Время повзрослеть - Аттенберг Джеми (список книг .TXT) 📗
Я вздрогнула, как загнанный зверек, и поднялась. Джозайя молниеносно встал на ноги. Вместе мы покинули квартиру.
— Давай чего-нибудь выпьем, — предложила я.
Мы зашли в бар, расположенный через несколько кварталов, со старомодной люминесцентной вывеской в окне. В музыкальном автомате половина песен была в стиле инди-рок, другая половина — блюзы. Тут еще были бильярдный стол, мишени для дартса, посетители в основном поляки. Мы взяли виски и пиво. Я съела целую тарелку бубликов и заказала еще одну. Я хотела, чтобы он рассказал мне всю правду, вот только о чем — я не знала.
А он рассказал о своем детстве, о том, как он рос среди сектантов. О том, как они изучали Библию целыми днями, неделями, месяцами. Постоянное безденежье, привычный голод. Он стал красивым юношей с волосами, отросшими до талии. Отец отпустил его, когда Джозайе исполнилось пятнадцать. Члены его семьи теперь разбросаны по всей Южной Америке. Он одновременно любил и ненавидел свою фанатичную мать.
— Я разговариваю с ней раз в год на ее день рождения, — сказал он. — И после всего, что я пережил, она продолжает спрашивать меня, когда я вернусь домой.
— Знакомая песня, — ответила я.
— Ты думаешь, что Фелисия сложный человек, но я видел и хуже, — произнес он.
— Я не говорила, что она сложный человек, — возразила я.
— А я сказал, — заявил он, и мы оба рассмеялись, но мне кажется, каждый смеялся над своим.
Мы вернулись домой, пьяные, шумные, взвинченные, но все равно более спокойные, чем раньше. В квартире никого не было. Кто знает, куда могла пойти Фелисия? «Это ловушка, — подумала я. — Даже не вздумай обнимать его перед сном». Я гордо прошла в свою комнату одна. «Молодец, ты поступаешь правильно, — говорила себе я. — Хоть раз ты воздержалась от того, чтобы переспать не с тем мужчиной».
Но с таким же успехом я могла сделать с ним это: забраться на него, оседлать его, просунуть руку ему между ног. Потому что один взгляд может значить столько же, сколько секс. Фелисия пришла в три часа ночи, пьяная. Она постучала в дверь гостевой комнаты. Сперва она была мягкой, веселой, хоть и материлась, а после стала громкой и грубой. Она издевалась надо мной и говорила вещи, которых я не понимала, пока в конечном итоге она не открыла дверь и не произнесла одно шипящее, зависшее в воздухе слово: «Проваливай».
На следующий день я ушла. Я села на поезд и вернулась в Нью-Йорк. У брата была вечеринка по случаю новоселья; он съехался со своей умной, хорошенькой и уравновешенной девушкой, работающей редактором в журнале. Были приглашены все члены его группы, а я сильно напилась и у всех на глазах подцепила одного из них, сбежала с ним с вечеринки. Видимо, мне хотелось испортить то, что еще не было испорчено. Несколько дней мы шатались с ним по городу, пока не устали друг от друга. Из его спальни я в отчаянии позвонила маме.
— Слышала, ты ходячая катастрофа, — сказала мама.
— А я слышала, что ты ходячая катастрофа, — сорвалась я.
Она вздохнула.
— Ты все еще можешь вернуться домой, — сказала она. — Ты всегда можешь вернуться домой.
Но я не хотела жить в Нью-Йорке, не тогда. Вместо этого я уехала обратно в Чикаго. Был май, мне следовало отчитаться в магистратуре о своих дальнейших планах. Однажды я зашла к Мэттью и осталась у него. Я ничего не рассказывала о своей жизни, своей правде, своей реальности. Он позволил мне свернуться калачиком возле него и сидел рядом, пока я просто дышала. Никто из нас не выходил из квартиры несколько дней. Он не мог бросить работу, поэтому продолжал рисовать дома. Его квартира пропахла терпентином. Однажды утром я наблюдала за тем, как он работал, его лицо выражало особенное спокойствие, и я почувствовала дикую зависть, зная, что никогда не испытаю ничего подобного. Именно в тот момент я осознала: я понятия не имею, что происходит с моей жизнью, но уверена, что больше не хочу рисовать. На следующее утро я ускользнула из дома Мэттью, села в очередной поезд и долго ехала домой в Нью-Йорк. Я совсем перестала рисовать. Я получила работу в рекламе. Я постарела. Наверное, повзрослела. Я никогда не оглядываюсь назад, за исключением моментов, когда я просто не могу перестать о нем думать.
