ПЯТЬ НОЧЕЙ (СИ) - Куламбаев Серик Алтайевич "Серик Куламбаев" (читать книги бесплатно полные версии txt) 📗
– И что, мы тогда все дураки? – почувствовав масть, возразила Кира.
– Не. Сегодня, конечно, не день знаний, но комната, напичканная дураками, – это дурдом, а мне завтра на пересдачу в ГАИ топать, – замотал головой Макар.
– Я тебе помогу, – предложил я.
– Да всё схвачено, не переживай.
Логика у Макара, конечно, странная: не поймёшь, что из чего следует и куда это потом ведёт, – но крыть аргументы мне было нечем, я проиграл.
– Надо бы это дело запить и закурить, – предложил Макар.
Я возражать не стал.
– Извини, дружище. Не мог отказать девушке.
– Надеюсь, и мне когда-нибудь не откажешь, – злобно подколол я.
– Да не фыркай ты. Выпей, расслабься, соберись с мыслями и поведай нам свою историю, – Макар по-дружески наполнил до краёв мой стакан. – Давай, брат.
Чокнулись. Я осторожно покрутил бескрайний стакан, пытаясь разглядеть в его содержимом хоть какой-то отблеск справедливости, выдохнул и медленно выпил.
– Что вам рассказать-то?
– Голую правду, – улыбаясь, пояснила Кира.
– Интересный факт, – попытался уклониться я. – Устойчивых выражений со словом «правда» или «истина» не так много. Голая правда, чистая правда, комсомольская правда, горькая правда и ещё немного. А со словом «ложь» просто тьма: правдивая ложь, ложь во спасение, наглая ложь, гнусная ложь, откровенная ложь, явная ложь, неприкрытая…
– Ты нам зубы не заговаривай. У нас сегодня тема: голая правда. Вот её и держись.
– Так со мной ничего такого не случалось, – всё ещё пытался отвертеться я.
– Расскажи, как ты из журналистов ушёл.
– Ты был журналистом? – округлила глаза Кира.
– Было дело. Пока романтикой болел. Переболел. Конец истории.
– Нет, – всплеснула руками Кира. – Ведь что-то случилось. Романтика же не грипп, за три дня не переболеешь.
– Почему же? Да и не интересно это.
– Что? – возмутился Макар. – Колись давай.
– Не хочу об этом вспоминать.
– Больно? – Кира бережно накрыла своей ладошкой мою.
Я как ошпаренный отдёрнул руку.
– Думаешь, легко изливать душу, когда боишься оглядываться назад? – хмель ударил мне в голову, я вылупился на Киру. – Вот ты скажи: у тебя был когда-нибудь анальный секс?
– Да, – ответила Кира.
Ошарашенный таким прямым ответом, я всё-таки продолжил.
– И как?
– Больно, – тихо сказала Кира.
Её простодушная прямота ошеломила не только меня. Макар налил, выпил в одиночку, положил руку мне на плечо.
– Дружище, ты знал расклад. Хотел поживиться, не получилось. Видишь, даже у девчонки мужество есть. Давай выпьем просто, как друзья, – Макар запнулся, мотнул головой, – просто за дружбу.
– Да я и так уже сивый.
– За дружбу! – Макар резко встал, поднял стакан.
Я медленно вылез из объятий стула, выпрямился и вместе с Макаром уставился на Киру.
Её слегка оробевший взгляд перебегал то на Макара, то на меня, как будто сорвавшаяся с языка порочность делала её недостойной и не давала подняться. Мы не торопили её, давая возможность самой сделать шаг или остаться на месте, приблизиться или побыть сторонним наблюдателем. Макар втаскивал девушку в дружбу, в то понятие, которое он таскал за собой с мальчишеских лет и которое делало откровенный разговор привилегией только круга друзей. Я во многом с ним не соглашался. Меня доставали его плоские шутки. От его безбашенной простодырости у меня закипала кровь. Но, как тот герой из американского фильма, спрятавший отцовские часы в заднице и таскавший их там 25 лет, Макар сохранял смысл дружбы даже в жопе у чёрта.
Кира, поддавшись волненью своеобразного посвящения, сжалась, обхватив подтянувшиеся к груди колени, уткнулась в них носом. Замерла на несколько мгновений, освобождая внутреннюю пружину, почувствовала силу и плавно, упруго стала распускаться, как энотера24 с закатом солнца. Позвонок за позвонком её спина выпрямилась, плечи расправились, лёгкие ноги одна за другой скользнули со стула, мягко коснулись пола. Она поднялась уже уверенно, как чемпионки восходят на пьедестал, улыбнулась и замерла в невероятно красивой позе.
