Сын цирка - Ирвинг Джон (мир книг .TXT) 📗
— Как виноградинки, — сказал тогда карлик.
Даже Дипа не полшила, как давно цирк «Большой Голубой Нил» держал гиппопотама, поскольку к тому времени, когда будущая жена Вайнода поступила в цирк, бегемот уже умер. Джон Д напечатал на обороте фотографии Вайнода эпитафию. Совершенно естественно, что сочинил он ее в память о запретном для карлика лифте, которым Вайноду не разрешалось пользоваться. Надпись на фотографии гласила: «В настоящее время находится в сопровождении детей».
Ушедший на покой сценарист признал эпитафию неплохой. У Фарука собралась настоящая коллекция фотографий, которые карлик дарил ему в течение многих лет. Когда доктор захотел выразить свои соболезнования Дипе, он решил положить в конверт ту фотографию, которая, по его мнению, понравится и вдове, и сыну Вайнода. Это оказалась нелегкая задача — доктору было трудно остановиться на одном его снимке. Разумеется, еще больше образов сохраняла его память.
Пока Фарук пытался найти самую хорошую фотографию Вайнода, чтобы отослать ее Дипе, жена карлика сама ему написала. Почтовая карточка от нее пришла из Ахмадабада, поскольку в этом городе выступал тогда «Большой Королевский цирк». Дипа хотела, чтобы доктор знал: она и Шивайи чувствуют себя хорошо. «Падаем пока что в сетку», — написала жена карлика.
Эти слова помогли Фаруку отыскать нужную фотографию Вайнода, находившегося в палате карликов в госпитале для детей-калек. Он поправлялся после операции, сделанной из-за слона и номера с качелями. На этом снимке Вайнод улыбался своей обычной, неклоунской улыбкой. В похожей на трезубец руке с толстыми пальцами он держит листок бумаги, где перечислены его таланты, в том числе умение водить автомобиль. В этой руке карлик держит все свое будущее. Доктор Дарувалла смутно помнил, что именно он сфотографировал тогда Вайнода.
В соответствии с обстоятельствами Фарук почувствовал необходимость сделать какую-нибудь надпись на обороте снимка. Дипе незачем напоминать, по какому случаю сделано фото, поскольку в это же время она лежала в своей палате, выздоравливая после операции, которую доктор проделал на ее бедре. Вдохновившись эпитафией Джона Д, доктор продолжил тему о запретном лифте.
«Наконец получил разрешение пользоваться лифтом», — написал бывший сценарист. Хотя Вайнод и упал «мимо сетки», карлик наконец мог больше не обращать внимания на правила, установленные комитетом жильцов.
Как однажды вспомнят Фарука Даруваллу? Разумеется, как хорошего доктора, хорошего мужа, хорошего отца, хорошего мужчину. Хороший во всех отношениях, он, однако, никогда не станет хорошим писателем. Когда Фарук прогуливался по Блур-стрит или садился в такси на Авеню-роуд, почти никто из встречных не посмотрел бы на него и не обернулся. Доктор явно ассимилировался. Вероятно, он стал хорошо одетым иммигрантом. Можно было подумать, что это милый, натурализованный канадец или преуспевающий турист. Хотя доктор и невелик ростом, прохожему придется поломать голову над тем, сколько он весит. Конечно, человеку в его возрасте следовало бы об этом задуматься, тем не менее, он выглядел неординарно.
Иногда доктор казался немного уставшим, судя по уголкам его глаз. В других случаях усталость шла от каких-то его неясных мыслей, которые в основном он держал при себе. Никто бы не догадался, какую жизнь он ведет, поскольку эта жизнь проносилась в его сознании в виде многих образов. Возможно, его усталость или то, что за нее принимали, на самом деле являлась следствием излишне развитого воображения, которому он лишь изредка давал возможность выплеснуться наружу.
В приюте больных СПИДом Фарука всегда будут вспоминать под именем Доктор-Мяч, что тоже объяснялось симпатией к нему. Один пациент, который кидал мяч в стенку вместо того, чтобы сжимать его, не слишком долго раздражал медсестер и весь медперсонал. Когда пациент умер, то мяч возвратили доктору Дарувалле. Фарук, который недолго был под воздействием религии, теннисные мячи бывших пациентов воспринимал почти как священные объекты.
