Кольт полковника Резерфорда - Шепард Люциус (читать книги полностью txt) 📗
– А что требуется от меня? – спросила она.
– Только быть рядом, пока история не закончится, – сказал Джимми. – Иногда это требует времени.
...Джимми вытянул ноги, скрестив лодыжки. Все еще думая о Рите, он расслабился и понемногу перенес внимание на толпу, сразу выделив из нее черного парня – рост за два метра, мажорный прикид, весь в золотых побрякушках. Баскетболист, сомнений нет. А где играет? – может, в «Соникс» или... но тут солнечная картинка с молодой пальмой на переднем плане вторглась в его мысли, изгнав спортивную тему, а вслед за пальмой, как затмение солнца, явился и полковник Резерфорд. Он прибыл в Гавану вскоре после полуночи и явился домой, не извещая об этом Сьюзен. Сейчас было около пяти утра, и полковник, одетый в нижнюю рубаху и брюки с подтяжками, сидел на плетеном стуле, который он поместил в коридорчике перед лестницей черного хода, ведущей в комнату Марианы (экономку он отправил погостить к ее сестре в Варадеро). Время от времени он приподнимался, чтобы выглянуть во двор через открытую дверь, рядом с которой росла пальмочка, отчетливо видная на более темном фоне отдаленных зарослей. Полковник сильно нервничал, ладони его покрылись липким потом, дыхание было неглубоким и прерывистым. Он не видел причин опасаться за свою жизнь, но ему никогда прежде не случалось убивать человека; сама мысль об этом возбуждала его и одновременно приводила в смятение. Отвращение Резерфорда к насилию в любом его виде – будь то даже спортивные состязания вроде бокса или фехтовальных поединков – было постоянным предметом шуток его соучеников по военной академии и предопределило его карьеру «кабинетного вояки». Но иногда насилие бывает единственным средством, с помощью которого можно с честью выйти из унизительной ситуации и сохранить авторитет в офицерской среде. Хотя полковник не сомневался в своей способности осуществить задуманное и был уверен, что убийство незнакомца, проникшего ночью в его дом, никак не отразится на его служебной карьере и положении в обществе, его беспокоили возможные психологические последствия этого акта – он знал несколько подобных случаев, после которых солдаты, даже будучи оправданы военным судом, переживали тяжелейшую психическую травму. Мысль о том, что призрак Карраскела будет являться ему в кошмарных снах, была невыносимой. Значит, надо не просто убить этого человека, надо еще уничтожить всякую память о нем, обречь его на забвение. Эта четко сформулированная мысль укрепила дух полковника, убедила его в том, что он имеет моральное право на убийство, а наличие этого права уже само по себе должно защитить его от угрызений совести. Сойдясь лицом к лицу с Карраскелом, он будет видеть перед собой не живого человека, а нелепую ошибку судьбы, которую он возьмется исправить.
Часы показали половину шестого, Карраскел все еще не появлялся. Птицы вовсю щебетали в кроне огромного дерева, по мощеной улице за стеной, гремя колесами, проехала повозка. Полковник встал со стула и занял позицию в проеме двери, испытывая все возрастающее разочарование. Сперва он был склонен винить поставщиков сведений: возможно, доктор Ленс ввел его в заблуждение относительно постоянства, с которым Карраскел пользовался именно этим маршрутом. Затем он подумал, что Сьюзен и ее любовник могли так увлечься, что потеряли всякое представление о времени. Он уже начал думать о том, чтобы подкрасться к двери ее спальни и вломиться внутрь, но ему не хотелось бы застать этих двоих в постели. Он и так слишком живо представлял себе эту картину, и его воображение не нуждалось в дополнительной подпитке. Нет, первоначальный план был лучше. Надо ждать.
