Тень Крысолова - Заневский Анджей (книга жизни TXT) 📗
Мы убегаем сквозь отверстия в балюстраде, минуем клумбу с цветами, перепрыгиваем через ручей и исчезаем в своих сточных канавах, канализационных трубах, помойках, подвалах. Все крысы радостно подпрыгивают, гоняются друг за другом – они беззаботно наслаждаются насыщением, радуются обилию пищи, отобранной у медлительных, неловких людей.
Завтра наступит следующий день и следующий поход за едой.
Мои страхи отступают, исчезают дурные предчувствия, сны становятся спокойными, и только в самых отдаленных закоулках памяти я ещё чувствую тихое присутствие Старого Самца, которому выкололи глаза железным прутом, и Крысолова, который где-то существует, где-то убивает – может, близко, а может, и далеко отсюда, но я все ещё боюсь встречи с ним.
В стае мы ведем себя уверенно, мы смелы и чувствуем себя в полной безопасности. Тихая масса бегущих к террасе крыс – тени среди стеблей, тени на тропинках, как будто катятся серые камни… Все идут, значит, так надо, значит, тоже надо идти вместе со всеми. Все знают, что эти люди старые, слабые и слепые, значит, надо отобрать у них, вырвать, украсть ароматную, теплую, вкусную еду.
Они не опасны, хотя кричат и пытаются бороться за то, что им принадлежит. Их злость тебя не пугает. Л что тебя пугает, крыса, идущая вперед в толпе жадных и знающих, чего они хотят, других крыс? Крысы и спереди, и сзади, и по бокам. Они идут перед гобой и за тобой, а ты надеешься на их осторожность, наблюдательность, нюх, опыт.
Уже пройден ручей, впереди клумба, с которой видны темные отверстия в белой балюстраде.
Люди с палками, лопатами, пиками вдруг выскакивают, из-за деревьев, преграждают путь. Они бьют, колотят, давят, топчут, колют. Здесь же и собаки – они лают, кусают, загрызают, рвут на части.
Бежать, бежать куда-нибудь. Скрыться, спрятаться, замаскироваться, втиснуться в щель, в ямку, в нишу…
Газон гладкий, и я только сейчас замечаю, что его подстригли, что трава на нем сегодня короче, чем была вчера. На зеленой лужайке наши серые шкуры заметны издалека. И их отлично видят бьющие палками люди и захлебывающиеся ненавистью собаки.
Бросаюсь бежать, лишь бы уйти живым. Опустившаяся прямо за моей спиной дубина раздробила мне хвост. Боль пронзает все тело. Бегу. Перепрыгиваю через жаждущий раздавить меня сапог. Прыгаю прямо в ручей и покоряюсь течению быстро несущегося вперед мутного потока. Вылезаю на берег, перепуганный, замерзший, мокрый, вылизываю посиневшую, налившуюся кровью шкуру.
Закончились походы в белый дом, населенный людьми, неспособными защитить себя от крыс. Закончилась теплая картошка, политая свиным салом с хрустящими шкварками.
И все же на следующий день масса крыс снова направляется к знакомому забору. Они пролезают сквозь щели и осторожно подбираются к ручью и простирающемуся за ним зелено-желтому пространству газона.
Я останавливаюсь, втягиваю ноздрями воздух, настораживаю уши. Люди стоят за деревьями, я слышу их дыхание и приглушенное ворчание пса. Несколько молодых крыс все же перепрыгивают через ручей. Они бегут по траве к виднеющейся за кустами белой балюстраде.
Но люди тоже уже бегут. Кроваво-серые пятна подергиваются в траве. Я поворачиваю назад. Ночью мне снится Крысолов, у которого я краду с тарелки деревянную дудочку.
На следующий день в привычное время кормления людей мне становится не по себе. Я так привык к этим походам, и теперь, когда знаю, что слепцы спокойно поедают там свою политую растопленным салом картошку, а мне не удастся отобрать её, я чувствую злость и сосущий в брюхе голод.
На улице вдоль стен тоже сидят слепые, безногие, безрукие, стонущие, гниющие заживо, умирающие, глухие. Я ищу взглядом еду на стоящих перед ними тарелках. Но там лежат лишь круглые бляшки и продолговатые бумажки.
Длинноволосый нищий с узкими бледными губами, в скрывающих глаза темных очках жует кусок хлеба.
Он кладет булку на полотняную суму. Я подбегаю и с булкой во рту исчезаю в разбитом подвальном окне.