Вначале он не знал, что с ними делать, но и выбросить их не мог. Не разрешал он раздавать эти мячи новым пациентам. В конце концов Фарук расстался с мячами, но сделал это в какой-то странной ритуалистической манере. Доктор зарыл их на цветочной клумбе Джулии, где собаки время от времени выкапывали их обратно. Дарувалла не возражал против того, что собаки играли старыми теннисными мячами. Доктор видел в этом некое продолжение жизни старых мячей, то, что оно осуществлялось в новом цикле.
А Джулия смирилась с ущербом, наносимым цветочной клумбе, поскольку это не составляло единственную странность ее мужа. Жена уважала его богатую и скрытую внутреннюю жизнь, она знала, насколько Фарук скрытный человек. И он всегда грезил наяву. Теперь, когда доктор прекратил писать, казалось, он стал фантазировать еще больше.
Однажды Фарук признался Джулии, что размышляет о том, не является ли он аватара? В индуистской мифологии аватара — это нисхождение божества на землю в виде смертного существа. Неужели Дарувалла действительно верит, что он — воплотившееся божество?
— Какое божество? — спросила его Джулия.
— Я не знаю, — застенчиво ответил Фарук. Разумеется, это никак не связано со знаменитыми воплощениями Вишну. Доктор был аватара в той же степени, в какой он казался себе писателем. Как и многие мужчины, на самом деле он являлся мечтателем.
Лучше всего можно было представить Фарука во время снегопада вечером, когда на Торонто опускалась темнота. Снег всегда погружал его в меланхолию, поскольку он падал всю ночь, когда умерла его мать. В такое утро Фарук шел в спальню для гостей, где Мехер отдала Богу душу. Некоторые ее вещи все еще висели в шкафу, а сари до сих пор хранили неистребимый запах другой страны и заморских кушаний.
Вечером шел снег, косым потоком пролетая в свете уличного фонаря. Фарук хорошо знал этот перекресток и испытывал к нему особые чувства не только потому, что находился в квартале от своего дома, но и оттого, что с этого места мог обозревать весь маршрут, которым он ходил так много дней, провожал дочерей в школу. А в церкви напротив он провел довольно много часов, чувствуя себя под защитой своей веры. С угла этой улицы Дарувалла мог видеть и часовню, и школу, где блистали его дочки. Задним числом доктор пришел к мысли, что были у него и двое сыновей, если первым считать Джона Д, а вторым — ушедшего на пенсию Инспектора Дхара.
Фарук приподнял лицо навстречу падающим снежинкам, чувствуя, какими мокрыми стали его брови. Хотя рождественская неделя давно прошла, с некоторых домов его соседей еще не сняли гирлянды, и они создавали радостное настроение. Снег на улице, падавший в светлый круг от фонаря, заставил доктора ощутить такое же светлое чувство одиночества. Фарук совсем забыл, зачем он здесь, на углу улицы. Доктор ждал жену. Бывшая Джулия Зилк, возвращаясь с одного из мероприятий женских организаций, приказала Фаруку ждать ее на углу. Отсюда супруги поедут обедать в новый ресторан, затем в Харбофонт, чтобы слушать писателя, выступающего со своим произведением.
Ресторан доктор находил самым заурядным, кроме того, по его мнению, было еще слишком рано для обеда. А чтение вслух… Дарувалла ненавидел его по той причине, что очень немногие писатели умели как следует читать для публики. Когда ты читаешь книгу про себя, то можешь без стеснения закрыть ее, взять что-либо другое или посмотреть видиофильм, к чему бывший сценарист пристрастился в последнее время. Во время обеда он имел привычку выпить вино или пиво, что не способствовало восприятию чтения. Больше всего он боялся захрапеть в зале и шокировать Джулию, которая добросовестно внимала всему, словно соревнуясь в терпимости с другими слушателями. Зачастую слишком много писателей желали читать свои рассказы в один вечер, а перерыв вызывал у Даруваллы принципиальную ненависть: в это время их окружали очень начитанные друзья Джулии, более начитанные, чем Фарук, и знающие об этом.
