Мастерская дьявола - Топол Яхим (книги серии онлайн .TXT) 📗

А парень, не обращая ни на что внимания, читает дальше.

Убей же врага, чтобы молодость

твоя не осталась в дерьме,

чтоб край наш воспрянул с гордостью

во славе, а не в ярме!

Чтец на барной стойке вопит, бросая листы бумаги в толпу, слушатели хлопают, свистят, я замечаю в руке у широкоплечего здоровяка пистолет — и уже мчусь вслед за Марушкой к двери туалета, дамского, неудобно мне туда врываться, но на улицу нельзя, там грузовики с солдатами… и вот мы влетаем в туалет, я подпираю дверь изнутри спиной, Марушка лезет вверх по стояку отопления, отсыревшая одежда сковывает ее движения, но ничего, она уже вышибает окошко, просто сбила ногой шпингалет, отличный удар у этой девчонки!.. мы выпрыгиваем во двор, я приземляюсь на четвереньки, протискиваемся между мусорными баками, ветер унялся, здесь тихо, и снег уже больше не скрипит у меня во рту… глядь — крыса, и еще одна… я вижу сверкнувшие в темноте зубки, а потом хвост, шелудивую задницу в пятнах… и вдруг мы слышим: бабах! в «Фальварке» стреляют… я ищу выход, чтобы выбраться из двора, здесь нам оставаться нельзя… однако по крайней мере мы тут ощупью нашли друг друга и сжались в один комок, ну и ну, Марушка, думаю я, здорово же тебя трясет.

— Было бы ужасно, если бы тебя тут сцапали, — тихо шепчет она мне на ухо, — и я бы тебя потеряла…

Это меня растрогало, я прижался к ней еще теснее.

— Алекс содрал бы с меня шкуру, завали я свое первое задание, — поясняет Марушка.

Свет из окна туалета ненадолго заслоняет чья-то тень, мы отодвигаемся друг от друга… после пальбы из «Сладкого хутора» пытаются смыться и другие… не знаю, застрелил ли поэта тот широкоплечий, но куда мне с моим акцентом задавать вопросы… во двор выпрыгивает усатый малый в сапогах и ватнике, кто-то еще протискивается в окошко, совсем загородив собой свет, крупная женщина… изнутри ее, видно, подталкивают, выскочивший детина протягивает ей руку… и она падает в снег, прямо к моим ногам. Массивная фигура, волосы спрятаны под платком. Это Ула, хотя тогда я еще не знал ее имени. Я помогаю ей подняться. Не местная, думаю я про себя, заглядывая ей в глаза… похоже, что боится… не то чтобы у меня было много знакомых белорусов, но этот народ напоминает мне чутких птиц, все время настороже… а она какая-то беззащитная… Ну да, тогда во дворе Ула боялась, но нельзя сказать, что я ее с первого же взгляда до конца раскусил, вовсе нет!

К нам спрыгивают еще несколько человек. Говорят вполголоса. Кто-то — может быть, один из тех, что помогал Уле вылезти в окно, — в полутьме за урнами нашарил железную калитку. Пнул ее, та поддалась. Поодиночке, по двое мы высыпаем на улицу, не произнося ни слова. Мы с Марушкой спешим прочь. Как оттуда выбралась Ула, я не знаю.

Мы шагаем по пустой темной улице. Ни машины, ни прохожего, никого. Мда, не очень-то мы согрелись в этом «Фальварке», Марушка, обнял я ее на ходу. И хотел добавить, что теперь, при чрезвычайном положении, пожалуй, будет безопаснее. Вид у нас самый обычный. Идем себе вдвоем. Торопимся — может, к больному ребенку… А Марушка даже не пытается сбросить мою левую руку, обхватившую ее за плечи. Мы идем. И я счастлив.

9.

У тетки колючие сердитые глаза, она злится и не хочет пропускать нас. Форма? Марушкино удостоверение? Бумаги на русском языке? Просьба по-белорусски? Ничего не помогает. Дежурная как скала.

Только когда Марушка помахала перед ней купюрой, тетка отперла тяжелую дверь. Мы еле успели. Попасть в Музей нам было необходимо. И не только из-за Кагана.