Солнце поднялось выше; пальмочка перед домом купалась в его теплых лучах. Неожиданно полковник воспринял это как знак – одинокая сияющая пальма представилась ему символом неминуемости божественного возмездия, местом, над которым сию минуту может возникнуть образ Девы Марии и обратиться с ласковым укором к человечеству, а то и сам Христос явится в ореоле своих кровавых мук, с алыми каплями, сочащимися из Его ран на землю и удобряющими святой кровью дерево, чьими ветвями был некогда устлан путь Мессии. Вид солнечной пальмы и такое его толкование вернули полковнику силы, вдохновили его на исполнение своей – едва ли не священной – миссии, вновь пробудили ту бурю эмоций, что он испытал, узнав о неверности жены. Его растерянность обернулась бешеной яростью, и на ее волне он достиг высоты понимания, с которой уже не составляло труда оценить все возможные повороты событий и смести любые препятствия на пути к осуществлению его мести. Нет, месть не то слово, подумал он. Равновесие. Восстановление равновесия – вот чего он так страстно желал. Приведение всех вещей в состояние разумного баланса, использование противовесов, чтобы поддержать функционирование всей структуры если не на желаемом, то хотя бы на мало-мальски приемлемом уровне. Он взглянул на пистолет в своей руке – вот оно, безжалостное орудие возмездия. Приятно ощущать его холодную тяжесть. Патроны в его обойме пока молчат, но готовы в любой миг сказать свое слово. Он крепче сжал рукоятку кольта, погладил курок указательным пальцем – и обрел спокойствие.
В шесть ноль четыре по часам полковника он услышал наверху два голоса, женский и мужской; последний как будто на чем-то настаивал. Затем стукнула, закрываясь, оконная рама, и послышалось тяжелое шуршанье: кто-то спускался, упираясь ногами в стену. В последний раз напомнив себе, что надо быть суровым и твердым, полковник выступил из тени под лучи утреннего солнца. Карраскел – в полосатой рубашке и кофейного цвета брюках, с галстуком и пиджаком, переброшенными через руку – висел футах в шести над землей, уцепившись за толстые виноградные лозы. При виде полковника он замер, как ящерица на ветке дерева; страх исказил его черты.
– Слезай, – сказал полковник и отступил на пару шагов, чтобы Карраскел не мог достать его в прыжке сверху. В последние дни он продумал несколько вариантов речи, в которую собирался вложить все свое отвращение к преступным любовникам, а заодно высказать кое-какие соображения насчет искупительной неотвратимости смерти. Но как только он увидел Карраскела, все эти варианты вылетели у него из головы, а его мозг превратился в монолитную глыбу безумной ненависти. Короткое «слезай» оказалось пределом его красноречия.
Уже на земле, бросив куртку и галстук, Карраскел сказал: «Полковник, послушайте...» – и выставил руки ладонями вперед, словно упираясь ими в невидимый защитный барьер.
Полковник Резерфорд приложил палец к губам и указал на окно спальни Сьюзен. Карраскел расценил это как обнадеживающий знак; он энергично кивнул и сделал успокоительный жест – он хотел мирно выяснить отношения, надеясь как можно скорее пройти первую сцену этого акта. Полковник же расправил плечи, набрал полные легкие свежего утреннего воздуха и целиком вложился в крик: «Сью-зэ-э-э-э-э-э-эн!» Птицы панически вспорхнули с ветвей дерева, а через секунду распахнулось окно спальни, и Сьюзен наклонилась через подоконник – темные волосы в беспорядке, рука придерживает на груди вырез тонкой ночной рубашки. Она не сразу разобралась в происходящем, но затем удивленное выражение на ее лице сменилось гримасой ужаса, и она крикнула: – О боже! Не надо... Хоуз!
Между тем лицо Карраскела, на котором мелькнул, было, проблеск надежды, теперь выражало покорность судьбе. Он взглянул вверх, на Сьюзен, и полковнику на миг показалось, что он воочию видит образованный их встречными взглядами прозрачный мост или тоннель, вдоль которого шла слабая рябь, искажавшая перспективу, как это бывает при мареве в сильную жару. Они как будто совершенно забыли о его, полковника, присутствии. Это пренебрежение, эта вопиющая наглость так взбесили полковника, что он разом отбросил все сомнения, до той поры тихо подтачивавшие его решимость. Он поднял кольт, зафиксировал локоть, прицелился – все движения были плавными, быстрыми и точными – и спустил курок, вогнав пулю в голову Луиса Карраскела, а мгновение спустя, когда тот, падая, повернулся к нему боком, второй пулей поразил его чуть ниже подмышки.
