Малыш Кеноша?

Сии вариации на тему «Никогда что вы да как можно Малыш Кеноша» занимают сознание Ленитропа, а врач подается к нему из белой надглавной вышины, дабы пробудить и начать сеанс. Игла без боли скользит в вену чуть в стороне от ямки в самом изгибе локтя: 10 %-ный Амитал Натрия, один кубик за раз, как полагается.

(5) Может, вы фальшивили с Филадельфией, растравляли Рочестер, джентльменствовали с Джолиет. Но никогда… что вы — да как можно с Малышом Кеношей?

(6) (День Вознесенья и жертвоприношенья. Соблюдается всей страной. Вытапливаются жиры, кровь каплет и пережигается в бурую соль…) Вы пожертвовали чикагскую чушку — есть, форест-хиллскую форель — есть. (Уже слабее…) Ларедский лярд. Есть. Ой. Постой-ка. Что это, Ленитроп? Никогда? Что вы, да как можно — а малышки ношу? Рав-няйсь, Ленитроп.

ПИСКУС: Сегодня, Ленитроп, мы хотим снова побеседовать о Бостоне. В прошлый раз, как вы припоминаете, мы беседовали о неграх в Роксбери. Мы, конечно, знаем, что вам это не особо приятно, но попробуйте, будьте любезны. Итак… вы где, Ленитроп? Вы что-нибудь видите?

Ленитроп: Ну, не то чтобы вижу…

С ревом влетая над-подземкой, только в Бостоне, сталь и углеродный саван поверх древнего кирпича…

Черные лица, белая скатерть, сверкают очень острые ножи, выложенные у тарелок… дым табака и ганджи мешается густо, от него краснеют глаза, ядреный, как вино, а то как же ж забём косую шоб от дури в мозге процесс! шоб все складки совсем разгладьсь, ну дак!

ПИСКУС: Вы сказали «мудак», Ленитроп?

Ленитроп: Да лана вам, ребзя… чё вы такие…

Белые студентики, вопят — заказывают «комбо» на эстраде, чего играть. Голоса, как у подготовишек с Востока, жопапроизносят с эдаким сфинктерным жомом губ — выходит жжееёоппья…на ногах не стоят, фулюганят. Аспидистры, гигантские филодендроны, зеленые опахала листьев и ветви тропических пальм свисают в сумрак… два бармена, очень светлый вест-индец, хрупкий, с усиками, и его партнер на побегушках — черный, что рука в вечерней перчатке, — неутомимо перемещаются перед глубоким, прямо-таки океаническим зеркалом, которое заглатывает большую часть зала в металлические тени… сотня бутылок едва успевает ухватить свет, а потом он стекает в зеркало… если кто-то нагибается прикурить, пламя отражается лишь темным закатным оранжем. Ленитропу не разглядеть даже своего белого лица. К нему оборачивается женщина за столиком. Глаза ее — единым мигом — сообщают ему, что он такое. Губная гармоника в кармане вновь погружается в латунную инертность. Тягость. Принадлежность джайва. Но он берет ее с собою, куда бы ни пошел.

Наверху, в мужской уборной танцзала «Страна роз» он отъезжает, стоя на коленях возле унитаза, блюет пивом, гамбургерами, картошкой во фритюре, шефским салатом с французской заправкой, полубутылкой «Мокси», послеобеденными мятными пастилками, плиткой «Кларка», фунтом соленого арахиса и вишенкой из «старомодного» какой-то рэдклиффской девчонки. Ни разу не предупредив, пока из глаз льются слезы, ПЛЮХ — гармоника выскальзывает в это, влеэээээ,омерзительное очко!И тут же по ярким ее бочкам ползут пузырьки, и по коричневому дереву, где-то залакированному, где-то истертому губами, эти тонкие серебряные зернышки — чередой на волю от спуска гармоники к каменно-белой шейке и в ночь еще глубже… Настанет день, и Армия США снабдит его рубашками, у которых карманы застегиваются на пуговки. Но в те довоенные дни он может полагаться лишь на крахмал белоснежной «Эрроу», который слепляет карман так, чтобы ничего оттуда не… Но нет, нет же, дурень, гармоника ужевыпала, забыл? низкие язычки на миг запевают, ударяясь о фаянс (а где-то в окно бьет дождь — и снаружи, по листовому железу вентиляционного люка: холодный бостонский дождь), затем гасятся водой, исполосованной последними желчно-бурыми витками его блевотины. Не призовешь обратно. Либо отпустить гармонику, свою серебряную мечту о песне, либо придется следом.