На площади горели палатки. Полиция оцепила сотни демонстрантов, мы в последний момент проскользнули по краю орущей толпы… Демонстранты падали под ударами дубинок, стражи порядка запихивали их в грузовики с заведенными двигателями, мимо палаток бежали люди… я прижался к спине Марушки и толкал ее, одновременно защищая, а она прокладывала путь, я отбивался от окружающих, и мы с трудом пробирались в толпе, которая вдруг рванула назад к палаткам, средоточию всего этого безумия… наконец мы побежали и остановились только перед массивной дверью Музея… до нас все еще доносились звуки с площади, мы слышали крики и рев моторов… но вот привратница взяла у Марушки купюру и открыла дверь.

Здесь, в Музее, тепло. Только дежурная не дает нам пройти дальше. Они с Марушкой что-то скороговоркой выясняют, по-русски или по-белорусски, этого я не понимаю. Оглядываю вестибюль Музея Великой Отечественной войны — на стенах пожелтевшие карты победоносных сражений, черно-белые фотографии давно покойных ветеранов, и все это некогда пышное убранство, флаги и боевые знамена изъедено молью.

— Марушка, — говорю я, — это так похоже на нас!

Ну да, при взгляде на эти стенды мне мельком вспомнился Терезин, почти такие же висят и у нас в Музее.

А дежурная не унимается и все время рявкает на Марушку. Теперь она показывает на меня. За меня надо заплатить больше, поскольку я иностранец. «Билет для иностранца!» — наступает она нам на пятки. Напрасно Марушка втолковывает ей, что я западный эксперт и работаю на Министерство… Все министерства упразднили, гаркает тетка и за рукав тянет меня назад. Чтобы успокоить дежурную, я — как Лебо в свое время тетушек, когда те злились, что кто-то загадил кухню, — легонько шлепаю ее пониже спины, но в ответ получаю удар такой силы, что у меня аж искры из глаз сыплются. Я падаю навзничь и вижу, что она вдобавок хочет меня пнуть.

Тут у Марушки в руке что-то сверкнуло: это она молниеносно вколола дежурной в плечо иглу.

Дежурная валится на пол, а Марушка оттаскивает ее за ноги куда-то в полутьму. Надо бы помочь ей, но я продолжаю сидеть там, куда рухнул, на холодном мраморе. Из носа у меня течет кровь. Ну она мне и врезала! Я запрокидываю голову. Надо мной большая черно-белая фотография. Солдаты выбрасывают из машины детей. На земле уже выросла груда тел.

«Фашисты ликвидируют детский дом», — гласит подпись.

Рядом со мной опускается на корточки Марушка. Она часто дышит. Вынув носовой платок, вытирает мне с лица кровь. Потом переводит взгляд на фотографию.

— Это были сплошь сироты, потому что их родителей еще раньше убили коммунисты. Кто бы о них стал заботиться? Для таких детей немцы строили особые лагеря, где они быстро умирали. На фотографии их как раз привозят в такой лагерь. В Озаричи или Красный Берег. Это название ты мог бы запомнить. Хотя бы его.

— Ужасно.

— Что, у вас такого не было? Тебе это незнакомо? А должно бы, раз ты эксперт. Ты же наш западный эксперт, разве не так?

Носовой платок она мне отдала, и я продолжаю прижимать его к носу. Что это на нее нашло? Поучает меня… как Сара.

— Знаешь, сколько человек фашисты убили в Чехословакии?

— Наизусть не помню, но можно погуглить.

— Ровно 362 458! А знаешь, сколько здесь, в Белоруссии?

— Столько же?

Сжав кулаки, она возмущенно замотала головой. И подняла глаза ввысь. Она и впрямь не на шутку разозлилась! И всерьез топнула ногой! Ну да, она похожа на сердитую училку, распекающую школьника.

Я вернул ей носовой платок, и она сунула окровавленную тряпицу себе в карман. Кровь из носа у меня больше не идет, но все равно он весь забит сгустками.

— Здесь убили четыре миллиона человек. Эта цифра есть даже в книге рекордов Гиннеса! А знаешь, какое население было тогда в Чехословакии и какое — в Белоруссии?

— Не знаю.

— Одинаковое. Десять миллионов. Только вы были на западе! У вас ничего особенного не происходило! И этот ваш Терезин — просто лажа!

Почему она все время кричит на меня, эта девчонка? Может, это дежурная ее так достала, что она мне бесперечь читает нотации?

— Тут, в Белоруссии, были такие лагеря, каких свет не видывал! — не может она успокоиться.

— Марушка!

— Говорят, что якобы все эти лагеря смерти были в Польше. Чушь! Все турагентства возят экскурсантов в Освенцим! Этому пора положить конец.