Мы молча смотрели на неё, она завертела головой.
– Что? Я просто никогда не дружила со взрослыми мужчинами, – сказала Кира и, улыбнувшись, добавила, – только спала.
От взрыва хохота комната затряслась, стаканы потеряли свою привлекательность, нас раскидало в разные стороны. Рухнувший на стул Макар, не встретив достойной опоры, грохнулся на пол. Я повалил стол, Кира ловила посуду, тут же отпускала её на свободу, и наконец мы все оказались на полу, плавая в осколках и парах алкоголя. Плач и колики, стихая, поднимали новую волну, мы расползлись по углам, пытаясь не смотреть друг на друга и подавить истерический хохот.
Когда всхлипывания и икота стихли, навели порядок. Собрали уцелевшие бутылки, составили мебель и, как первоклашки на первом уроке, заняли места за столом. Первым подал голос Макар.
– Сидел в луже алкогольного коктейля, думал, жопа слипнется. Нет, только пощипывать начала.
Зачем он это сказал?
Новая стихия не была столь разрушительной. Мы уцепились за стол, не давая ему сбежать, обхватили ногами ножки стульев, и непогода, встретив отчаянное сопротивление синоптиков, отошла, давая сбыться ошибочному прогнозу.
Мы долго боялись посмотреть друг на друга. Макар откашлялся – хороший знак, – разлил, молча выпили.
– Ты как-нибудь свои приколы смягчай, а то ведь мы непривыкшие к такой откровенности, – обратился к Кире Макар. – Так ведь, журналист?
Не понимаю, как ему удаётся не сбиться со следа.
– Да, в принципе, не так всё и страшно, – пожал плечами я.
– Вот и валяй.
Макар снова плеснул в стаканы, я отпил и начал свою «балладу».
***
Начал я свою журналистскую карьеру в период, когда порнография, политика, наркота и жажда наживы хлынули в сердца и головы растерявшихся сограждан. Не было запретных тем, мораль впала в кому, журналисты были как рок-звёзды, собирающие многотысячные аудитории.
Порнография и светская суета меня не вдохновляли, хотя я не раз освещал эти темы. Спорт, кухня, целебные свойства испражнений – это для фанатов или гурманов, к коим я себя не относил. А вот политика и наркомания меня цепляли. Журналистские расследования, наркоманские очерки и беспощадные разоблачения после очередной ямы.
Популярный, энергичный, с колким чувством юмора, я купался в собственной правоте, позволяя себе гневные домыслы и умышленные неточности, пока однажды и на меня не завели уголовное дело по какой-то выдуманной статье. Что-то вроде групповой клеветы со смертельным исходом.
Я нервно закурил, настороженно посмотрел на собеседников. По их лицам было видно, что они верят каждому моему слову, как священник верит раскаявшемуся. И врать о своём якобы мужестве и благородстве мне совсем не хотелось. Сделал ещё пару затяжек и продолжил.
Я тогда вообразил себя жертвой режима. От адвоката, разумеется, отказался. Решил, что так героичней буду выглядеть, да и обвинения – полный бред. Не стесняясь в выражениях, я клеймил и следака, и всю правоохранительную систему. Мент внимательно всё выслушивал, кивал, тщательно протоколировал, а я подтверждал своё авторство размашистой подписью. Под каждым ответом, на каждой странице, бесконечное количество раз.
Но судьба сыграла со мной злую шутку. Верить в свою невиновность – это самая большая тупость! Повестки стали приходить всё чаще, а допросы уже не отличались былой учтивостью. Я интересовался у следователя: почему при совершении группой лиц я единственный подозреваемый.
– Да не переживай ты, – успокаивал он, – найдём мы тебе подельников.
Мент, несмотря на кажущуюся простоту и даже убогость, оказался матёрым следаком. Всегда в одном и том же пиджаке советского образца. Невысокого роста, сухощавый, с седеющими, коротко стрижеными волосами. И какой-то подвижный в выражениях взгляд. То добряк-добряк, заискивающий, внимательный, а иногда сверлит так, что стружка сыпется. В общем, гнида та ещё.