Узкий туннель переходит в широкую галерею, посередине которой плывет бурый поток нечистот. Я бегу по краю, стараясь не потерять равновесия. Становится светлее, совсем светло, и вдруг я слышу монотонный плеск волн о камни.
Мимо меня пробегают вслед за матерью несколько молодых крысят.
Может, вернуться? Я останавливаюсь на залитом солнцем краю и, встав на задние лапки, поднимаю голову к нависшим над выходом из туннеля кустам. Солнечный свет пробивается сквозь листья растущей на откосе зелени. По скользкой, покрытой бурой плесенью стене бегают солнечные зайчики. Я сижу на камнях у выхода. Закрываю глаза и чувствую, как солнце проникает сквозь шерсть, сквозь кожу, согревает кровь, кости. Меня охватывает лень.
Я больше не боюсь, я чувствую себя в безопасности, хотя тот, лишенный глаз Старый Самец снова встает перед глазами и я снова слышу его зов… Старик со взъерошенной, спутанной шерстью смотрит вокруг пустыми глазницами. Вдруг он расплывается, растворяется в мерцающих лучах света, исчезает.
Я не двигаюсь, вслушиваюсь в шепот плывущей внизу реки.
За время, которое проходит между тем, как я закрываю глаза и снова открываю их, я хожу, бегаю, дерусь, убиваю, добываю, обдумываю, переплываю, кусаю, раскапываю и снова возвращаюсь на то же самое – безопасное – место.
За время, которое проходит между тем, как я закрываю глаза и снова открываю их, я успеваю побывать тем, кто я есть, кем я был и кем ещё стану.
Я – маленький крысенок, дрожащий при виде грозных челюстей отца. Прижимаюсь к пахнущему молоком материнскому брюху.
Вибрирующий звук… Это уже наяву! Голос дудочки доносится сверху, из-за просвечивающих неподвижных листьев. Упавший из-под ноги камень будит беспокойное эхо в темном туннеле.
Вдруг тяжелый, сброшенный сверху валун ударяется в стену прямо рядом со мной… Падает дальше… Он чуть не раздавил меня.
Шорох листьев, движение воздуха… Лапки скользят по мокрому краю, и я падаю в быстро текущий мощный поток.
Меня несет к безбрежному, слепящему глаза водному пространству. Я барахтаюсь, тщетно пытаясь вернуться к каменному берегу. Плыву по течению. Перебираю лапками. Надоедливые волны заливают мне глаза и ноздри.
Я глотаю капли, пытаюсь выбраться, но только все глубже и глубже погружаюсь в воду. Отчаянно барахтаюсь, подталкиваемый предчувствием смерти, которая ждет меня там, на серебристо-сером дне.
Стараюсь держать голову повыше. Рулю хвостом, пытаясь высмотреть хоть какое-нибудь место, где можно было бы остановиться, за что-то зацепиться.
Я плыву, плыву, плыву, не видя ничего, кроме серо-зеленой поверхности. Меня подхватывает водоворот. Выплываю полуживой, наглотавшись воды.
Меня накрывает тень. Она опускается все ниже и ниже. Следит за моими нервными, хаотичными движениями. Она уже совсем рядом. Белая птица с блестящим клювом очень хочет схватить меня. Быстрое течение утаскивает меня прямо у неё из-под носа. Я плыву, а птица садится передо мной на волнах и вытягивает ко мне красный, хищно хлопающий клюв.
Сбоку краем глаза замечаю мокрый, длинный, отливающий чернотой предмет. Из последних сил поворачиваю к нему и впиваюсь когтями, зубами, цепляюсь хвостом. Выползаю на толстый, шершавый канат, который то погружается в воду, то опять выпрыгивает из волн на поверхность. Я машинально пускаюсь бежать по канату в том направлении, где он поднимается все круче и круче вверх над водой.
Птица хватается клювом за канат, как будто стараясь сбросить меня обратно в реку. Канат натягивается, с силой ударяет по поверхности воды. Птица кружит, высматривая что-то в глубине… Несется вниз.
Канат идет здесь уже почти вертикально вверх. Птица улетает прочь с серебристой рыбешкой в клюве. Передо мной – темная стена с блестящими отверстиями. Прыгаю. Весь мокрый, приземляюсь на освещенных солнцем досках среди ящиков.
Я прячусь в ближайшую щель, прижимаюсь к доскам, фыркаю, отряхиваюсь, отплевываюсь. Баржа покачивается, а я, втиснувшись между ящиком и канатами, тоскую по уютному полумраку, который ещё так недавно окружал меня. Меня пугают широкое пространство, яркий свет и крикливые белые птицы.