Я могу рассказать о тех временах что-то достойное внимания, хотя поняла это только сейчас. Никогда раньше я не думала о смерти. Никогда не переживала из-за умирания. Я всегда думала только о том, как быть живой.
Бетси
После непродолжительной болезни скончалась Бетси — подруга моей матери и закоренелый радикал. Воспаление легких, сепсис — и дело с концом.
— Надеюсь, я не буду долго мучиться, — сказала мама.
— Давай не будем говорить о твоей смерти, — запротестовала я, хотя думала так же. Так было бы лучше для нас обеих.
Похороны организовали скромные, и было в них что-то незаконное, связанное с прахом Бетси и проникновением ночью в полнолуние на пристань Шипсхед Бэй. Мама отказалась в этом участвовать, заявив: «Я слишком стара, чтоб прыгать через забор». По ее словам, в итоге никого не задержали. Спустя пару недель в городе должна была состояться публичная поминальная служба, на которой маму попросили произнести речь, и она пригласила меня пойти с ней. До этого я присутствовала на поминальной службе всего один раз в жизни, двадцать пять лет назад, когда умер отец.
— Чем старше становишься, тем больше привыкаешь к таким вещам, — сказала мама.
— Только об этом и мечтала, — ответила я.
— По крайней мере ты не виновник торжества, — парировала она.
На работе я взяла отгул, — что в последнее время делала часто, — сославшись на смерть родственницы. Как ни старайся, а уж со смертью не поспоришь. Начальник уже почти махнул на меня рукой — почти! — и все же мысль о том, что вместо меня придется взять кого-то на должность, с которой я отлично справлялась лет десять, не давала ему покоя. Нельзя же просто взять и удалить все у меня из головы и вложить это в чью-то другую голову. Да и не похоже, чтобы мое отсутствие сказывалось на работе, — отчасти потому, что сейчас я могла выполнять ее хоть с закрытыми глазами. Однако весь трепет, связанный с совершенствованием своих навыков, давно остался в прошлом: совершенство само по себе навевает скуку; интерес вызывает только путь к нему.
— А ты сделала… — начал было начальник.
Конечно, все готово. Все всегда готово.
Он задумчиво постучал ручкой по столу и вдруг вспомнил, как следует вести себя в подобных ситуациях.
— Сожалею о твоей утрате.
— Это больше касается моей матери, — ответила я. — Умерла ее лучшая подруга. Ее звали Бетси. Для мамы она была героиней.
«Героиня» — не самое подходящее слово, но я не смогла придумать ничего лучше, чтобы объяснить особенности их отношений. Они были лучшими подругами, но Бетси, будучи старше, скорее играла руководящую роль.
— В таком случае сожалею об утрате твоей матери.
— Знаете, кто должен сожалеть больше всего? — спросила я. — Бетси.
Мы залились хохотом, а потом скорчили странные и забавные гримасы, притворно скривившись от отвращения. Нас обоих шокировало наше неприемлемое поведение, но это нас и сблизило. Шесть лет — долгий срок для знакомства, хотя сейчас мне о нем известно не намного больше, чем в тот момент, когда он только начал здесь работать, — сначала как коллега, а теперь как мой начальник. Портрет жены в рамочке, лодка, дом, теннисный турнир летом, катание на лыжах зимой, бокал скотча на праздничной вечеринке. Мы с ним одного возраста, однако он уже имеет гораздо больше, чем я смогу себе когда-либо позволить. Хотя мне, по крайней мере, не приходится иметь дело с такими подчиненными, как я.
— Давай, иди, — сказал он.
Поминальная служба проходила в церкви Святого Марка. Последний раз я бывала там еще во время учебы в старших классах, когда посещала новогодние поэтические марафоны — сначала с семьей, пока был жив отец, а потом с парнем, с которым познакомилась возле Эмпайр-стейт-билдинг на учебной практике. Он приехал издалека, учился в какой-то спецшколе в Бруклине. Мы держались за руки, сидя в ложе, пока на сцене надрывалась Патти Смит; длинная грива ее волос была примята гитарным ремнем. Затем мы пили горячий шоколад и слонялись по Томпкинс-сквер-парк, сидели, сжавшись от холода, на лавочке в центре парка и пару раз поцеловались. А потом мы потеряли друг друга — и в этом не было ничьей вины; просто мы жили слишком далеко. Его звали Карлос. Интересно, где он теперь? Надо бы поискать его на «Фейсбуке». Впрочем, какая разница, наверняка он женат.
