Последнее искушение Христа - Казандзакис Никос (прочитать книгу txt) 📗
Юноша вспомнил о Боге, сердце его встрепенулось, он ускорил шаг.
Солнцу уже стало жаль девушек, жавших в поле, оно начало клониться к закату и становилось ласковее. Откинувшись навзничь, жницы улеглись на снопах, чтобы перевести дыхание, перекинуться бесстыдными шутками, похохотать. Весь день на солнце, с распахнутой грудью, вспотевшие, рядом с мужчинами, которые тоже вспотели, девушки распалились и теперь освежались шутками и смехом.
Сын Марии услышал их смех и раззадоривания, покраснел и зашагал еще быстрее, чтобы никогда больше не слышать человеческих голосов. Он стал думать о другом. На память ему пришли слова кряжистого чабана Филиппа, он вздохнул и прошептал:
— Они не знают, как я страдаю, не знают, почему я изготовляю кресты, не знают, с Кем я борюсь…
Два крестьянина вытряхивали в хижине из бород и волос пыль и солому и умывались. Должно быть, это были братья. Их старая мать накрывала на каменной скамье скромный ужин, пекла на углях кукурузу, и в воздухе стояло благоухание.
Крестьяне увидали измученного, покрытого пылью Сына Марии, и им стало жаль его.
— Эй, куда это ты торопишься? — позвали они. — Ты, видать, издалека, а котомки у тебя нет. Перекуси-ка с нами краюхой хлеба!
— Попробуй и кукурузы! — сказала мать.
— Выпей-ка глоток вина, чтобы щеки порозовели.
— Я не голоден. Нет, спасибо! Будьте здоровы! — ответил юноша, продолжая путь.
«Узнают, кто я, — подумал он, — и сами устыдятся того, что приближались ко мне и говорили со мной».
— Смотри, какой упрямый! — крикнул один из братьев. — Мы, видать, не чета тебе!
«Я — распинатель!» — хотел уж было сказать он в свое оправдание, но не посмел, а только опустил голову и пошел дальше.
Ударом меча пал на землю вечер, холмы не успели даже порозоветь, как земля стала лиловой и сразу же — черной. Свет, вскарабкавшийся было на верхушки деревьев, метнулся в небо и исчез. Темнота застала Сына Марин на вершине холма. Пустивший там корни многострадальный старый кедр был изломан ветрами, но держался цепко, и корни его одержали верх в борьбе с камнями. С равнины доносился запах зерна и горящего дерева. Из разбросанных тут и там хижин поднимался вечерний дым — готовили ужин.
Сыну Марии захотелось есть и пить. На какое-то мгновение он позавидовал труженикам, которые, окончив трудовой день, измученные и голодные возвращаются в свои лачуги, еще издали видя горящий огонь, поднимающийся к небу дым и жен, готовящих ужин.
Он вдруг почувствовал, что одинок даже более, чем лисы и совы, у которых все же есть нора или гнездо, где их ожидают дорогие им теплые существа, а у него не было никого, даже матери. Он пристроился между корнями кедра и свернулся клубком, дрожа от холода.
— Благодарю тебя за все, Господи, — прошептал юноша. — За полное одиночество, за голод, за холод. Ничего мне больше не нужно.
Сказав это, он словно прочувствовал совершаемую над ним несправедливость, огляделся вокруг, как загнанный зверь, и в голове зазвенело от гнева и страха. Он стал на колени, вперив взгляд в темную тропу, откуда все еще доносился шум шагов, поднимавшихся вверх по камням. Они уже приближались к вершине. Из горла юноши невольно вырвался хриплый крик, услыхав который он содрогнулся от ужаса.
— Иди сюда, Госпожа, не прячься! Уже ночь, и никто тебя не видит. Покажись!
Затаив дыхание, он ждал. Ни души. Только голоса ночи — спокойные, нежные, вечные, — сверчки и цикады, стенавшие ночные птицы и где-то совсем далеко собаки, лающие, потому как им дано видеть во тьме то, что не зримо для человека. Он вытянул шею в полной уверенности, что кто-то стоит перед ним под кедром, и умоляющим голосом тихо прошептал, маня невидимое: «Госпожа… Госпожа…»
Он ждал. Он больше не дрожал. По лбу и под руками струился пот.
