Чернобыльская молитва. Хроника будущего - Алексиевич Светлана Александровна (читать книги полностью .txt) 📗
Как нас лечить? Никаких документов мы не привезли. Я искал… Запрашивал по инстанциям… Получил и храню три ответа. Ответ первый: документы уничтожены в связи с тем, что срок их хранения – три года, второй – документы уничтожены во время постперестроечного сокращения армии и расформирования частей, третий – документы уничтожены, потому что были радиоактивны. А, может, их уничтожили, чтобы никто не узнал правду? Мы – свидетели. Но мы скоро умрём…Чем помочь нашим врачам? Мне бы сейчас справочку: сколько? Чего я там набрал? Я бы своей суке показал… Я ещё ей докажу, что мы выживем в любых условиях и будем жениться и рожать.
А вот… Молитва ликвидатора: «Господи, если ты сделал так, что я не могу, то сделай так, чтобы я не хотел». Пошли вы все в ж.!"
"Начиналось… Все начиналось, как детектив…
Во время обеда – звонок на завод: рядовому запаса такому-то… явиться в городской военкомат, чтобы что-то уточнить в документах. Причём – срочно. А в военкомате… Таких, как я, было много, нас встречал капитан и каждому повторял: «Завтра поедете в посёлок Красное, где будете проходить военные сборы». Утром следующего дня все собрались возле здания военкомата. Забрали у нас гражданские документы, военные билеты и посадили в автобусы. И повезли в неизвестном направлении. О военных сборах уже никто не заикался. Сопровождавшие нас офицеры на все вопросы отвечали молчанием. «Братцы! А если в Чернобыль?!» – догадался кто-то. Команда: «Замолчать! За паникёрские настроения – военный трибунал по законам военного времени.» Через какое-то время объяснение: «Мы находимся на военном положении. Никаких лишних разговорчиков! Кто оставит Родину в беде – тот предатель».
В первый день – увидели атомную станцию издали. На второй уже убирали вокруг неё мусор… Таскали вёдрами… Гребли обыкновенными лопатами, зачищали мётлами, с которыми дворники работают. Скрёбками. А ясное дело – лопата приспособлена для песка и щебня. Но не для мусора, в котором находили все: куски плёнки, арматуры, дерева и бетона. Как говорится, на атом с лопатой. Двадцатый век… Трактора и бульдозеры, которые там применялись, были без водителя, радиоуправляемые, а мы шли за ними и подгребали остатки. Дышали этой пылью. Меняли за смену до тридцати «лепестков Истрякова», в народе их звали «намордниками». Неудобная и несовершенная вещь. Часто их срывали… Дышать невозможно, особенно в жару. Под солнцем.
После всего… Ещё три месяца проходили военные сборы…Стреляли по мишеням. Учили новый автомат. На случай ядерной войны…(С иронией.) Я так понимаю… Нас даже не переодели. Ходили в тех же гимнастёрках, в сапогах, в каких были возле реактора.
Ну, и дали подписать бумагу… О неразглашении… Я молчал…А если бы дали говорить, кому бы я мог рассказать? Сразу после армии стал инвалидом второй группы. В двадцать два года. Работал на заводе. Начальник цеха: «Прекрати болеть, а то сократим». Сократили. Пошёл к директору: «Не имеете права. Я – чернобылец. Я вас спасал. Защищал!» – «Мы тебя туда не посылали».