Он вглядывался, вглядывался и слушал. Ему то чудилось, будто во тьме раздается тихий смех, то мерещилось, будто в воздухе что-то вращается, густеет, становится как бы телом и снова исчезает…
Сын Марии выбился из сил, взглядом уплотняя темный Воздух. Он больше не кричал, не умолял — он выбился из сил. Вытянув шею, стоял на коленях под кедром и ждал.
Его колени были изранены о камни, он оперся о ствол кедра и закрыл глаза. И тогда, сохраняя спокойствие, даже не вскрикнув, увидел ее из-за смеженных век. Она явилась вовсе не такой, как он ожидал. Он ожидал увидеть мать, скорбящую о смерти сына и с проклятиями простирающую руки над его головой. И вот!
Медленно, очень медленно, с содроганием открыл юноша глаза. Дикое женское тело блистало перед ним, облаченное с головы до ног в доспех из массивных стальных чешуи. Голова же была не человеческая, а орлиная, с желтыми глазами и изогнутым клювом, держащим кусок мяса. Спокойно и безжалостно смотрела она на Сына Марии.
— Иначе представлял я себе твой приход, — прошептал он. — Ты — не Мать… Смилуйся, скажи, кто ты?
Он спрашивал, ждал ответа и вновь спрашивал, но только круглые желтые глаза светились во мраке.
И вдруг Сын Марии понял.
— Демоница Проклятия! — воскликнул он и упал лицом наземь.
Глава 7
Вверху на ним рассыпалось искрами небо, а снизу ранила своими камнями и терниями земля. Он раскинул руки и трепетал, словно вся Земля стала крестом, а он стонал, распятый на ней.
Ночь проходила в вышине со своими свитами, великой и малой — звездами и ночными птицами. Всюду на токах лаяли покорные человеку псы, охранявшие хозяйское добро. Становилось свежо, юношу охватила дрожь. На какое-то мгновение сон овладел им и унес по воздуху в далекие жаркие страны, но тут же снова швырнул вниз на землю, прямо на камни.
Около полуночи послышался радостный перезвон колокольчиков, двигавшихся у самого холма, а за колокольчиками — заунывная песня погонщиков верблюдов. Голоса, чей-то вздох, чистый, свежий женский голос зазвенел в ночи, и сразу на дорогу снова опустилась тишина… Верхом на верблюде под золотым седлом, с лицом, потускневшим от плача, и превратившимися в грязь румянами на щеках, проезжала в полночь Магдалина. Со всех четырех концов света съехались богатые купцы и, не найдя ее ни у колодца, ни в хижине, послали погонщика с самым раззолоченным верблюдом доставить ее поскорее. Путь был очень далек, полон ужасов, но мысли их были обращены к телу, пребывавшем в Магдале, и они мужественно сносили все тяготы. Не найдя этого тела, они послали за ним погонщика, а сами сидели теперь в очереди друг за другом во дворе Магдалины и, закрыв глаза, ожидали ее.
Звон колокольчиков в ночи постепенно стихал, становился все мягче, превращаясь в нежную улыбку на лице Сына Марии, словно вода, растекающаяся ручейками по густому саду и журчанием своим ласково окликающая его по имени. Так вот мягко, очарованно, следуя за колокольчиками верблюда, Сын Марии снова соскользнул в сон.
И пришло к нему сновидение. Мир был усеянным цветами зеленым лугом, а Бог — чернявым пастушком с парой только что пробившихся, еще совсем нежных изогнутых рожек. Он сидел возле ручья и играл на свирели. Таких нежных, чарующих звуков никогда еще не приходилось слышать Сыну Марии. Бог-пастушок играл, а земля горсть за горстью трепетала, двигалась, округлялась, наполнялась жизнью, и вдруг лужайка покрылась увенчанными рожками прелестными оленятами. Бог наклонился, посмотрел в воду, и ручей наполнился рыбами. Он поднял глаза к деревьям, и листья на них свернулись, превратились в птиц и защебетали. Звуки свирели усиливались, становились все неистовее, и вот пара насекомых ростом с человека вышла из земли, и тут же они бросились друг другу в объятия на весенней травке. Они катались из конца в конец по лужайке, совокуплялись, разъединялись, снова совокуплялись, бесстыдно смеялись, передразнивая пастушка, и свистели. Пастушок отнял от губ свирель, посмотрел на дерзкую, бесстыдную чету и вдруг, не выдержав, топнул ногой, растоптал свирель, и в то же мгновение земля разверзлась, и олени, птицы, деревья, вода и совокупившаяся пара — все сразу же исчезло…