По ночам просыпаюсь от маминого голоса: «Сыночек, почему ты молчишь? Ты же не спишь, ты лежишь с открытыми глазами. И свет у тебя горит…» Я молчу… Кто готов меня выслушать? Заговорить со мной так, чтобы я ответил…На моем языке…
Я одинок…"
"Уже не боюсь смерти… Самой смерти…
Но не понятно, как буду умирать… Друг умирал… Увеличился, раздулся… С бочку… А сосед… Тоже там был, крановщик. Он стал чёрный, как уголь, высох до детского размера. Не понятно, как буду умирать… Если бы я просил смерти, то обыкновенной. Не чернобыльской. Одно мне точно известно: с моим диагнозом долго не протянешь. Почувствовать бы момент, и пулю – в лоб. Я был и в Афгане… Там с этим легче… С пулей…
В Афганистан я поехал добровольцем. И в Чернобыль тоже. Сам попросился. Работал в городе Припять. Город был опоясан двумя рядами колючей проволоки, как на государственной границе. Чистенькие многоэтажные дома и улицы, покрытые толстым слоем песка, с вырубленными деревьями… Кадры из фантастического фильма… Мы выполняли приказ – «постирать» город и заменить в нем заражённую почву на глубине двадцати сантиметров таким же слоем песка. Выходных дней не было. Как на войне. Храню газетную вырезку… Об операторе Леониде Топтунове, это он в ту ночь дежурил на станции и нажал на красную кнопку аварийной защиты за несколько минут до взрыва. Она не сработала… Его лечили в Москве. «Чтобы спасти, нужно тело», – разводили руками врачи. А у него осталось одно-единственное чистое, необлученное пятнышко на спине. Похоронили на Митинском кладбище. Гроб выложили внутри фольгой… Над ним полтора метра бетонных плит, со свинцовой прокладкой. Приедет отец… Стоит, плачет… Идут мимо люди: «Твой сукин сын взорвал!» А он был всего лишь оператор… А похоронен, как пришелец из космоса…
Лучше бы я погиб в Афгане! Честно скажу, наваливаются такие мысли. Там смерть была делом обыкновенным… Понятным…"
"С вертолёта…
Шёл низко над землёй, наблюдал… Косули, дикие кабаны… Худые, сонные. Как на замедленной съёмке двигаются… Они питались травой, что там росла и пили воду. Не понимали – им тоже надо уйти. Вместе с людьми уйти…
Ехать – не ехать? Лететь – не лететь? Я – коммунист, как я мог не лететь? Двое штурманов отказались, что, мол, жены молодые у них, детей ещё нет, их пристыдили. Карьера кончилась! Был ещё мужской суд. Суд чести! Это, понимаете, азарт – он не смог, а я пойду. Теперь я думаю иначе… После девяти операций и двух инфарктов… Теперь я никого не сужу, я их понимаю. Молодые ребята. Но сам все равно бы полетел… Это точно. Он – не смог, а я – пойду. Мужское!
Сверху… С высоты…Поражало количество техники: тяжёлые вертолёты, средние вертолёты… МИ-24 – это боевой вертолёт… Что можно было делать на боевом вертолёте в Чернобыле? Или на военном истребителе МИ-2? Лётчики… Молодые ребята… Стоят в лесу возле реактора, хватают рентгены. Приказ! Военный приказ! Но зачем было посылать туда такое количество людей, облучать? Зачем?! (Срывается на крик). Требовались специалисты, а не человеческий материал. Сверху…Видно… Разрушенное здание, груды обвалившегося хлама… И гигантское количество маленьких человеческих фигурок. Стоял какой-то фээргэсовский кран, но мёртвый, немного по крыше прошёл и помер. Роботы умирали… Наши роботы, созданные академиком Лукачевым для исследований на Марсе… Японский робот, внешне похожий на человека… Но… У них, видно сгорала вся начинка от высокой радиации. Солдатики в резиновых костюмах, в резиновых перчатках бегали…Такие маленькие, если смотреть с неба…
Я все запоминал… Я думал, что расскажу сыну… А приехал: «Папа, что там?» – «Война.» Я не нашёл своих слов…"
Глава вторая
Венец творения
"Моя девочка… Она не такая, как все… Вот она подрастёт, и она меня спросит: «Почему я не такая?»
Когда она родилась… Это был не ребёнок, а живой мешочек, зашитый со всех сторон, ни одной щёлочки, только глазки открыты. В медицинской карточке записано: «девочка, рождённая с множественной комплексной патологией: аплазия ануса, аплазия влагалища, аплазия левой почки»… Так это звучит на научном языке, а на обыкновенном: ни писи, ни попки, одна почка… Я несла её на второй день на операцию, на второй день её жизни… Она открыла глазки, словно и улыбнулась, а я сначала подумала, что хочет заплакать… О, господи, она улыбнулась! Такие, как она, не живут, такие сразу умирают. Она не умерла, потому что я её люблю. За четыре года – четыре операции. Это единственный ребёнок в Беларуси, выживший с такой комплексной патологией. Я её очень люблю. (Останавливается.) Я никого больше не смогу родить. Не осмелюсь. Вернулась из роддома: муж поцелует ночью, я вся дрожу – нам нельзя… Грех… Страх… Слышала, как врачи между собой говорили: «Девочка не в рубашке родилась, а в панцире. Показать по телевизору, ни одна мать не рожала бы». Это они о нашей девочке… Как нам после этого любить друг друга?!
